– Ну так покажи мне их.
Мы оплачиваем счет пополам, но чаевые оставляет Дилан, потому что напоследок она заказывает третий кофе с собой.
Когда мы выходим из лапшичной, она говорит:
– Если тебе правда интересно, моего отца перевели на новое место. Он ненавидит тратить время на дорогу, поэтому мы переехали сюда, в пригород.
Мы удаляемся от торгового центра, проходим мимо одинаковых дорогих домов, мимо сетевых ресторанов, мимо нового здания ратуши, отделанного белой лепниной и украшенного двумя чахлыми пальмами, и выходим на узкую дорожку, посыпанную гравием.
– Та-дам, – говорю я, сопровождая свои слова театральным жестом. – Моя любимая часть Лос-Серроса.
Мы стоим перед старым кинотеатром на задворках пустынной улицы, где не бывает ни людей, ни машин. Он спрятан от посторонних глаз, он выбивается из окружения, он ветхий, забытый и пустой. Но он возвышается над нами, такой же реальный, как «Старбакс» и «Сэйфвей». Почти все окна заколочены, а краска облупилась, но когда-то на стене была фреска, и местами еще можно различить желтые, голубые и зеленые пятна. Кинотеатр разваливается, но я все равно его люблю.
– Его собираются сносить, – объясняю я Дилан. О сносе говорят уже много лет, но мне все равно трудно поверить, что скоро его не станет.
Прищурившись против солнца, Дилан читает остатки надписи над входом: «ДО НО ЫХ ВСТР Ч! СПА ИБО».
Я не знаю, что она видит: ветхое здание, заросшее сорняками нам по пояс, или место, которое когда-то было прекрасно.
Дилан раскачивается на пятках, отпивает кофе и идет к маленьким круглым окошкам на четырех массивных дверях. Когда она заглядывает внутрь, я чувствую укол вины. Раньше я приходила сюда только с Ингрид. Мне хочется вернуться на несколько минут назад и не приводить сюда Дилан. И одновременно я хочу присоединиться к ней. Хочу прильнуть лицом к окошкам, как мы с Ингрид делали тысячу раз, и вглядываться в темный холл с пустующим буфетом.
Выходит, вот какое оно – предательство?
Дилан обходит кинотеатр, но я не иду за ней. Я знаю, что́ она увидит: еще больше сорняков, запертый черный ход и длинное прямоугольное окно с тяжелыми шторами, через которые ничего не разглядеть.
Я сажусь, прислонившись к билетной будке, и жду ее. Обвожу пальцами края плитки, которой выложен пол. Смотрю, как макушки сорняков колышутся на легком ветру. Слушаю отдаленный шум дороги.
Она появляется с противоположной стороны кинотеатра и прислоняется к будке.
– Интересно, какой фильм тут показывали последним, – говорит она.
Я улыбаюсь ей снизу вверх, ощущая очередной болезненный укол. Мы с Ингрид задавались этим вопросом миллион раз.
– Мне здесь нравится, – говорит Дилан открыто и честно. – Хорошо, что я решила подружиться именно с тобой.
Она снимает пластиковую крышку со своего стакана и разочарованно заглядывает внутрь. Пусто. Я накрываю рюкзак ладонью. Впервые с того дня, как я нашла дневник Ингрид, мне не хочется скорее бежать домой, чтобы его открыть.
Я говорю, не думая:
– Мы постоянно тут сидели.
Она стоит ко мне спиной и смотрит на улицу.
– Она ведь умерла? Твоя подруга?
Я киваю, хотя понимаю, что она не видит.
– Это ужасно, – говорит она. Я привыкла, что мне говорят что-то подобное, но она говорит это так спокойно и серьезно, что мне хочется плакать.
Какое-то время я молчу. Я вспоминаю, как Ингрид строила грандиозные планы и продумывала их до мелочей. Один из них заключался в том, чтобы разбогатеть, выкупить кинотеатр, отремонтировать его и показывать в нем независимое кино. В буфете вместо газировки продавать чай, а может, даже фотографии и книги. Это был бы не просто кинотеатр, а убежище для тех, кого гнетут сетевые магазины, кому одиноко в их огромных домах. Я не понимаю, зачем она строила все эти планы, если в действительности не собиралась их исполнять.
Дилан съезжает по стенке будки и садится рядом. Она не пытается меня обнять, да и сидит для этого слишком далеко.
Если это действительно начало новой дружбы, то начинать ее надо без обиняков.
Я говорю:
– Честно говоря, это очень странное ощущение – быть здесь с кем-то другим.
Я не знаю, как это звучит со стороны. Надеюсь, она не подумает, будто я хочу, чтобы она ушла. Затаив дыхание, я жду ее реакции.
– Понимаю, – говорит она. Кажется, она не обиделась. Она не встает и не уходит, и меня накрывает чувство благодарности, потому что я слишком долго была одна. Я еще не готова ее отпускать.
С начала года прошло уже несколько недель, а мисс Дилейни продолжает меня игнорировать. Первый урок мы сидим в темноте и смотрим на проекторе знаменитые пейзажи. Мне хотелось бы возненавидеть все, что она показывает, но эти фотографии цепляют меня. Мы начинаем с Ансела Адамса, который сейчас ужасно растиражирован. Его пихают на любые мотивационные плакаты и календари, но его потрясающие пейзажи от этого хуже не становятся. Вся передняя стена кабинета превращается то в водопад, то в лес, то в горы, то в океан. Глядя на них, я ощущаю себя ничтожно маленькой, но это приятное чувство.
Мы переходим к Мэрилин Бриджес. Мисс Дилейни, стоя у своего стола, озвучивает то, что мы видим и сами:
– Перед нами городской пейзаж. Обратите внимание, что солнце – самое яркое пятно композиционного центра. Окружающие здания находятся в тени.
Она показывает еще несколько фотографий и говорит:
– А теперь я покажу некоторые работы моих учеников прошлых лет.
Она садится и открывает на компьютере новый файл. Знаю, это глупо, но я надеюсь, что среди работ, которые она покажет, будет моя. Конечно, ей не понравился мой снимок Окленда, но в прошлом году я сделала много очень неплохих, на мой взгляд, фотографий. Я сфотографировала мост Золотые Ворота, стоя прямо под ним. Вышло здорово, потому что его снимали миллион раз, но я никогда не видела фотографии с такого ракурса. Я представляю это фото во всю стену. В голове звучит голос мисс Дилейни: Прекрасная работа, Кейтлин. Я слышу эти слова так четко, буквально каждый слог.
На экране появляется фотография с подъемными кранами в открытом поле.
– Посмотрите, какая удачная геометрия.
Щелк. Песок, волны и Алькатрас вдалеке. Щелк. Скала необычной формы. Щелк. Усеянный мелкими цветочками холм и чистое голубое небо.
Я моргаю. Я никогда еще не видела холм Ингрид в таком масштабе. Цветы кажутся объемными. Я могу различить каждую травинку. Мне хочется закрыть глаза и перенестись туда, в то место, в тот день. Я вспоминаю холодную землю под моими босыми ногами. Вспоминаю фиолетовый шарф, повязанный вокруг шеи Ингрид.
Мисс Дилейни щелкает дальше, и холм сменяется следующим пейзажем, но я не вижу его. Я вижу прямо перед собой глаза Ингрид – пронзительно-голубые, какими я видела их через объектив камеры.
Щелк.
Пальцы Ингрид в серебряных кольцах.
Щелк.
Ее аккуратный почерк.
– Видите, как интересно используется негативное пространство?
Щелк.
Огромные красные солнечные очки, закрывающие половину ее лица.
Щелк.
Бело-розовые шрамы на ее животе.
– Обратите внимание на контраст.
Щелк.
Глубокий кровоточащий порез на ее руке.
Щелк.
Ее пустые глаза.
Щелк.
Слово «уродина», вырезанное на ее бедре.
Щелк.
– Деревья на этом изображении расфокусированы. А тень, напротив, подчеркнута.
Вспыхивает свет.
Ингрид пропадает.
Я хочу кричать, хочу что-нибудь ударить. Я сжимаю край стола так сильно, что кость в руке, кажется, вот-вот треснет. Мисс Дилейни выходит в центр кабинета. На ней дорогие брюки в узкую полоску и выглаженная рубашка. Ее волосы уложены безупречно; ее кожа безупречна; ее очки в красной оправе сидят безупречно. Она подходит к доске и начинает что-то писать, но я ее прерываю.
– Кхм… – начинаю я громким, неровным голосом. Я не знаю, что хочу сказать, но я должна сказать хоть что-нибудь. У меня в глазах туман. – У вас есть разрешение на использование этих фотографий? – Я говорю слишком громко и произвожу впечатление сумасшедшей.
Мисс Дилейни перестает писать, опускает руку с мелом.
– Каких именно? – спрашивает она.
– Всех, – говорю я. – Всех снимков, сделанных учениками, которых вы даже не удосужились назвать.
Никто не смотрит в мою сторону. Впервые на моей памяти мисс Дилейни теряется с ответом. У меня уже сводит ладонь, но я не могу прекратить стискивать стол. Несколько девчонок нервно хихикают, и тогда мисс Дилейни улыбается. Ее ясные глаза обводят кабинет.
– Кейтлин подняла очень интересный вопрос. В будущем я постараюсь спрашивать у учеников разрешение на использование их работ в качестве примера.
Она отворачивается к доске и продолжает писать.
На следующем уроке в класс заходит девятиклассник с желтой бумажкой. Учитель истории заглядывает в нее.
– Кейтлин. – Он держит бумажку на вытянутой руке, словно от нее неприятно пахнет. Я встаю. – И вещи возьми, – говорит он. У меня розовеют щеки.
Следуя указаниям на листке, я иду к нужному кабинету. При моем приближении секретарша даже не поднимает головы.
– Мне передали это, – говорю я и протягиваю ей листок.
Она рассеянно смотрит на него.
– Кабинет мисс Хаас дальше по коридору.
Я медленно подхожу к кабинету, но дверь закрыта, и изнутри доносятся голоса. У меня подскакивает пульс. Мисс Дилейни вызвала родителей в школу? Я представляю, как они сидят рядом: мама промакивает платком глаза, папа с встревоженным видом похлопывает ее по руке. Дверь распахивается, и из кабинета выходит Мелани.
– О, привет.
Мы стоим напротив друг друга на пороге.
– Красивый цвет волос, – ляпаю я, лишь бы что-то сказать, и тут же об этом жалею. Начать с того, что это неправда. К каштановым, русым и рыжим прядям добавились синие. Сомневаюсь, что ее целью был