Лили не могла оторвать глаз от бледного тела и изображенного на нем рисунка: бабочка морфо, сидящая на красной лилии.
– Господи…
– Посмотри, как плохо заживала татуировка. Девчонка явно не думала головой, когда шла ее набивать со своим диагнозом.
– Ты прав. Всему виной чувства. Похоже, она была влюблена. Что еще может подтолкнуть к тому, чтобы пропускать химиотерапию, и… на вот это. – Лили взмахнула рукой и отошла от тела.
– А еще наш убийца правша, он использует очень тонкое и острое лезвие, похожее на скальпель. Если не сам скальпель. Состояние Моники, как и других жертв, позволяет предположить, что и в ее крови мы найдем небольшие дозы формальдегида и парализующего вещества. Да, в желудке жертвы я не нашел ничего, что указывало бы на ресторанную пищу. У Аманды он и вовсе был пустой. Возможно, наш парень не любит тратиться на угощения. Смерть Моники наступила вчера примерно в пять утра; опять же, из-за посмертно введенного формальдегида допускается небольшая временнáя погрешность.
– Убийца может быть хирургом?
– Не уверен: у хирурга порезы получились бы ровнее. Да и эти рваные края… Конечно, можно списать на нервное напряжение. С первой жертвой он колебался, со второй был уверен, с третьей снова занервничал. Он дождался, пока вытечет хотя бы пол-литра крови, только после этого ввел формальдегид. А затем бережно обтер шею, чтобы не было видно пятен крови.
– Думаю, он сделал это для того же, для чего вкалывал формальдегид, – чтобы они были похожи на живых девушек. В своем больном понимании. На одежде Моники что-нибудь есть?
– Несколько кошачьих шерстинок. В отчете криминалистов будет указана порода.
– Странно, у Моники кота не было.
– Она ведь несколько часов просидела на скамейке, которую могли облюбовать бездомные коты. В любом случае лучше подождать заключения Стэна.
Лили кивнула, забрала со стола сумку и ключи от машины.
– Лили, кстати, ты знаешь, что означает лилия на языке цветов?
– Нет, если честно.
– Безусловную любовь, верность. А красный цвет символизирует страсть и любовь. Не знаю, задумывалась ли об этом наша жертва, – пожал плечами Сайлас и, напевая какую-то нехитрую мелодию, снова включил радио.
Лили на секунду застыла в дверях, а затем на ватных ногах добралась до машины. Нет, ей не стоило проводить параллель между цветком и своим именем. И разве это совпадение, что на теле третьей жертвы изображена бабочка, которую рисовали Селеста и Аманда?..
Глава 22
Кому, как не Монике, было знать о скоротечности и непредсказуемости жизни? Несмотря на то что ее мать была ярой католичкой, не пропускавшей ни одной воскресной службы, Моника сомневалась в существовании жизни после смерти. Она не верила и в то, что Господь помогает тем, кто часто посещает Его обитель. Потому что точно знала: от регулярных походов в церковь ее здоровье не улучшится.
Рак – страшный диагноз, с которым она никак не ожидала столкнуться в столь юном возрасте. Первой ее реакцией был не испуг, не слезы, нет, – разочарование. Она ужасно злилась на себя за то, что упускала возможности и тратила время на пустяки в уверенности, что времени на осуществление задуманного у нее еще предостаточно.
Она даже не успела влюбиться! Хотя бы раз испытать то чувство, о котором так часто слышала от других.
Мать неубедительно говорила ей, что все впереди, что они справятся с этой болезнью в кратчайшие сроки, и плевать, что у них нет возможности перебраться в Анкоридж, чтобы получать более современное лечение. Хвала небесам, Моника всегда смотрела правде в глаза и не надеялась на чудо. А потому сразу взялась за то, чем не могла заниматься ранее, – за рисование. Они с матерью жили скромно, а с приходом болезни, можно сказать, стали практически нищими. Ни о каких курсах не могло быть и речи, лишь бесплатные занятия от воскресной школы – их Моника посещала с радостью, в отличие от месс.
К счастью, она была совершеннолетней, поэтому ее беседы с лечащим врачом были строго конфиденциальны. Когда выяснилось, что химиотерапия бесполезна – врач дал ей от силы четыре-пять месяцев, – Моника ничего не сказала матери. Пусть и дальше общается с Господом, веря в лучшее.
Она стала чаще гулять, жалея, что прежде не искала способов выбраться из города. Моника любила Джуно, но ей бы хотелось увидеть мир за его пределами. Когда, начав заниматься рисованием, она встретила Ника, ей повезло впервые за долгое время. Отшельница по жизни, она сумела с ним подружиться, хоть их дружба и строилась на жалости Ника; он всегда был готов помочь ей.
Во второй раз ей повезло, как ни странно, на воскресной проповеди. Он врезался в нее, когда Моника пробиралась сквозь толпу к выходу из церкви. То был ее второй выход в свет в новом парике: ей понравилось быть брюнеткой, черный цвет делал ее старше и сексуальнее. Как он засмотрелся на нее… Моника и сама готова была рассматривать его как можно дольше.
Наконец он извинился за столкновение, коснулся ее руки и ушел. А она застыла как вкопанная, испытывая смешанные чувства.
Он пришел и в следующее воскресенье. Моника никогда не обращала внимания на прихожан и его бы тоже не заметила, если бы не столкновение. Но в этот раз он намеренно дождался ее. Мать была на сутках, и они вдвоем прогулялись по аллее. Он располагал к общению – внимательно слушал и казался искренним, когда поддерживал ее. Странно, они ведь совсем незнакомы, а ей вдруг захотелось провести с ним вечер. Наверное, это потому, что любой вечер мог стать для Моники последним, так почему бы не рискнуть?
Из всех мужчин ей достался женатый, а она уже ничего не могла с собой поделать – влюбилась бесповоротно. Ей хотелось в первую очередь испытать мужскую заботу, которой она была обделена с детства; о близости она пока и не думала. Да и некуда было поворачивать: она жила свои последние дни. Когда он рассказал ей о значении своих татуировок, да и вообще о символике многих вещей, о которых раньше она даже не задумывалась, Моника решила, что и ей нужно тату, чтобы оставить хоть какой-то след жизни на своем в скором времени мертвом теле.
Забавно, но, когда она поделилась с ним тем, что ей остался максимум месяц, он убедил ее, что смерть не страшна. Будто уже сталкивался с ней. Легко ему было говорить: он-то здоров. И все же она была благодарна, что он решил уйти от жены и провести с ней по возможности больше времени.
Конечно, она ничего не сказала матери. О всех ее терзаниях знал только дневник, который она надежно прятала, зная, что мать каждый свой выходной посвящает тщательной уборке. Ей хотелось, чтобы он стал только ее. Сохранить эти чувства в себе, не делиться ими ни с кем. Да и мама ведь не знала, сколько ей отведено, поэтому не стоило ее расстраивать дважды.
Посетив врача в последний раз, она узнала, что остались считаные дни. Не спасла бы ни срочная операция с пересадкой костного мозга, ни увеличенные дозы химии. Поэтому, когда он сказал, что поможет ей, избавит от мук – а мучилась она страшно, эти боли ни с чем не сравнить, – Моника даже глазом не моргнула. И без того исколотая рука не отреагировала на укол. К сожалению, это оказалась не доза обезболивающего, как ожидала Моника. А ведь он сказал, что раздобыл морфий.
То, что последовало после, уничтожило ее. В буквальном смысле. Он успел подарить ей радость влюбленности, но отнял возможность ощутить себя любимой. Заниматься любовью парализованной точно не входило в ее планы; лучше бы она умерла раньше, чем он перерезал ей горло.
Глава 23
Дерек Дуайт суетливо поправлял рубашку, пиджак, часы, снова рубашку. Лили с легкой насмешкой наблюдала за ним из окна «доджа». Они договорились встретиться на берегу залива, чтобы на свежем воздухе обсудить имеющиеся факты. В одной руке детектив держал подставку с двумя большими стаканами кофе. Его автомобиль был припаркован у пирса. Лили последовала его примеру и поставила машину рядом. Стоило ей выйти, как порыв ветра разметал ее волосы.
– Не замерз? – спросила Лили, перекрикивая шум прибоя.
– Немного. А вот кофе еще не успел остыть. Не знаю, какой ты пьешь, поэтому взял латте и капучино.
– Пожалуй, капучино. Он покрепче. – Лили улыбнулась и приняла стакан, приятно согревающий пальцы.
– В твоей или моей? – Дерек кивнул в сторону машин.
– В моей. Твою портить жалко, а в своей я давно не наводила порядок после всех этих машинных перекусов.
Дерек усмехнулся и пошел к «доджу».
В салоне еще сохранялось тепло, и оба детектива удобно устроились на сиденьях. Лили сразу отпила кофе, снова позабыв о завтраке и обеде, и, судя по всему, об ужине ей тоже не стоило думать. Да и вообще о любых делах, которые не были связаны с убийствами.
– Ты очень много куришь, – заметил Дерек.
– Хочется ответить, что это не твое дело, но я все-таки попробую оправдаться. В выходные, когда я с дочерью, я вообще забываю о сигаретах. Но Картер подтвердит: как только у нас появляется новое расследование, сигареты заменяют мне завтрак, обед и ужин. Плюс они для меня своего рода скрипка. Ну, как у Шерлока. – Лили усмехнулась и подумала, что сморозила несусветную глупость.
Дерек сначала хохотнул, а после отпил кофе и посмотрел на Лили так, словно пытался что-то в ней разглядеть. Пытался расшифровать ее, боролся с сомнениями.
– Знаешь, я никак не могу тебя разгадать.
– Зачем тебе это? Лучше бы над преступлением голову ломал.
– Да, давай вернемся к работе. Ник признался, что иногда возил Монику в больницу, точнее, забирал после химиотерапии. Он клянется, что им двигали благие намерения. Но в последнее время Моника вела себя странно, Нику показалось, она пропускала химию, лгала ему.
– Ник пытался что-то выяснить?
– Он считал, что это не его дело. Не лез в ее жизнь: своих дел хватало, как он выразился. А вот то, что он фигурировал в деле об убийстве твоей подруги, меня смущает. Скажи, где убийца мог взять эту газету?