«Мой родной.
Как ты далеко!
Хорошо так посидели с родственниками вчера, вот только проводили. Завтра с утра снова в путь.
Что делаешь ты вечерами?
Я уже не верю, что ты где-то действительно есть. Скучаю по твоему смеху и сиянию глаз.
Целую, люблю тебя».
«„Я люблю тебя“ – эти слова только для темноты. Для другого времени это неправильно, поверь мне».
«А что же говорят днем? Грустно… Но ты мне и днем говорил, а теперь будешь только ночью?»
На этом печальном для меня письме отпуск и закончился. И летела я в самолете, улыбаясь и ожидая горячую встречу.
Милый ждал в аэропорту. Он всегда делал все не так, как обычные люди. Он не шел навстречу с букетом цветов, не улыбался и не обнимал при этом. Нет. Он стоял в сторонке и наблюдал мои метания и лишь потом позвонил и сказал: «Ну, посмотри налево». Даже небритый, мда.
Поехали ужинать в итальянский ресторан в Квинсе. У меня было одно желание – упасть спать, а он уплетал за обе щеки. Потом поехали к нему, решили, зачем везти вещи в Бруклин, все равно я практически живу с ним. Он рассказывал, что звонил сестрам в Германию и они настоятельно зовут его в гости. Лева сказал, что приедет со мной.
– Ну уж нет, – ответила средняя сестра, – нам никакие твои дамы не нужны, не собираемся тебя делить ни с кем.
Он говорил это с легкой улыбкой, может, не осознавая, как это ранит меня. Хотя вряд ли, он должен был это понимать, и его улыбка была защитной реакцией, я думаю. Еще он сказал, что хотел познакомить меня с дочерью, на что та ответила:
– Ну папа, как ты ее к нам приведешь, что мы скажем девочкам (внучкам 10 и 12 лет), ведь к нам и их родная бабушка приходит.
Странная позиция. Девочки большие и должны понимать, что дедушка живет отдельно уже двадцать лет и имеет право на собственную личную жизнь. Сердце мое сжалось: неужели впереди меня ждут серьезные проблемы?
В один из дней я положила ему на стол 400 долларов, что он присылал мне. Лева аж взвился:
– Вот поэтому у нас ничего и не получается. Забери.
– Что не получается и почему? Мне это непонятно, и это хуже всего.
Лева много говорил о чувствах, мне это не нравилось, ну, может, просто соскучился, раньше сам не любил пустые разговоры. Говорил, что его никто никогда так не любил, и если сложить вместе всех его любовниц и еще умножить на сто, все равно не получится одна Катя. Высокая оценка. Однако это не мешало ему вспоминать частенько ту же Марину.
Он предлагал составить резюме и поискать работу для меня в его районе. Я согласилась, но шагов никаких не предпринимала. Он так страстно горел, надолго ли этого огня хватит, а я потеряю хорошую работу и коллектив, что я буду делать тогда? Я могу надеяться лишь на саму себя. Говорил, что неподалеку есть медицинский офис с русскоговорящим врачом и нужно туда сходить и узнать насчет работы. Нужно бы, отвечала я, но не шла. Страшно терять то, что имеешь.
Он все так же часто упоминал слово «шизофрения», и меня это очень беспокоило. Порой мне казалось, что он тоже не совсем нормален.
Дни, когда я ночевала дома, были редки, обычно это понедельник, когда возвращаться приходилось после восьми вечера. И тогда мы перезванивались или писали друг другу. На одном из сайтов увидела чьи-то чудесные нежные слова и не удержалась, чтобы не отправить их милому.
«Левочка, это писала не я, но испытываю те же чувства…
Мне хочется что-нибудь приготовить для тебя, и только для тебя, с любовью. А потом смотреть, как ты это ешь.
Хочу заняться с тобой сексом. Хочу утонуть не в тебе и не с тобой. Хочу утонуть в бесконечности, в той, в которую только ты меня можешь привести. А потом смотреть на тебя и удивляться, что ты такой есть.
Хочу идти рядом с тобой, и чтобы ты взял меня за руку. И эта теплота ладони и жесткость. И чтобы хотелось убрать руку и было невозможно.
Хочу, чтобы ты подошел ко мне сзади, обнял, и просто стоять с тобой так. И чтобы ни слова, потому что нет ничего лучшего, как слиться друг с другом, не видя глаз.
Хочу проснуться ночью, и увидеть тебя рядом, и не умереть от счастья, а дожить до утра.
Хочу, чтобы у тебя было в этой жизни все, что ты захочешь. Так хочется, чтобы у тебя было все, и я».
Если бы мне сказали такие слова, я бы, наверное, растаяла в воздухе, как предрассветный туман. Он не ответил ничего.
В конце месяца вернулась дочка из отпуска. А в Нью-Йорке объявили штормовое предупреждение и ждали ураган и, может быть, наводнение. Я решила уехать к Леве на 24-й этаж, а дочь – к подруге.
За день до урагана аэропорты закрылись, и транспорт не ходил уже с 12 часов дня. Я поехала к Леве рано утром, Манхэттен стоял пустой, страшно, людей нет нигде, и проезд везде бесплатный, даже в автобусе, где обычно 5,50. Будто война, не дай господи.
Эвакуироваться предлагали нескольким районам и госпиталям. Не знали, что делать, наша квартира на Брайтон-Бич, океан рядом. Сообщили в новостях, что наш район только засыпало песком совсем немного. А в Бронксе выл ветер и лил дождь. Болело сердце, выпила корвалол, не помогло, пришлось принять валидол. Боялись, что будет отключено электричество. Мосты закрыты, как поеду на работу и будем ли работать, не знала. Мы с Левой смотрели фильмы в компьютере, один за другим, и занимались любовью, как перед концом света.
Все отделались легким испугом, шторм не состоялся, ураган пронесся мимо. Я поехала на работу. Дочь обиделась, разговаривать не хотела. И с Левой тоже начало твориться что-то странное. По ночам он отодвигался от меня на самый край, я даже беспокоилась, как бы он не упал. Ходил задумчивый, неразговорчивый. Мне даже порой казалось, что я лишняя в его квартире. Но это ощущение приходило поздно вечером, и никуда уже не уедешь из такого далека. Ощущение не из приятных. Дома с дочерью обстановка не лучше, я оказалась в западне, больно до слез. Плакала только в ванной, там не слышно.
Однажды ночью проснулась от того, что он сильно трясется. Лежит на спине, вытянувшись в струнку, и сильно трясется. Меня обуял ужас. Я тихонечко позвала его по имени, но он не слышал. Тогда я начала читать про себя молитву «Отче наш». Он глубоко вздохнул и притих. Потом повернулся на бок и засопел тихо. Кое-как успокоившись, уснула и я.
Ему нравилось будить меня, просто включив свет посреди ночи и начиная шебуршать страницами. Я обычно просыпалась, прижималась к его боку и просила:
– Давай, слушаю.
А слушать я должна цитаты великого грузинского философа древнего. Не знаю, но, по-моему, этот философ был ненормальным. Я не могла понять практически ничего и никогда. Лев с выражением читал полстраницы, потом, умиротворенный, выключал свет и опять засыпал. Мда…
Следующие три дня я ночевала дома, он находился в депрессии.
– Ты приедешь сегодня полечить меня? – негромко спросил Лев по телефону.
– Приеду, – с облегчением ответила я.
Вечером после ужина я спросила о его состоянии и почему он от меня шарахается и трясется ночью.
У него глаза округлились:
– Ты чего себе понапридумала? Ну два дня мне было нехорошо, и все.
Говорил, что со мной нет проблем и нервов, есть озабоченность, как найти дорогу к его детям в отношении меня. Сказал, что восхищается мной и удивляется, как я веду себя дома, что у меня через две минуты могут появиться готовые котлеты на столе или отбивные за десять минут.
– Ты метеор, – смеялся он.
И еще говорил, что если бы ему раньше сказали, что существует женщина с такими качествами, как у меня, ни за что бы не поверил.
Ну и слава богу, что все так.
В пятницу после работы встретились опять в Манхэттене и гуляли до ночи пешком, машину припарковали: там Неделя высокой моды, так интересно все, да и вообще везде красота и жизнь прекрасна.
В следующие выходные поехали в гости к его двоюродному брату. Дорога заняла более двух часов туда, а обратно – и того больше. Я была расстроена новостью, полученной утром. Оказывается он едет вместе с внуками и бывшей женой в Доминикану. Я огорчилась страшно, но он сказал, что путевки куплены были еще в марте, когда мы были незнакомы. Я переживала, и милый пребывал тоже не в духе. Причина его мрачного настроения мне казалась совершенно непонятной. Он даже не разговаривал, что было совсем несвойственно для поездки за город. Машину гнал, будто она ракета, а не автомобиль, и сколько я ни просила сбавить обороты, он молчал и жал на газ. На обратном пути мои нервы не выдержали, и я прямо на ходу перелезла на заднее сиденье.
Там, сжавшись в комочек и молясь об успешном завершении пути, задала вопрос, внезапно пришедший на ум…
– А вы в одной комнате спите с женой на отдыхе?
– Да, – коротко ответил он.
Его ответ был равносилен нокауту. Как же так?
Меня словно размазали по стене. Я вжалась в кресло, и горе вместе с ужасом, превратившиеся в моем воображении в страшное существо, охватили меня своими щупальцами.
Когда мы поднялись в квартиру, я сразу отправилась в спальню и не выходила. Через несколько минут он буквально ворвался с немым вопросом на потемневшем лице. Я гладила его рубашки. Показала язык и отвернулась. Просветлев, вышел так же молча. Может, он подумал, что я собираю вещи? У меня в тот момент таких мыслей еще не было.
За неделю острота новости о поездке сгладилась. Был вечер пятницы. После вкусного ужина Лев улегся на диван, места на котором для меня не было, а развернуть эту «книжку» он и не думал. Я подтащила поближе плетеное кресло-качалку и уселась рядом.
– Вот сколько мне дней рождений пережить нужно за год? – сам себе с улыбкой задал вопрос он. – Вроде бы все закончились.
И он начал перечислять эти даты своих близких родственников, начиная с марта, когда родился сам. Вспомнил всех, потом, встрепенувшись, сказал:
– О, Валентину забыл, – как пулю выпустил.
– Ты еще и Катерину забыл, – с горечью сказала я и, встав с кресла, ушла в спальню.
– Катюша, да с тебя все начинается! – пытаясь сгладить свой промах, прокричал он вслед.