– Тимур!
Крик на перроне прервал его мысли. Капитан обернулся, увидел спешащую к нему немолодую женщину. Екатерина Давидовна, жена Климента Ефремовича, в семье которых они с сестрой воспитывались после смерти родителей. Не бежит, но идет быстрыми шагами, подошла, обняла.
– Тима, ну, здравствуй.
Дома был стол, ломящийся от подзабытых на фронте деликатесов. Нет, они там, естественно, не голодали, но и разносолами их не баловали. Сытно, достаточно вкусно – и однообразно. Здесь же Тимур впервые за долгое время наелся от души. И вообще, ему были по-настоящему рады, хотя никого кроме Екатерины Давидовны и Климента Ефремовича почему-то не было. Ворошилов сидел, одетый по-домашнему, и балагурил, посерьезнел он лишь в тот момент, когда Тимур спросил, куда все подевались. Объяснил, что отослал на время, дабы не мешали серьезному разговору.
Разговор этот состоялся уже после обеда, когда они, уединившись в кабинете маршала, закурили. Некоторое время молчали, и Тимуру показалось, что приемный отец смотрит на него изучающе. А потом Ворошилов спросил:
– Ну что, герой, не надоело еще в небесах парить?
– Не герой, – коротко ответил Тимур. Начало разговора ему не понравилось. – И не надоело.
– Это хорошо, – задумчиво и чуть невпопад кивнул Ворошилов. – Но придется тебе осваивать новую специальность.
– Почему?
– Тебя вызвал Сам, – Климент Ефремович ткнул пальцем в потолок. – Нюансов не знаю, мне сказал, что намерен переводить тебя на какую-то работу при правительстве. Происхождение твое… Ну, ты сам знаешь, имя Михаила… твоего отца дорогого стоит. Анкета у тебя подходящая, характер тоже. Один из лучших летчиков-истребителей нашей армии, это многое значит. Но вот нюансов действительно не знаю, честное слово.
– Но я хочу летать. Это моя жизнь.
– Знаю. Но это ему сам скажешь. Просто хочу тебя кое о чем предупредить…
Весь остаток дня Климент Ефремович рассказывал Тимуру о нюансах поведения, о том, как себя вести, чтобы не оттоптать никому любимую мозоль. Что делать, чтобы не съели, и еще кучу нюансов, в которых он, старый партаппаратчик, ориентировался, как рыба в воде. Из кабинета Тимур вышел с гудящей от переизбытка информации и никотина головой, а вечером его на специально присланной машине уже везли на дачу Сталина. И никто не знал тогда, что это первые шаги, предвосхищающие грозную поступь будущего главы Советского Союза.
Куба считалась нейтральной страной и официально ни с кем не воевала. Колесников помнил, что в прошлой истории она вроде бы объявила войну Германии, и кубинские моряки даже в конвоях ходили, но здесь и сейчас она ни с кем в драку не лезла и всеми силами держалась за свой статус. Местный президент (так стыдливо-деликатно именовался диктатор Кубы, обладающий на острове фактически неограниченной властью) Фульхенсио Батиста оказался весьма неглупым человеком. Не блещущий образованием бывший сержант, в свое время возглавивший успешный военный переворот, обладал немалой житейской сметкой, а потому живо сообразил, что в ситуации, когда сражаются гиганты и исход боя не предопределен, карликам лучше держаться в стороне, чтобы позже примкнуть к победителю. Сейчас и ему лично, и Кубе в целом пригодился нынешний статус – как минимум, это возможность заработать благодарность тех, кто воспользовался островом для организации переговоров.
«Дуглас» президента США Франклина Рузвельта заложил широкий вираж и сделал круг над Гаваной, выглядящей с высоты птичьего полета тем, чем она на самом деле была – жутким захолустьем. Город-бордель, место, куда до войны приплывали отдыхать дряхлеющие миллионеры. Невысокие дома, большинство из которых были построены еще при испанцах, до того, как американский флот полвека назад с треском вышиб их отсюда. Вокруг джунгли, плантации сахарного тростника, море с великолепными пляжами и прозрачной бирюзовой водой. Рай для тех, у кого много времени и денег, вроде старины Хэма[8], некогда бунтаря, рискового журналиста и талантливого писателя, а ныне прожигателя жизни. Рузвельт, никогда не имевший в избытке ни того, ни другого, не отказался бы поменяться с ним местами, но – на время. Иначе ему, привыкшему к вечному бегу и бешеному ритму жизни от безделья и скуки повеситься можно.
Проходя над портом, летчик чуть накренил самолет, и стали видны корабли. В основном небольшие транспорты да рыбачие скорлупки и пара сторожевиков кукольных вооруженных сил Кубы, между которыми, словно великан из детской страшилки, невесть как затесался размалеванный камуфляжем корпус какого-то линкора. Рузвельт не считал себя знатоком военных кораблей, но за последние месяцы поневоле изучил тех, с кем его флоту на свою беду приходилось сталкиваться. «Шарнхорст», без сомнения – этот рейдер уже изрядно примелькался, его фотографии, впрочем, как и остальных немецких кораблей, встречались во всех газетах. И, опять же, если верить газетам, он едва ли не личная яхта командующего немецким флотом адмирала Лютьенса. Здравомыслящие люди газетам не верили, а знающие, вроде Рузвельта, знали – на сей раз представители второй древнейшей профессии сказали чистую правду. И раз этот корабль здесь, стало быть, немцы уже прибыли. Интересно, кто именно от них будет вести переговоры и будут ли присутствовать русские. Если нет – стало быть, есть шанс, что враги, наконец, рассорились, и тогда возможен сепаратный мир. Жаль, не видно флага. Лютьенс всегда ходит под Веселым Роджером, если же его нет – значит, прислали кого-то еще.
Самолет еще раз развернулся и пошел на посадку. Трясло в нем неимоверно, однако Рузвельт не обращал внимания на мелкие неудобства – привык. В последнее время пришлось много летать, на месте решая целую кучу проблем, возникших из-за войны. Оставалось лишь проклинать инертность американской системы – быстро перевести множество предприятий, каждое из которых имело своего хозяина, на военные рельсы, оказалось крайне сложно. Русским и немцам проще – они готовились загодя, к тому же первые изначально имели государственную плановую систему, а вторые не так давно установили над промышленностью и финансами жесточайший контроль. В результате у них оказалась приличная фора, да и грамотно спланированные удары, нарушающие интеграционные связи между американскими промышленными центрами, серьезно мешали США. Время, время, выиграть бы время.
Автомобиль подали прямо к трапу – Батиста хорошо понимал, как ему важно демонстрировать гостеприимство по отношению ко всем. Да, немецкий линейный крейсер был способен за считанные минуты превратить столицу Кубы в руины, для его орудий это – как выдохнуть. А потом высадить десант и добить уцелевших. Славящийся предусмотрительностью немецкий адмирал наверняка приволок с собой морскую пехоту, успевшую прославиться на всю Атлантику своей выучкой, храбростью и жестокостью. Вот только и американский президент, несмотря на то, что его страна сейчас потерпела ряд серьезных поражений, далеко не спущенный пар. По сравнению с Америкой Куба – так, на один чих, и неудивительно, что не лишенный житейского ума, сделавший себя сам диктатор торопился выказать уважение.
Машина, к удивлению Рузвельта, прибыла не в отель, а непосредственно в президентский дворец. И после кратких формальностей (вежливая улыбка Батисты, возможность умыться и привести себя в порядок, которой президент США воспользовался, и предложение обеда, от которого он отказался, поскольку еще не успел даже отойти от перелета) его препроводили в небольшой, уютный кабинет, монументальность стен и дверей которого как бы намекали, что подслушать здесь кого-то будет непросто. Правда, остаются еще и микрофоны…
Немец появился внезапно. Вот его не было – а вот он уже здесь, и массивные двустворчатые двери бесшумно закрываются за его спиной. На сухом и некрасивом, обветренном лице легкая, вежливая улыбка, совершенно не вяжущаяся с холодными глазами. Почему-то очень легко представить, как с такой же улыбкой он отдает приказ расстрелять кого-нибудь. Ну да, кто бы сомневался, если есть корабли – значит, поблизости и старый пират.
– Позвольте вас представить…
Небрежный жест Лютьенса прервал Батисту на полуслове. Миг спустя кубинец просто исчез из кабинета, оставив Рузвельта в невольном восхищении. Это надо же, как проклятый бош ухитрился его выдрессировать! Адмирал, видимо, уловив взгляд президента, искривил губы в усмешке.
– Не люблю, когда путаются под ногами. Мы здесь для того, чтобы решать вопросы, а не слушать чужое словоблудие.
– Э-э… Вы говорите, как истинный американец.
– Если вы считаете, что льстите мне этим, то весьма ошибаетесь, – улыбка на губах Лютьенса вновь стала вежливо-безжалостной. – Впрочем, как говорят русские, мне от этого ни тепло, ни холодно.
В два широких шага подойдя к столу, адмирал уселся в огромное, старинной работы кресло с резными подлокотниками и высокой спинкой. Сооружение было сколь монументальным, столь и неудобным, но Лютьенсу, похоже, было все равно. Более того, он сел настолько резко, что, хотя и не производил впечатления гиганта, заставил кресло застонать. Нисколько не чинясь, с наслаждением вытянул ноги:
– В жару я всегда устаю, а на этом острове, кажется, лето круглый год. Имейте в виду, разговаривать здесь можно, ничего не опасаясь. Кабинет проверили мои специалисты. Нашли, кстати, два микрофона, но ставили их столь топорно, что и гадать не надо – местные недоучки постарались. Так что за словами можно особо не следить. У двери, опять же, мои люди, они куда надежнее местных.
Вот так-так. Ненавязчиво показал, что он, Рузвельт, полностью в его власти. Это, конечно, и без того было ясно, однако Лютьенс явно пренебрегал общепринятыми нормами переговоров. Впрочем, чего еще ждать от этих варваров… Американец насупился – и вдруг уловил прищуренный взгляд немца. Похоже, для Лютьенса ход мыслей собеседника ни тайной, ни особым откровением не являлся.
– Что, не нравится? Ну, сами виноваты. Итак, как говорят некоторые деловые люди, шо ви таки можете мне пгедложить?