чиков уже нет.
У старшей школы «Виста» много денег – куда больше, чем ей необходимо. В Лос-Серросе состоятельное население, и родители учеников постоянно выписывают школе чеки: на постановку мюзиклов, на уроки танцев, на поездки для отличников в Европу, где они ходят по музеям днем и напиваются на дискотеках ночью. С одной стороны, здорово, что у нас есть все необходимое, а с другой – мне из-за этого слегка неловко. Аманда, невеста Дэйви, преподает историю в Сан-Франциско, и учебники, которыми они пользуются, только что не разваливаются в руках.
Порой я немного стыжусь всего, что у нас есть: новых учебников, закрытого бассейна, бесконечного запаса фотобумаги и пленки. Но сейчас я этому рада, потому что прячусь в новеньком туалете, о котором, кажется, пока никто не прознал. Он выглядит абсолютно ненужным. Он находится между математическим и естественно-научным корпусом – и там, и там есть свои туалеты. Но я не жалуюсь. Я сижу в сверкающей чистотой кабинке, закрыв дверь на случай, если кто-нибудь зайдет. Позади половина большой перемены, и я успела изучить несколько страниц своего руководства по домам на деревьях.
На тетрадном листе я набросала план: вид сверху, с вершины дерева. Ствол посередине, вокруг него – шестиугольный пол. Я пока не решила, какой высоты и ширины будут стены, но я хочу, чтобы дом был большой, чтобы в нем можно было ходить в полный рост, чтобы в одном углу было кресло, а у стены – стол с двумя стульями. Я знаю, что хочу несколько окон, чтобы впустить в дом воздух и свет, а значит, придется придумать, как их закрывать на случай дождя.
Когда звенит звонок и обед заканчивается, я решаю вернуться сюда завтра – и послезавтра, и послепослезавтра. Я убеждаю себя, что тут не так уж плохо.
Мы с Тейлором сидим на футбольном поле и листаем одну из толстых книг по математике, которые он набрал в библиотеке.
– Вот этот вроде ничего, – говорит он. – Был помешан на часах.
Я стараюсь слушать, что он говорит, но всякий раз, когда я смотрю на книгу, я замечаю, что кончики его ресниц почти белые. Мне невыносимо хочется их потрогать.
– Ого! Он сидел в тюрьме за мошенничество!
Я тянусь к одной из книг, и мы соприкасаемся коленями. Он не отодвигается – кажется, он и вовсе ничего не заметил. В лицо бросается жар. Я открываю книгу и пытаюсь сосредоточиться. В голове у меня одна мысль: знает ли Тейлор, что наши колени соприкасаются? Я отодвигаю свое колено – совсем чуть-чуть.
Мы уже решили, что не хотим делать презентацию о математике, который совершил какое-нибудь великое открытие: нам нужен такой, у которого была интересная жизнь. Я в последний раз смотрю на миллиметр, разделяющий наши колени, и начинаю читать.
Взятые Тейлором книги полны занудных фактов: кто где родился, кто на ком женился, кто какие концепции разработал и какие явления назвал в свою честь. Тут мое внимание цепляется за одно слово: пират.
– Смотри, – говорю я, и Тейлор снова касается меня коленом, наклоняется ближе – так, что мы касаемся друг друга сразу в нескольких точках, приближает свое лицо так близко к моему, что я чувствую на коже его дыхание, и начинает читать. Я вижу, что он сосредоточен на тексте, но сама я сосредоточиться не в состоянии, поэтому на секунду отрываю взгляд от книги. Дилан идет в сторону парковки в компании Марджори Кляйн.
В моей школе одиночки делятся на три группы: одиночки, которых все считают скучными ботанами; одиночки, которые всем кажутся смутно знакомыми; и одиночки, которые считаются одиночками только потому, что не похожи на других. Марджори относится к третьей группе, самой лучшей. В прошлом году они с Ингрид набрали одинаковое число баллов на конкурсе талантов.
Мы с Дилан не разговариваем уже больше двух недель. На английском она отсела от меня в другой конец кабинета, а когда мы одновременно оказываемся у шкафчиков, она демонстративно не замечает меня. Сейчас они с Марджори оживленно машут руками, как будто увлечены очень интересной беседой, и мое тело наливается тяжестью. Дилан что-то говорит, и Марджори смеется; я начинаю гадать, о чем она пошутила, и вот уже все удовольствие от общения с Тейлором безнадежно испорчено. Я могу думать лишь о том, как Дилан пинает стол и как она вышла в тот день из класса, не глядя на меня.
– Мне нравится, – говорит Тейлор. – Давай возьмем его.
Я возвращаюсь к книге. Жак де Сор.
– Потрясающе, – говорит Тейлор. – Французский пират, изгой и математик.
Дилан и Марджори удаляются.
– Мне пора.
– Уже?
– Меня ждут дома, – говорю я, но на самом деле я просто хочу выбросить из головы Дилан и Марджори.
– Подвезти тебя?
– Да. Спасибо.
Мы идем на парковку, держась на расстоянии от Дилан и Марджори. Среди машин я теряю их из виду.
– Нам нужна карта мира, – говорит Тейлор, – чтобы проложить курс Жака де Сора.
Я киваю и пытаюсь взглядом отыскать минивэн Марджори. Интересно, куда они собрались. Я представляю, как они сидят в лапшичной и Марджори заказывает самое экзотическое блюдо в меню. Как быстро мне нашли замену.
Мы останавливаемся перед старым желтым «датсуном» Тейлора. Я не смотрела, куда иду, и только сейчас понимаю, что стою с водительской стороны, а он с пассажирской.
– Держи! – Он перекидывает мне ключи.
Я ловлю.
– Ты не против сесть за руль? – спрашивает он.
– А что?
Он широко улыбается и пожимает плечами.
– Откроешь?
Я открываю дверь. Усаживаюсь на потертое водительское кресло, открываю замок с пассажирской стороны. Тейлор садится. В машине тепло и пахнет шоколадом. С минуту мы сидим и смотрим друг на друга.
– У меня нет прав.
– Но ты ведь умеешь водить?
– Да.
– И живешь недалеко отсюда?
– На Оак-стрит.
– Значит, недалеко.
– Это правда, – говорю я. – Тут совсем близко.
– Тогда я не возражаю.
– Ну раз ты не возражаешь… – Я вставляю ключ в замок зажигания, и машина с фырканьем оживает. Тейлор наклоняется вперед и с нежностью прижимается щекой к приборной панели.
– Умница, Датсун, – говорит он. – Хорошая девочка.
Я смеюсь и снимаю машину с ручника. Понятия не имею, что я творю. Если нас остановят, меня могут арестовать, мне могут навсегда запретить садиться за руль, меня могут посадить под домашний арест до конца школы. Но я не могу удержаться. Это уже происходит. Я просто делаю то, что хочу, и мне хорошо. Я поправляю зеркало заднего вида и вижу, как «фольксваген» Марджори выныривает из моря сверкающих взрослых машин, которые местные дети получают в подарок на шестнадцатилетие: новенькие «аккорды», «пассаты» и «максимы». Я включаю заднюю передачу.
– Осторожнее с первой передачей, – говорит Тейлор, – ее иногда заклинивает.
Я аккуратно выезжаю с парковки на главную улицу. Горит красный; я проверяю, нет ли машин, и поворачиваю направо. Я думала, что Тейлор будет нервничать, пока я за рулем, но он с комфортом развалился в кресле и с улыбкой смотрит на меня.
– Тебе идет моя машина, – говорит он.
Мы проезжаем холмы, торговый центр и кучу других машин. Краем глаза я замечаю, что Тейлор продолжает смотреть на меня. Я так привыкла сидеть сзади, что совсем забыла, как мне нравится управлять автомобилем, ехать куда-то самой. Я забыла, как однажды вечером, после того как вместе с отцом готовилась к экзамену по вождению, я позвонила Ингрид и сказала ей: «Летом мы объездим весь штат. Куда ты хочешь поехать? Только скажи, и я нас отвезу».
На светофоре рядом с нами останавливается машина. Из динамиков рвется хип-хоп.
– Тейлор! – кричит женский голос.
Алисия Макинтош высовывается из своего «мустанга» с откидным верхом.
Тейлор поворачивается ко мне, закатывая глаза. Загорается зеленый, и он шепчет: «Поехали». Я резко трогаюсь с места, и машина Алисии в зеркале заднего вида стремительно уменьшается.
Родители говорят, что до ужина еще час. Мне не хочется сидеть дома, поэтому я иду в свою машину, но внутри слишком тесно. Меня переполняет сожаление из-за того, как я поступила с Дилан, ладони и ступни покалывает, когда я вспоминаю о близости Тейлора, и все мое тело крутит от боли при мысли об Ингрид. Даже если бы я закричала, надрывая связки, мой крик оказался бы вполовину тише, чем нужно.
Час – это немного, но достаточно, чтобы что-нибудь сделать, и я бегу во двор, спускаюсь с пригорка и подхожу к дубу, горе досок и ящику с купленными инструментами. В книге говорится, что дубы прекрасно подходят для моих целей из-за формы ветвей и углов, под которыми они растут. Я решила сделать пол на высоте десяти футов, там, где крона не очень густая.
Сперва мне нужно построить лестницу.
Я поднимаю длинную доску и приставляю ее к дереву. Беру горсть дюймовых гвоздей и приколачиваю доску к стволу, вбивая гвозди на расстоянии фута. Тяжелый молоток надежно лежит в руке. Ощущение собственного безрассудства не покидает меня. Работая, я погружаюсь в воспоминания об Ингрид и забываю обо всем.
После девятого класса мы с Ингрид познакомились с двумя парнями из другого города. Стояло жаркое лето. Нам было скучно. Так что мы слонялись с ними по улицам и как-то раз набрели на парк, который они знали. Мы пробрались через кусты, залезли по камням и оказались у ручья.
Мы сидели, опустив ноги в воду, слушали, как они болтают о всякой ерунде, и смеялись в нужных местах. Потом, прямо посреди разговора, тот, что повыше, наклонился, чтобы поцеловать Ингрид, а второй, как по сигналу, поцеловал меня. Я отшатнулась – такого мы не планировали – и была уверена, что Ингрид поступит так же. Но нет. Тот, что пониже, положил руку мне на бедро, но даже это было для меня чересчур, поэтому я встала и зашла в ручей глубже. Он буркнул что-то приятелю и ушел. А я осталась смотреть в воду, на деревья, на руку незнакомца, ползущую по футболке моей лучшей подруги.
Вечером того дня она сказала: «Боже, Кейтлин. Мы же просто целовались». Это была правда, но я все думала о ее чувствах к Джейсону и о том, насколько иначе воспринималось произошедшее у ручья – насколько мельче и незначительней.