н насильника. И эта мразь её трахал, уже натурально скрежетнул я зубами, жалея, что не могу воскресить пидараса и вернуть ему мучения Асини с процентами.
— Гемин… — раздался слабый голос Асини. — Живой, хорошо. Профессор? — вопросительно уставилась она на меня.
— Мёртв, — сухо бросил я, на что Асини, до того с каменным лицом, сморщилась и заплакала.
Но меня это встряхнуло, я рванул в палатку, вытаскивая, к счастью, не разморадёренную аптечку.
— Они? — сквозь слёзы почти прошептала Асини.
— Все мертвы, — отрезал я, набирая шприц с морфием. — Сейчас полегчает, — вогнал я обезболивающее в безвольную руку.
— Не поможет, Гемин. Кишечник, похоже матка и почка. Так больно, Гемин, больно… И профессор… — бормотала Асини, дёрнув рукой, которую я схватил. — Прими нас господь… — прошептала сквозь слёзы бледная женщина.
Дёрнулась судорогой, из разреза плеснуло кровью и обмякла, начав стекленеть глазами.
Пиздец, констатировал я, падая жопой на песок. Помотал головой, выдал себе пощёчину (не помогло, но идиотизм заставил сместить сознание на «меня в темноте», снизив градус «шокового отупения»).
Так, собрался я. Всё это очень печально, но они мертвы, я жив. Надо подумать о живых, резонно заключил я. Первое: мне нужно знать, мог ли я что-то сделать для Арисы. Её диагноз — её, в шоке, после изнасилования и с побочкой. А мне нужно точно знать, иначе и через тысячу лет вспоминать буду.
Мысленно извинился перед мёртвой женщиной, достал из аптечки ланцет, расширил рану и пошевелил внутренности.
Да, Асини права, разрез кишечника, матки и задета почка. Ничего не мог сделать, с некоторым облегчением подумал я, встал и злобно, до хруста рёбер, пнул насильника.
Так, напряжение сбросил. А дальше-то что мне делать, прикрыл глаза я. Готтийцы. Обыскать их, машину. Документы, пресса, любые бумаги. И нужно торопиться — мы чёрте где, но эти ублюдки — солдаты, а значит не одни.
Через полчаса я перебирал бумажный улов. Итак, выходило, что Ант «вероломно напал» на соседа по Нилю. Ну и Готтия, «вступила в войну, защищая союзника».
Враньё, вообще всё — в войне, согласно газете, участвуют три страны, Ант уже чуть ли не порабощён. При этом, островитяне, которые бы с криками и воплями напинали бы антцам, дай им повод, в войне, судя по газете, не участвуют.
А могли и напасть, прикидывал я. Добрый Хозяин личность такая, «простым смертным» не докладывающая. Мог и кукухой протечь, махнуть лапкой: воюем суды! А армия благословенного Анта ответила — воюем, ура!
А может и провокация Готтии, или соседа… всяко может быть, но и похер.
Война это неважно. Почти так же, как гибель спутников. Блин, жалко их, долбанул я рукой по каркасу машины, почувствовал подступающие слёзы…
И решил не препятствовать. Лучше так, да…
В общем, пару минут я ронял слёзки и шмыгал носом, вспоминая дедушку-профессора, собранную и деловитую Асиру, отправившихся, как за зипунами, за званиями магистра весёлых охотников на рыб… И перестал рыдать и собрался. Потому что, живой я, и надо думать.
И стал я, шмыгая носом, думать. Значит так, нужно сделать так, чтобы прибывшие на поиски пидарасов, пидарасы меня не нашли, а, в идеале, и не искали. Это тезис раз и без этого никак. Дальше будем думать «что делать» глобальнее, а сейчас нужно не сдохнуть.
Значит, у пидарасов в машине что-то вроде «стенограммы», от гнуси-катеровладельца или сынульки его. На тему «антцы, за сокровищами, в Разилишмитеотепитль, господин офицер!»
Стоп, идти и валить стукача… а в чём он виноват? Кто он нам, сват, брат? И не он убивал и насиловал, просто сообщил. Нет, про него просто забуду. Увижу случайно — сломаю какую-нибудь оконечность, чисто из эстетизма. А не увижу — искать не буду и чёрт с ним.
Все мести заслуживающие — мертвы. Воевать с государствами — глупо. Государства это люди, миллионы людей. Разных, виновных, невиновных, умных глупых… Нет, даже если бы имел возможность — воевать глупо, а и возможности нет.
Но, как-то в городок неназываемый эти гнуси попали, а значит — катер какой. И значит, вскоре будут искать не вернувшихся, скорее всего — уже завтра. А мне нужно сделать так, чтобы не нашли. И главное, меня не искали. Так, прикинул я, окидывая взглядом окрестности. Похоже, нашим мобилем придётся пожертвовать, а готтийский прибрать взамен. И… а, хватит рефлексировать! Огненное погребение — ничем не хуже любого другого, и уж не мне, после бытия Отмороженным магоедом, гимназистку из себя корчить!
В общем, пару часов сортировал барахло, перекидывал важное и нужное на готтийский мобиль. А не нужное оставляя, как есть, в итоге, даже палатку хозяйственную прибрал. Положил в наш мобиль родственников, Арису, призадумался, раздел до исподнего «сторожа» и закинул к нашим. Будет за меня, а кидать туда мародёра, а уж тем более насильника… Ну как-то совсем коробит. И проф, вздохнул я, скривился и чуть опять не пустил слезу — вспомнил «ульяновскую» улыбку по-детски восторженного старичка.
Но покидал насильника и мародёра в мобиль, да и подвёл его к джунглям. И стал, раздвигая эфирными воздействиями зелень, его загонять. Просеку потом поправлю, мысленно отметил я.
И, за полчаса, не без мата, почти доехал до тела профа. Ещё раз вздохнул, раздел насильника и мародёра, да и убийц. Сгрузил оружие и одежду в мобиль, прикрыл добро брезентом. Злобно отпинал готийских пидарасов подальше, на поживу зверью, поднял профа на руки и грустно побрёл к лагерю.
Проверил тело, собрал документы и прочее — если доживу и вернусь в Ант, верну. Или нет, но пусть будет, на всякий. И положил профа в мобиль. Постоял, мысленно попрощался, да и ухватил полупустую, специально оставленную канистру. Облил палатку, ненужное барахло, ну и, само собой, мобиль, снаружи и изнутри. Закинул канистру в багажник, отошёл и начал эфирными вспышками поджигать.
— Прощайте и простите, если что не так, — вслух произнёс я спутникам.
Всё же, наличие души — факт. Так что может и видят, а что-то им не понравилось. Так что прощения просим, но поступать я всё равно буду по-своему.
Палатка сгорела довольно быстро, а барахло и мобиль полыхали почти час. Но, прогорели. А подойдя, я обнаружил в прогоревшей машине пусть и не скелеты, но вполне обугленные останки.
Сгодится, мысленно поморщился я. А если поисковики скушают — так и похороню потом.
И попёрся я по пути мобиля к джунглям, по пути приглаживая и расправляя траву, а на опушке — и кусты с деревьями. И занимался этим почти до мобиля трофейного, ни на что не обращая внимания, балбес такой…
Впрочем, оправдание у меня есть, только кому они нужны-то?
Дело в том, что неподалёку от мобиля, не особо скрываясь, стояло три человека. Босые, в накинутых шкурах, травяных то ли юбочках, то ли труселях. Очень невысокие, метр шестьдесят, от силы, у самого высокого. Не пигмеи, но очень невысоки. И копья два крайних держали, молодые, не более двадцати лет. А по центру стоял дядька, лет под сорок (или больше, или меньше — всё же жизнь дикарская не сахар). Явный чародей, хотя немного странный. Улыбнулся мне этот тип широко, да и выдал ломанной человеческой речью:
— Исцелись, большой чародей-душегуб!
14. Тропическая суета
Первым делом, я внутренне себя успокоил, сознательным усилием. А то уж очень неконструктивная реакция из меня пыталась вырваться: «выморозить попуасиев насмерть, а потом разберёмся».
Моя душевно-травмированная персона сама провтыкала, да так, что на пути к мобилю, ежели бы желали, меня могли прибить не только попуасии, но и пардус какой. Так что, мне, дураку, как повезло в целом, так и доказало критерием истины, что аборигены меня смертью убивать прямо сейчас не стремятся.
Ну и, соответственно, превентивно убивать их смертью будет не просто нелюбезно, а, скорее, глупо.
Вторым делом, я призадумался над изрыгнутыми чародеем словесами. И, в принципе, невзирая на непривычное произношение, выходило понятно. Правда с невнятными деталями и тонкостями.
«Исцелись» — очевидно, пожелание здравствовать, не в том склонении и спряжении, но в целом понятно.
«Большой» — в общем-то тоже ясно: для чуть более, чем полутораметровых аборигенов, мои метр девяносто с копейками не просто «большой», а скорее «огромный».
«Шаман» — не менее очевидно, чародей. Семантика слова-первоисточника скорее религиозная, но в Замороженном Мире религия и колдунство выходят «братья навеки».
И, наконец, «душегуб». В антском подобный термин нёс однозначно негативный оттенок, да и в прочих языках, мной изученных, тоже. Однако благожелательная лыба на папуасьей физиономии, во время произнесения, не изменилась ни на брезгливую, ни на ехидную. То есть, очевидно, просто констатация факта, а слово негатива не несёт.
Третьим же делом, стал я приглядываться к папуасиям. Не в плане «Враги. Мочить-мочить!», а с исследовательским интересом. И, в целом, выходили они нормальные типы. Мелковаты, конечно, тощеваты (кто бы говорил, ехидно встрял внутренний голос), но, очевидно, это следствие их «дикарствования». Я бы даже сказал, что они более симпатичные внешне, нежели прочие встреченные мной стегасцы. Хотя, прикинув и подумав, понял что дело, как ни забавно, в размерах: грубые, рубленые черты лица были и у троицы, но, за счёт миниатюрности, не столь бросались в глаза, ну и казались изящнее и органичнее.
А так — менее загорелые, чем обитатели городков, с волосами потемнее, не столь выгоревшими, что объясняется обитанием в джунглевом полумраке. Буркалы разноцветные, от светло-карих одного копейщика, к зелени второго, ну и почти синих чародея. Нормальные типы, в общем. Татуировки есть, кстати, но довольно симпатичные и далеко не по всему телу. И костяная серьга у чародея, из зуба какой-то местной пакости. Копейщики серьги были лишены.
И вот блин, не могли подождать хотя бы до завтра, чтоб я свою тонкую душевную организацию в порядок привёл! Впрочем, ладно, успокоился я, состроил на физиономии умеренно-благожелательное выражение, и изрёк: