Все разом мы хватаемся за карты; одна из выложенных в ряд картинок чем-то напоминает историю, приведшую меня сюда, и, глядя на нее, я пробую припомнить, что со мной случилось, дабы сообщить это другим, которые тем временем и сами ищут среди карт, указывая мне на ту или иную фигуру, и в поисках таких, которые бы сочетались с уже выбранными нами, мы вырываем карты друг у друга и разбрасываем по столу.
Повесть о нерешительном
Один из нас переворачивает карту, поднимает, смотрит на нее, как в зеркальце. И впрямь, ни дать ни взять он — Рыцарь Чаш, с которым схож не только лицом — с широко раскрытыми глазами, тревожным, обрамленным ниспадающими на плечи побелевшими кудрями, — но также и руками — на столе он движет ими, будто не ведая, куда их деть, в то время как на карте держит, на ладони правой, чересчур большую чашу, в левой же — поводья, чуть касаясь оных кончиками пальцев. Неуверенность его передается и коню, не слишком твердо упирающему копыта в изрытый грунт.
После отыскания этой карты молодому человеку кажется, что во всех прочих, попадающихся ему под руку, сокрыт особый смысл, и он выкладывает их на стол рядком, как будто между ними есть определенная связь. Видимая на лице его печаль, когда кладет он близ Восьмерки Чаш и Десяти Мечей Аркан, что, сообразно занимаемому месту, именуется Арканом Любви, Влюбленных или же Любовников, рождает мысль о сердечных муках, побудивших молодого человека, покинув пир горой, отправиться вдыхать лесные ароматы. А может, даже дезертировать с собственной свадьбы, став вольною лесною птицей прямо в день женитьбы.
Возможно, в его жизни есть две женщины и он не в силах сделать между ними выбор. Именно так изображен он на таро, не седой еще, а светлокудрый, средь двух соперниц, из которых одна держит его за плечо, не сводя с него исполненного страсти взора, а другая томно трется об него всем телом, и он не знает, к какой ему поворотиться. Каждый раз, решая, которая из двух годится больше ему в жены, он убеждает себя, что прекрасно обойдется без другой, и точно так же примиряется с потерей той, какую было выбрал, всякий раз, как чувствует, что больше по сердцу вторая. Единственный итог подобных колебаний — в понимании, что он способен обойтись и без одной, и без другой, так как любой из вариантов предполагает отречение от другого, и поэтому отказ ничем, по существу, не отличается от выбора.
Выходом из тупика для молодого человека мог стать лишь отъезд: и впрямь, таро, которую кладет он следом, — Колесница: две лошади влекут роскошный экипаж по ухабистым лесным дорогам при отпущенных поводьях, каковой обычай молодец завел затем, чтобы на перекрестке выбор делался помимо его воли. Двойка Посохов обозначает перепутье, на котором лошади вдруг принимаются тянуть в разные стороны, колеса изображены едва не под прямым углом к дороге, что означает: колесница никуда не движется. А ежели и движется, то все равно как если бы стояла, — так происходит и со многими из тех, пред кем открываются развязки самых ровных, самых скоростных дорог, что пролетают над долинами, поддерживаемые высоченными опорами, или пронзают горные породы, позволяя им отправиться везде и всюду, но везде одно и то же. Поэтому, хотя мы и узрели нашего героя на таро в якобы решительной, невозмутимой позе триумфатора, держащего в руках бразды правления, душа его все так же пребывала в раздвоении, чему свидетельством наплечники его плаща — две маски, обращенные врозь.
Дабы решить, какой дорогой устремиться, оставалось ему только положиться на судьбу: Паж Динариев изображает молодого человека, подбрасывающего вверх монету: орел или решка? Может быть, ни то, ни другое: катится монета, катится, пока не останавливается на ребре в кустах, растущих у подножия старого дуба, что стоит как раз на перекрестье двух дорог. Тузом Посохов наш сотрапезник наверняка желает нам поведать: поскольку он не мог решить, в какую сторону податься, ему не оставалось ничего иного, как спуститься с колесницы и карабкаться по узловатому стволу, а после — по сукам, что, разветвляясь, снова подвергают его муке выбора.
Однако он надеется, подтягиваясь вверх, от ветки к ветке, сверху увидеть дальше и понять, куда ведут дороги; но крона так густа, что вскоре он теряет землю из виду, а если поднимает взгляд к вершине дерева, то сквозь играющую всеми красками листву в глаза ему стреляет колкими лучами Солнце. Но не мешало б также уяснить, что означают двое малышей, которых видим мы на этой же таро: наверно, глядя вверх, наш молодец заметил, что на дереве он не один — его опередили двое сорванцов.
Они, должно быть, близнецы — похожие как две капли воды, почти белоголовые, босые. Вероятно, наш герой у них спросил:
— Что делаете там вдвоем? — Или, быть может: — Далеко еще до вершины? — А близнецы в ответ махнули в сторону виднеющейся в глубине картинки под лучами солнца городской стены.
Но где по отношению к дереву находится эта стена? Туз Чаш как раз изображает город с массой башен, шпилей, куполов и минаретов, выглядывающих из-за стен, как пальмовые листья, фазаньи крылья, голубые плавники рыб-лун торчат из городских садов, вольеров и аквариумов, средь которых, наверное, играют в догонялки эти двое шалунов, пока не исчезают с глаз. Как видно, город держится на вершине пирамиды, которая могла быть и вершиной большого дерева, и тогда город, подобно птичьему гнезду, поддерживался б верхними его ветвями, а основание его свисало, как воздушные корни каких-то растений, растущих поверх других своих собратьев.
Руки молодого человека, перекладывая карты, движутся все медленней и неуверенней, так что у нас есть время сделать предположения и обдумать в тишине вопросы, которые наверняка вертелись в голове и у него, как вертятся сейчас у нас: «Что это за город? Город Всеединства? Город, где части соединяются в единое целое, где уравновешиваются все сделанные нами выборы, где заполняется та пропасть, что разделяет наши жизненные ожидания и то, что выпадает нам?»
Но было ли кому задать подобные вопросы в этом городе? Вообразим, что наш герой, пройдя сквозь арочные ворота в городской стене, выходит на площадь и видит в глубине ее большую парадную лестницу, наверху которой восседает некто с королевскими регалиями, божество или увенчанный короной ангел на престоле. (За спиною этого создания видны два бугорка, которые могут быть и спинкой трона, и небрежно срисованными крыльями.)
— Этот город твой? — спросил у него, вероятно, наш герой.
— Твой, — лучшего ответа услышать он не мог, — здесь ты получишь все, что хочешь.
Мог ли он, застигнутый врасплох, высказать разумное желание? Разгоряченный от подъема на такую высоту, наверно, он сказал лишь:
— Хочу пить!
А ангел, восседающий на троне, в ответ:
— Так выбирай! — И, вероятно, указал на два одинаковых колодца на безлюдной площади.
Достаточно взглянуть на молодого человека, чтобы понять: он снова в тупике. Коронованная власть потрясает теперь весами и мечом — символами ангела, который с высоты созвездия Весов ведает принятием решений и соблюдением равновесия. Выходит, и сюда, в город Всеединства, можно попасть лишь что-то выбрав и от чего-то отказавшись, приняв одну часть и отклонив все остальное? Значит, впору ему двигаться обратно, — но, повернувшись, видит он двух Королев, выглядывающих с балконов, расположенных на противоположных краях площади. И кажется ему, что это женщины, одну из коих должен был он выбрать, но так и не выбрал. Похоже, они стерегут его, чтобы не выпустить из города, так как каждая сжимает обнаженный меч — одна в правой руке, а другая — конечно, ради симметрии — в левой. Но ежели по поводу меча одной сомнений нет, то у другой в руке, возможно, и гусиное перо, сложенный циркуль, флейта или нож для разрезания бумаги, и тогда эти две дамы указывают на различные пути, открытые тому, кому лишь предстоит еще себя найти: путь страстей — всегда чреватый принуждением, агрессией, крутыми поворотами, и путь учености, предполагающий раздумья, постепенное овладение знаниями.
Раскладывая карты и указывая нам на них, руки молодца обнаруживают то колебания его насчет их очередности, то сожаление о той или иной уже использованной карте, которую имело смысл и приберечь, то вяло выражают безразличие — мол, все таро и все колодцы одинаковы, как Чаши, повторяющиеся без перемен на всех таро, где они есть, как в мире единообразия взаимозаменяемы и неизменны предметы и людские судьбы, и тот, кто думает, что принимает решения, обманывается.
Как объяснить, что для утоления телесной жажды недостаточно ему ни этого колодца, ни того? Ему потребен водоем, куда впадают, смешиваясь, воды всех колодцев и всех рек, — море, каковое можно видеть на Аркане, именуемом Звездою или Звездами и восславляющем водное происхождение жизни как триумф смешения и изобилия, извергнутого в море. Обнаженная богиня, взяв два кувшина с неведомыми соками, охлажденными для тех, кто ощущает жажду (вон как гонит ветер золотые дюны залитой солнцем пустыни), опрокидывает их, орошая кремнистый берег, и тотчас среди песков взрастают камнеломки, а из густой листвы пускает трели дрозд, — жизнь есть не что иное, как расточение материала, в морском котле лишь повторяется все то, что происходит средь созвездий, миллиарды лет толкущих атомы в ступах взрывов, здесь хорошо заметных и в белесом небе.
Наш герой так хлопнул этой картой о стол, как будто крикнул:
— Море, море нужно мне!
— Исполнится твое желание! — Ответ астральной силы явно был предвестьем катаклизма — наступления на города, покинутые обитателями, океанских вод, что подберутся к самым лапам львов, которые, забравшись в поисках прибежища на городские высоты, будут выть оттуда на нависшую над городом Луну, тем временем как полчища ракообразных двинутся из бездн морских отвоевывать земную твердь.
Удар молнии в вершину дерева, круша все стены и