Моя лучшая подруга умерла, а я могла ее спасти. И как же неправильно, как же чудовищно неправильно, что сегодня я вернулась домой с улыбкой на лице.
Зима
Я выхожу из дома, едва начинает светлеть. Я энергична и напряжена, заторможена и вымотана до предела. Мне всегда казалось, что это взаимоисключающие состояния, но вот она я – иду в школу, с трудом удерживая глаза открытыми и вдыхая морозный воздух.
За полтора часа до начала уроков школа напоминает город-призрак: пустая парковка, ни одного автобуса, ни одного человека.
Я пробираюсь в фотолабораторию.
Мы с Ингрид делали это постоянно. В ней всего одно окно. Лаборатория находится в дальнем конце здания, где все заросло сорняками и никто не ходит. Школьный сторож, наверное, и вовсе о ней не знает. Как-то раз мы с Ингрид отперли дверь изнутри, и с тех пор она так и осталась открытой.
Я открываю окно, забрасываю внутрь рюкзак, подтягиваюсь сама и забираюсь в лабораторию. Закрываю окно и минуту просто стою в кромешной темноте. Потом на ощупь иду к проявочной.
Может, дело в том, что я почти не спала, а может, темнота нагоняет сонливость, но, едва я закрываю за собой дверь проявочной, я вижу перед собой Ингрид. Она включает лабораторный фонарь и, стоя в его красном свете, достает из сумки пленку. Ее желтое платье и босые ноги – единственные светлые пятна в темноте. Она стоит спиной ко мне. Всякий раз, когда она поворачивается, я вижу ее профиль. Мне хочется коснуться ее, но я остаюсь на месте. Возможно, если я не буду шевелиться, этот момент продлится вечно.
Не оборачиваясь, она говорит: Я сегодня отсняла потрясный материал.
Какой?
Я просто сидела в своей комнате, и на ветку у моего окна прилетела птичка.
Просто сидела? А о чем ты думала?
Да так. Ни о чем. Так вот. Она крутилась вокруг, прыгала с ветки на ветку, пока я ее снимала.
Я нашла твой дневник. Ты ведь специально его спрятала, чтобы я нашла?
А потом она вспорхнула и захлопала крыльями так быстро, что они превратились в два смазанных пятна.
Я не знала, что тебе было страшно.
Она как будто ждала меня, как будто знала, что получится отличный кадр. Я успела сделать не меньше трех снимков, пока она висела в воздухе.
Она наконец поворачивается ко мне. Ясные голубые глаза, насмешливая улыбка. Тыльной стороной руки она осторожно, чтобы не испачкать реагентами щеку, смахивает с лица светлую прядь. Моя грудь взрывается острой болью. Я забыла, что должна дышать.
Ты прекрасно знала, что мне страшно. Ты просто ничего не могла сделать.
Мне больно на нее смотреть. Я зажмуриваюсь. Когда я открываю глаза снова, в комнате тихо и пусто. Ее снова нет.
Я пробираюсь к столу и открываю кассету для пленки. В раскрытую ладонь падает длинная лента негатива. Я заправляю пленку в спираль, наливаю в пластиковый бачок проявитель.
Я едва успеваю закончить проявку и просушить готовые снимки. В восемь часов я должна сдать пейзаж.
Весь четвертый урок популярные девчонки увлеченно обмениваются записками в дальнем углу кабинета, учитель, вооружившись красной ручкой, проверяет наши тесты, из колонок глубокий мужской голос вещает о необъятности Вселенной, а я чувствую, как под ложечкой у меня разливается яд. Если бы я могла придумать рациональное объяснение, я бы встретилась с Дилан у шкафчиков, как мы договаривались, и объяснила ей, что́ поняла этой ночью: быть другом – огромная ответственность, и сейчас я просто не могу с ней справиться.
Но когда звенит звонок, я хватаю тетрадь, запихиваю ее в рюкзак и стараюсь выйти из кабинета первой. Я подумываю спрятаться в туалете, но слишком нервничаю, чтобы сидеть на одном месте, поэтому я дохожу до самой парковки и направляюсь к автобусной остановке. Если я сяду на автобус и проеду весь маршрут, то вернусь как раз к концу большой перемены. Но прежде чем я успеваю дойти до конца парковки, я замечаю, что дежурный прогуливается по краю территории школы с рупором в руке. Завидев меня, он подносит рупор ко рту. Я резко сворачиваю влево и быстро шагаю к бейсбольному полю. И тут я вспоминаю про Мелани.
Она сидит на трибунах в компании нескольких ребят, как и говорила. Обычно я не подхожу к людям, с которыми едва знакома. Для этого нужен определенный склад характера. Но я в отчаянии, а они уже заметили меня. Будет странно, если я развернусь и уйду. Я пролезаю через дыру в заборе, где кто-то перекусил металлическую сетку; рюкзак цепляется за проволоку. Чтобы освободиться, приходится его снять.
– Кто это? – спрашивает какой-то парень.
Я слышу голос Мелани:
– Это Кейтлин.
– Кейтлин Мэдисон? – спрашивает женский голос.
– Да.
– Ого, – говорит парень.
У меня пылает лицо. Я отцепляю рюкзак от забора и борюсь с желанием вылезти через дыру обратно. Но я все-таки поворачиваюсь и поднимаюсь на трибуны.
– Чуть не попалась, – слышу я свой голос. Он звучит немного странно, но, возможно, оно и к лучшему. Ко мне поворачиваются пять недоверчивых лиц. – Штырь чуть не застукал, когда я хотела свалить. Я шла прямо на него.
Они молчат.
Я кладу рюкзак рядом с девушкой в заношенной футболке с логотипом Metallica – судя по виду, футболке лет десять, не меньше.
– Посижу с вами немного. Очень не хочется с ним общаться, – говорю я так уверенно, что на секунду действительно ощущаю уверенность, словно я из тех людей, которые каждый день рискуют головой.
Я сажусь, и никто не говорит ни слова. Девушка с «Металликой» покусывает ноготь. Парень, который спросил про меня, заплетает в косичку прядь засаленных волос. Я бросаю взгляд на Мелани – она ожесточенно копается в рюкзаке. Два молчаливых парня в очках возвращаются к прерванной карточной игре.
– Блин, – говорит Мелани. – Кейтлин, может, хоть у тебя есть сигарета?
Видимо, остальных она уже опросила. Я ее последний шанс.
– Извини, – отвечаю я.
И лед между нами ломается.
– Ты же дружила с Ингрид Бауэр, да? – спрашивает Металлика.
– Да.
– Ты знала, что она это сделает? – спрашивает Сальные Волосы. – В смысле – она тебе рассказала?
Он задает вопрос совершенно буднично, словно это нормально – выпытывать у незнакомых людей подробности самого ужасного события в их жизни. Он застает меня врасплох. Я не знаю, как реагировать, поэтому просто отвечаю:
– Нет.
– Жаль, – вздыхает Металлика.
– Я слышал, что она вскрыла себе вены, – продолжает парень. – Жесть. Это тебе не из ружья застрелиться или там газом надышаться. Для этого нужны стальные яйца.
Я открываю рот, но у меня не выходит ни звука.
Один из игроков, не отрываясь от карт, говорит:
– Парень моей кузины спрыгнул с моста Золотые Ворота. Тоже неплохо, но тут я с тобой согласен: это легче, чем вскрыть вены. Нужно резать глубоко, через все сухожилие. Большинству становится плохо на полпути, и они теряют сознание.
– С каких пор ты заделался экспертом? – фыркает Металлика.
– Я думал это сделать, – говорит он, поправляя очки. – В восьмом классе. Я подробно изучил вопрос.
– Лошара, – говорит второй игрок. – Какой же ты тупой. «Изучил вопрос», как же.
Я не понимаю, кто эти люди. Я смотрю на Мелани. Теперь она копается в рюкзаке Сальных Волос.
– Прекрати, – взвизгивает он.
Перед нами раскинулось бейсбольное поле: аккуратно подстриженная трава, ровные земляные насыпи на базах. Я представляю, как выхожу на середину поля и падаю. В моем воображении сцена проигрывается ускоренно, как в кино, когда растение пробивается из земли, вырастает и умирает меньше чем за минуту. Только в моей голове время движется в обратном направлении. Я засыпаю на поле; голубое небо становится сначала серым, потом розовым, потом черным. Появляются звезды. Луна опускается. Восходит солнце. Год перематывается назад. Я немного смещаюсь. На мне другая одежда – та, которую я носила в прошлом году. Звенит звонок. Я встаю, беру рюкзак. Он стал легче. Я иду на первый урок и сажусь рядом с Ингрид.
Мелани вскакивает на ноги, и моя фантазия рассыпается.
– Хочу курить! – воет она. И я не знаю, что промелькнуло между нами в тот день в торговом центре, потому что сейчас я не чувствую ничего.
Я больше не хочу их слушать, поэтому забрасываю свой тяжелый рюкзак на плечи и начинаю спускаться с трибун.
– До скорого, – бурчу я и каким-то чудом протискиваюсь в дыру, не зацепившись за проволоку. Невесть какая победа, но сейчас я рада и ей.
Когда я захожу в кабинет английского, Дилан еще нет. Я занимаю привычное место, достаю хрестоматию и запрещаю себе поднимать голову, когда в кабинете появляются люди. Они проходят мимо меня, а я продолжаю смотреть в книгу. Потом я слышу шаги и понимаю, чьи они. Она останавливается у моего стола, видимо, ожидая, что я подниму голову. Я не реагирую, и она садится за мной, на свое обычное место.
– Привет, – говорит она. – Где ты была?
Судя по голосу, она не сердится, и я понимаю, что еще не поздно повернуть назад – я еще могу придумать убедительную отговорку. Я могу извиниться.
Но я не отрываю глаз от страницы. Я даже не знаю, что передо мной. Какое-то стихотворение. У меня так устали глаза, что я не могу сфокусироваться на словах.
– Встретила кое-кого, – говорю я. Пути назад нет.
– Кого? – Дилан начинает раздражаться.
– Кое-кого.
Она ничего не говорит. Я знаю, что должна повернуться к ней, но не поворачиваюсь.
Наконец она бормочет: «Окей», и стул жалобно скрипит, когда она резко откидывается на спинку.
Вскоре заходит мистер Робертсон, и начинается занятие. Весь урок Дилан болтает ногой, пиная ножку своего стола, и, хотя до меня доходит только слабая вибрация, я всякий раз дергаюсь.
Время тянется мучительно долго. Когда наконец звенит звонок, Дилан собирает вещи и не оглядываясь вылетает из кабинета. Я иду не спеша, и к тому времени, как дохожу до научного корпуса, Дилан у шкаф