Конвой из шести транспортов шел из Бирмы под охраной японского эсминца «Фубуки» и старого крейсера «Тэнрю», который из-за поломки в машине не мог давать более двадцати пяти узлов. Основной проблемой японцев было отсутствие на кораблях нормальных радаров, что, впрочем, не считалось критичным, поскольку воды здесь, в тылу, были спокойными, а ближе к метрополии их группа должна была присоединиться к более мощному конвою.
В отличие от японцев, на всех транспортах американцы установили вполне приемлемые радары, позволяющие обнаруживать цели с дистанции до тридцати миль. Дорого – но когда надо, они умели не экономить на спичках. И в результате на стороне американских моряков оказался фактор внезапности – обнаружив конвой, они шли за ним, оставаясь за границами визуального контакта, до темноты, а также большую часть ночи, и перед рассветом атаковали. Удар наносился с разных направлений и оказался для японцев полной неожиданностью.
Бой между идущими сорокапятиузловым ходом и несущими по четыре торпеды катерами и не особенно соблюдающим маскировку конвоем длился менее четверти часа. Несмотря на то, что японские артиллеристы поразительно быстро заняли свои места и открыли неожиданно точный огонь (ночному бою их учили хорошо), этого оказалось совершенно недостаточно. Первым получил восемнадцатидюймовую торпеду в скулу «Фубуки». Нос вместе с двухорудийной башней оторвало по самую надстройку, после чего корабль с поразительной скоростью затонул вместе со всем экипажем. Затем получил три торпеды в правый борт «Тэнрю». Противоторпедная защита этого небольшого крейсера совершенно не соответствовала требованиям современной войны, и неудивительно, что уже через две минуты корабль перевернулся и затонул вместе со всем экипажем. После этого настал черед транспортов, среди которых американские катера резвились будто волки в загоне с овцами.
Этот бой закончился полным поражением японцев. Размен восьми кораблей на четыре катера сложно назвать иначе. Причем экипаж одного катера был практически полностью спасен товарищами. Второму же выпала целая одиссея. После взрыва шестидюймового снаряда с японского крейсера он, как ни странно, не развалился, и даже ход потерял не сразу, сумев на одном винте отползти от места боя. Добравшись до безымянного островка, которых в этих водах хватало, американские моряки под командованием лейтенанта Джона Кеннеди[1] смогли из подручных материалов сделать мачту, установить парус из брезента и, после двух недель блужданий, добраться до своих берегов. Эта одиссея, которая впоследствии была не раз описана в книгах, оказала серьезное влияние на судьбу лейтенанта, но то уже совсем другая история.
Разумеется, в масштабах войны успехи американских катерников имели в основном пропагандистский эффект, но на этом Нимиц не остановился. В его распоряжении находилось свыше восьмидесяти эскадренных миноносцев разных типов, а также немалое количество субмарин. Вся эта армада вышла в море и, прежде чем самураи опомнились от такой наглости и приняли меры, некоторое время творили беспредел на их коммуникациях. Привычка постоянно выступать в роли нападающих сыграла с японцами злую шутку – обороняться они практически не умели, и учиться приходилось на ходу.
Несмотря на то, что американцы оперировали многократно меньшими силами, чем японцы, потери вражеского флота оказались неожиданно серьезными. Эсминцы наносили удары там, где их не ждали, а подводные лодки и вовсе действовали чрезвычайно нагло, на всю катушку используя главное свое преимущество над аналогичными кораблями противника – первоклассное оснащение.
Апофеозом стала атака на выходящий из порта «Ямато» и две торпеды, основательно разворотившие борт суперлинкора. Плюха для Императорского флота шикарнейшая, а главное, возмутитель спокойствия успел смыться. И в результате всего этого бардака Нимицу удалось если не перехватить инициативу, то хотя бы замедлить продвижение японцев, сбить темп наступления, попутно хорошенько подсократив их грузовой тоннаж.
Ну а потом к Нимицу пришло подкрепление с Атлантики, и это стало для японцев полной неожиданностью. Тем более, адмирал Нимиц совсем не жаждал давать им время осознать новое обстоятельство, а просто сразу же ввел корабли в игру. И вот тут японцы взвыли, поскольку вновь оказались не готовы к открытому бою с противником, не уступающим им ни в чем. И в результате линкор «Нагато», нарвавшийся на «Южную Дакоту» и «Алабаму», отправился на дно. В отчаянном четырехчасовом бою японцы продемонстрировали храбрость и мастерство, но выходить на корабле, которому почти четверть века, против двух новейших линкоров, более быстроходных, защищенных, лучше вооруженных и оснащенных, вряд ли можно назвать хорошей идеей.
После того боя оба американских корабля встали на ремонт, а «Нагато» оставил после себя лишь память о храбрости своих моряков. Откровенно говоря, вначале у него имелся шанс отбиться. Встреча в океане оказалась случайной для обеих сторон, американцы полагали, что их радары засекли крупный транспорт или лайнер, японцы же и вовсе обнаружили противника только визуально. Первым же залпом «Нагато» вывел из строя носовую башню «Алабамы» и попытался уйти. На помощь ему спешил линейный крейсер «Конго», и вдвоем они вполне могли бы посоперничать с американцами, но тут им просто не повезло. Вначале «Конго», будучи в несчастной полусотне миль от места боя, нарвался на мину и вынужден был отвернуть, а потом американский снаряд оторвал «Нагато» один из винтов.
Линкор защищался до конца, окончательно превратив в руины носовую часть «Алабамы» и всадив два снаряда в борт «Южной Дакоты», но, несмотря на мужество экипажа и чрезвычайную живучесть, все равно наступил момент, когда снаряды в погребах банально подошли к концу. После этого американцы сблизились на две мили и всадили в линкор все, что оставалось – а боезапасу у них тоже было уже негусто. Но для «Нагато» хватило, и в три часа пополудни он прекратил сопротивление и начал эвакуацию экипажа. Еще через полчаса линкор на ровном киле ушел на дно, обозначив первую по-настоящему крупную победу американского флота в этой войне, а также ту веху, после которой война для Японии началась всерьез.
Остальные крупные корабли в сражениях друг против друга участия не предпринимали. Не потому, что не могли, а просто ни с той, ни с другой стороны не жаждали рисковать. У американцев пока что было меньше сил, но их Нимиц успел собрать в кулак. У японцев кораблей оказалось куда больше, но их война раскидала по огромному пространству. Так что линкоры и крейсера противоборствующих сторон стояли на базах и злобно скалились друг на друга. Зато американские самолеты с авианосцев осуществили несколько весьма удачных налетов на позиции японцев. Учитывая, что те успели раскидать свои гарнизоны по половине Океании, выбор был даже излишне большой. В общем, каша заварилась серьезная. Однако, обменявшись ударами, противники расползлись по базам, копя силы, и война застыла в неустойчивом равновесии. И как раз в этот момент адмирала Нимица вызвали в Белый дом.
Он уже бывал здесь, и не раз. С тех пор, надо сказать, ничего не изменилось – все так же зеленела аккуратно подстриженная трава, и все так же неторопливо прогуливались люди. Будто и не было никакой войны. Впрочем, никому из ЭТИХ призыв не грозил, разве что сами пойдут, как молодой Кеннеди. Откровенно говоря, его эпопея добавила Нимицу седых волос на голове – поссориться с одним из самых влиятельных кланов США из-за сопляка, который непонятно как сумел влезть в операцию… И ведь на том не остановился, стервец. Получил заслуженный набор медалей, новое звание, и вовсю намеревался идти в море снова. Пришлось его срочно перевести на другую должность, важную, перспективную, но от болтания в море на катере далекую. Хотя, конечно, если бы не происхождение, из него вышел бы отличный офицер, и даже, может статься, адмирал.
Но, в любом случае, таких – единицы. Большинство же людей, имеющих миллионы, воевать не пойдет. Они вообще считают армию прибежищем неудачников. Почему-то эта мысль вызвала в душе адмирала жесточайшее раздражение, и по ступеням он поднимался, внутренне кипя от злости. Не самое худшее состояние, в меру злому человеку не грозит разжижение мозгов, и мысли в голове рождаются более четкие, а сейчас, как понимал Нимиц, это ему пригодится. Вряд ли президент будет выдергивать его через всю страну просто так, из желания полюбоваться. Близкими приятелями их не назовешь, Рузвельт ценит строптивого техасца как флотоводца, но и только.
Президент ждал его в комнате карт. Здесь он любил работать с картами – отсюда и название, а вовсе не от игр, до которых, кстати, многие президенты тоже были охочи. Но этот кабинет был чисто деловым и весьма удобным. И Рузвельт, сидящий в своем инвалидном кресле, смотрелся в нем донельзя органично.
Шестидесятилетний президент был уже очень давно прикован к креслу. Так давно, что его уже и не помнили без него – полиомиелит… Тем не менее, рукопожатие у него получилось твердым, да и вообще Рузвельт был неожиданно силен. По слухам, когда-то, пытаясь излечиться от своего недуга, очень много занимался спортом, особенно плаванием.
– Прошу вас, Честер, не стесняйтесь. Коньяк? Скотч?
– Виски с содовой, – не то чтобы адмирал обожал эту смесь, но именно такого плебейского вкуса от него ждали, и он не стал разочаровывать президента. Лучше пускай считают тебя недотепистым мужланом, чем решат задвинуть, если сочтут, что ты лезешь куда-то вне пределов компетенции. Случались прецеденты. А Рузвельт очень любит играть роль этакого доброго дядюшки, но при этом оставался политиком, а стало быть, человеком крайне двуличным, умеющим находить свою выгоду в любой грязи и играть на интересах других людей. По слухам, еще и масон… В общем, адмирал Нимиц предпочитал вести себя осторожно.
– Тогда займитесь сами – мне, как видите, никак…
Ну, это он прибеднялся, конечно, хотя, честно сказать, не по чину президенту наливать простому адмиралу, пускай он даже и командующий флотом. А кого-либо рангом пониже в кабинете не наблюдалось, что как бы намекало на конфиденциальность предстоящего разговора. Что же, Нимиц не настолько гордый, чтобы отказываться.