– Давай. – Я скептически оглядываю свои треники и растянутую футболку. Кто бы это ни был, его ждет не самое приятное зрелище.
Мама быстро спускается на первый этаж.
Я слышу, как она говорит:
– Можешь идти. Крайняя дверь слева.
Я торопливо набрасываю на кровать покрывало, пытаясь изобразить какое-то подобие порядка.
– Привет, – говорит кто-то.
Я поворачиваюсь.
В моей комнате стоит Тейлор Райли.
– Ты чего тут делаешь?
– Ну, – говорит он смущенно, – у нас завтра тест по алгебре. Он только сегодня сказал. И задал домашку, чтобы мы подготовились, но ты ведь не знаешь, что нам задали, вот я и подумал, что нужно тебя предупредить. На случай, если ты захочешь… ну… пробежаться по материалу.
Я не отвечаю, потому что смотрю на его футболку. На ней огромными буквами написано: «РАБОТАЮ ЗА СЕКС».
Он смотрит на меня.
– Что-то не так? У меня что-то на…
Он опускает глаза на футболку. Я вижу, как его лицо плавно заливается краской.
– Вот блин, – говорит он. – Совсем про нее забыл. О нет, твоя мама… Удивительно, что она вообще пустила меня на порог.
Он так смущен, что я бы рассмеялась, если бы не была так растеряна.
– Как думаешь, она заметила? – спрашивает он.
– Не представляю, как можно было не заметить.
– Но, может, обычно она носит очки? На ней не было очков. Может, она не смогла прочитать, потому что все было размытое?
– Она не носит очки. – Я все-таки не могу сдержать смех, потому что он ведет себя так нелепо, а его лицо такое красное на фоне светлых волос. – Так что нам задали?
– Страницы восемьдесят семь – тире – восемьдесят девять. Только нечетные номера, – диктует он.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Ну теперь можешь заниматься.
И он снимает с себя футболку. Я опускаю глаза.
– Что ты делаешь?
– Выворачиваю наизнанку. На случай, если по пути к выходу встречу твоего отца.
– Откуда у тебя вообще такая футболка?
Он пожимает плечами.
– Мы с Джейсоном увидели ее в магазине футболок в Беркли, и мне понравилось. Зря я ее купил.
Я не хочу снова вспоминать про запись из дневника, поэтому начинаю представлять, что бы я сделала, если бы Тейлор меня поцеловал. Я представляю, как он протягивает ко мне руки. Я бы могла ненадолго забыть обо всем плохом.
У меня начинает пылать лицо. Настоящий Тейлор стоит передо мной и явно не знает, что сказать. На его футболке написано: «СКЕС АЗ ЮАТОБАР».
– Спасибо за домашнее задание. Я, конечно, не ожидала, что ты придешь, но все равно спасибо.
– Не за что, – говорит он. Разворачивается, идет к двери. Останавливается. И говорит: – То, что ты сказала тогда про Ингрид… Наверное, ты хотела показать, что это свинство – задавать такой вопрос. Так что я пришел извиниться, если в твоих глазах все выглядело именно так. Я не хотел, чтобы так вышло. – Он замолкает, и я понимаю, что он о чем-то думает. Наконец он говорит: – Но это было жестко. То, как ты это сказала. Я читал про стадии горя. Думаю, сейчас ты на стадии гнева.
Он стоит в другом конце комнаты, но мне кажется, будто он протянул руку, схватил меня за горло и сдавил. На глаза наворачиваются слезы. Я не знаю, что ему ответить, поэтому просто смотрю на ковер.
– Пока, – говорит он, и я остаюсь одна.
Я достаю дневник Ингрид, готовая нарушить свое правило про одну запись в день. Но, подумав, убираю его обратно. Мне нужен живой собеседник, который будет слушать и отвечать. Покопавшись в ящике стола, я нахожу школьный справочник и открываю его на букве «Ш». Я вижу расплывчатую фотографию Дилан, на которой она мрачно смотрит в камеру, а рядом – ее номер.
Я сразу узнаю ее голос. Не то чтобы низкий, но чуть сипловатый.
– Привет, – говорю я. – Это Кейтлин.
– Привет! – отвечает она, и я благодарна ей за то, как она это делает – словно я звоню ей в миллионный раз и в этом нет ничего необычного.
– Слушай… Мне нужно выполнить задание по фотографии. Завтра, после уроков. И я подумала: может, ты хочешь пойти со мной? Можем сперва сходить в лапшичную или куда-нибудь еще.
– Хорошо, – отвечает Дилан. Я слышу, как она негромко говорит что-то в сторону. – Встречаемся у шкафчиков?
– Ага. – Хорошо, что она не видит, как я киваю вверх-вниз, как китайский болванчик.
Я кладу трубку и снова выхожу на улицу, но на этот раз забираюсь в машину. Я включаю кассету и слушаю музыку, пока не погружаюсь в сон.
Я думала, что найти плохой пейзаж будет просто, но я ошибалась. Даже уродливые, неказистые в реальной жизни вещи раскрываются по-особому, когда я смотрю на них через объектив. Мелкое становится значимым. Пустота между ветвями чахлого кустарника превращается в пронзительный образец негативного пространства. Я разворачиваюсь, и передо мной оказывается торговый центр. Я почти ожидаю увидеть очередное чудо, но торговый центр выглядит уродливо даже в объективе. Я готовлюсь сделать снимок, но Дилан меня останавливает.
– Погоди, – говорит она. – Твоя учительница решит, что ты вкладываешь в него какой-то смысл. Типа «Кейтлин, какое прекрасное размышление на тему потребительской культуры» или вроде того.
Я опускаю фотоаппарат.
– Ты права. Нам нужно место, где нет вообще ничего, только голая земля.
Дилан отпивает кофе.
– В паре кварталов от моего дома есть участок, который недавно разровняли.
Мы идем туда.
Дилан живет в противоположной стороне от школы, в новой части пригорода. Дома там огромные. Одни пытаются имитировать испанский стиль с белой лепниной и черепичными крышами. Другие – просто большие современные коробки.
Наконец мы на месте.
– Это именно то, что мне нужно, – говорю я, глядя на голый участок.
– Кажется, здесь собираются строить дом.
Я начинаю возиться с диафрагмой.
– Что ты делаешь?
– Хочу сделать фото засвеченным и смазанным.
Дилан смеется.
– Напомни, почему ты хочешь сделать максимально отстойную фотографию?
– Учительница фотографии ненавидит меня, а я ненавижу ее.
– Логично.
Дилан наблюдает, как я фотографирую землю. Свет именно такой, как мне нужен, не слишком яркий. Контраста между землей и небом почти не будет. Когда я делаю очередной снимок, Дилан качает головой.
– Но почему она тебя ненавидит?
Я пытаюсь придумать, как объяснить ей, чтобы она не психанула, как родители. Я перестаю возиться с камерой и сажусь рядом с ней на край тротуара.
– Сложно объяснить. В прошлом году я училась у нее вместе с Ингрид. Тогда она была ничего. Но Ингрид – потрясающий фотограф. – Я осекаюсь. – Была. Потрясающим фотографом. И мисс Дилейни была со мной вежлива просто потому, что я всегда ходила с Ингрид.
– А теперь все изменилось?
– Она полностью меня игнорирует.
Дилан кивает и пристально смотрит на меня.
– Понимаю, – наконец говорит она. – Ты делаешь это, чтобы привлечь ее внимание.
– Нет! – говорю я резче, чем хотела. – Просто я не вижу смысла стараться ради ее уроков.
Дилан упирается ладонями в тротуар и, задрав голову, смотрит в небо. Я перевязываю шнурки на кедах.
– Ты только не обижайся, – говорит она спустя какое-то время, – но, по-моему, все не так просто. Мы только что прошли полмили, чтобы ты сфотографировала землю. Выходит, ты все-таки прилагаешь усилия. Ты очень хочешь ей досадить.
– А, – говорю я, – да ты у нас гений, с какой стороны ни погляди. Не хочешь приберечь свою глубокомысленность для будущих эссе?
Она хохочет.
– Я хочу пить. А ты?
Мы проходим еще один квартал. Дом Дилан меньше остальных и выкрашен в темно-синий.
– У тебя старый дом.
– Да, родителям не нравятся эти громадины. – Она кивает на трехэтажные бежевые дома, окружающие ее маленький домик. – Даже белый заборчик есть, – говорит она. – Все как полагается. Я сказала родителям: раз уж мы переезжаем в пригород, то на полумеры я не согласна. Смотри, как я могу.
Она останавливается и одним прыжком перемахивает через ограду. Это действительно забавно: Дилан в темной бунтарской одежде, со взъерошенными волосами и смазанным макияжем, скачет через опрятный выбеленный штакетник.
Гостиная Дилан украшена старыми плакатами в духе иллюстраций из учебников. На каждом изображен цветок или плод, подписанный снизу мелкими буквами. Мы идем в ее комнату, и, пока она кладет рюкзак и снимает свитер, я разглядываю ее стол. Ноутбук, блокнот и кружка с несколькими карандашами. Рядом с кружкой – фотография в тонкой серебряной рамке. На ней девушка с короткими светлыми волосами и широкой улыбкой.
– Кто это?
– Это Мэдди.
– Из твоей старой школы?
– Да. – Дилан открывает окно у кровати. – Мы встречаемся уже пять месяцев.
– Ого, – говорю я. И снова начинаю глупо кивать. Я просто не могу остановиться. Что бы такого сказать, чтобы она поняла, что я вовсе не смущена? – Супер!
Получается так восторженно, что Дилан удивленно выгибает бровь.
Я смотрю на пробковую доску над ее столом и вижу фотографию очаровательного малыша. На нем резиновые сапоги, он играет в песке. Снимок напоминает старые моментальные фотографии – хотелось бы мне знать, как добиться такого эффекта: красивый мягкий фокус и приглушенные цвета, которые с первых секунд вызывают чувство ностальгии.
– Красивая фотография.
Дилан бросает взгляд на снимок и отворачивается.
– Так. Пить, – говорит она. – Идем.
Мы спускаемся на кухню с ярко-желтыми стенами. Над плитой на металлической рейке висит миллион кастрюлек и сковородок.
– Мама работает поваром, – поясняет Дилан. – Она обожает свою кухню. Когда мы выбирали дом, папа сразу шел во двор, я смотрела спальни, а мама проверяла кухню. Это первый дом, который устроил нас всех. И мы его взяли.
Она достает из шкафа два стакана.
– Воду? Сок? Лимонад?
– Можно просто воду.
– Простую или газированную?
– Газированную.
– Так вот, – Дилан протягивает мне стакан, – хочешь завтра поехать со мной в город? Я хочу встретиться с Мэдди и парой наших друзей.