Алисия смотрит на меня во все глаза. Я почти слышу, как в ее голове идет мыслительный процесс.
– Я говорю это ради твоего же блага. Потому что мы были подругами с первого класса. Но теперь я вижу, что тебе плевать на мои советы, поэтому отныне мне тоже все равно. Мне же проще. Спасибо.
– Нет, – говорю я. У меня колотится сердце, а в животе словно лежит камень. – Это тебе спасибо, Алисия.
Я разворачиваюсь и шагаю к туалету.
Я стою перед зеркалом. Этим утром я не сдала автопортрет. Я не сделала ни одного снимка, даже плохого. Мисс Дилейни попросила сдать фотографии в конце занятия, и я просто взяла рюкзак и ушла, пока остальные складывали работы в стопку.
Сзади по обе стороны от меня тянутся пустые кабинки с серебристыми дверями. Я наклоняюсь над раковиной, прильнув к зеркалу, и вглядываюсь в свое лицо. Я не знаю, что вижу, и даже не знаю, что хочу увидеть.
Иногда мне нравится думать, что моя травма заметна невооруженным взглядом, – как у Мелани, только не так вызывающе. Я представляю, как люди гадают, что за трагедия произошла в моей жизни. Но иногда мне хочется быть как Дилан, Мэдди и их друзья, которые явно повидали всякое и переживали трудные времена, но в то же время совершенно здоровы на вид.
Раз уж на то пошло, я даже не знаю, могу ли как-то повлиять на это. Я отхожу от зеркала. Я не знаю, что вижу.
Когда уроки заканчиваются, я вслед за Дилан иду с английского в научный корпус. Мы одновременно открываем шкафчики. Я поглядываю на нее, пытаясь выбрать момент и поздороваться, но она словно меня не замечает. Из ее кармана доносится жужжание, и она достает телефон.
– Привет, – говорит она кому-то. – Да, я как раз выхожу.
Она закрывает шкафчик и выходит, продолжая разговаривать.
А я думаю: как же все-таки забавно, что тот единственный раз, когда я была готова за себя постоять, когда я точно знала, что сказать, речь шла о несуществующей дружбе.
Я быстро иду домой, прохожу в свою комнату, открываю рюкзак и начинаю читать. Она нужна мне.
дорогие грозовые облака!
вы нависаете над землей, поджидая удобного момента, чтобы вылить на нас дождь. я надену красно-черные резиновые сапоги, которые обожаю, но редко ношу, покидаю камешки в окно кейтлин и заставлю ее выйти и вместе со мной шлепать по лужам. мы пойдем к кинотеатру, вскроем замок и будем носиться между рядами и думать о тех, кто когда-то дышал в этом зале. вчера джейсон сказал, что у меня классная шляпа. он сказал «классная шляпа» и потянул за свисающую с нее ленточку, и у меня задрожали ноги. он улыбнулся белоснежными ровными зубами, а когда прозвенел звонок, он встал раньше меня, положил руку на мою шляпу и сказал «до завтра». я рассказала об этом кейтлин. я пыталась растянуть рассказ, чтобы этот момент длился дольше, чтобы он не прервался в тот миг, когда я закончу рассказывать. она улыбнулась и сказала: «он точно в тебя влюблен» – и мне захотелось пересказать все еще раз, с самого начала. если мы проберемся в кинотеатр, я лягу на пол и буду рассказывать потолку все, что знаю о джейсоне, буду просить у него совета, смотреть на него и ждать ответов.
ингрид
К концу записи меня колотит. В глазах плывет. Я зарываюсь лицом в подушку, хватаю обеими руками стеганое одеяло и пытаюсь его порвать, но ничего не выходит. Я представляю, как она лежит в гробу на кладбище, где я бывала всего раз и никогда не побываю снова. Хорошо ей, наверное: она ничего не чувствует, она просто ушла и не знает, во что превратилась моя жизнь. Она исчезла без следа, а я вот-вот взорвусь от переполняющих меня эмоций. Я заталкиваю угол одеяла в рот и кричу, надсаживая горло, но одеяло приглушает звук. Я не знаю, что такого ужасного было в ее жизни, чего нельзя было исправить. Что она чувствовала, чего не могла преодолеть. Когда дышать становится тяжело, я выплевываю одеяло и вижу, что мои зубы почти не оставили на нем следов – лишь едва заметные вмятинки, которые с трудом можно различить.
Я просыпаюсь позже, когда на улице уже темно; дневник Ингрид все еще открыт на последней прочитанной записи. Я слышу, как родители внизу готовят ужин. Мне нужно прибраться в комнате – скоро придет Тейлор, но я хочу есть.
– Привет, спящая красавица, – приветствует меня папа, когда я захожу на кухню.
– Привет, – бормочу я.
Мама подходит, чтобы меня обнять, но я уворачиваюсь, изучая содержимое кладовки, и она возвращается к плите. Я знаю, что поступаю нехорошо, но меня не оставляет ощущение, что если она прикоснется ко мне, то я разобьюсь на осколки.
– Как дела в школе? – спрашивает папа.
– Нормально.
Я перебираю странные продукты, которые едят родители: сушеные яблоки, овсянка быстрого приготовления, пшеничные хлебцы.
– У меня на работе тоже все хорошо, – говорит папа. – Спасибо, что спросила. Давай узнаем, как дела у мамы. Маргарет?
– Все замечательно, милый, – говорит она отцу, но так, словно действительно отвечает ему, а не дает мне урок этикета.
Я открываю пачку соломки, кладу одну в рот и чувствую соль. Мама поглядывает на меня.
– Милая, ты что, плакала?
Я смотрю на еду, которую она готовит, и пожимаю плечами.
– Скоро придет Тейлор – мы будем готовить презентацию по алгебре, – говорю я. – Так что на ужин не ждите.
– А он не может прийти после ужина? – спрашивает папа.
– Это важно, – говорю я. – Это же для школы.
– Он может поужинать с нами.
– Уф. Нет, спасибо.
– Почему ты плакала? – спрашивает мама. – Все в порядке?
– Просто плохой день. А что, нельзя? – говорю я. Получается резче, чем я хотела. Я отворачиваюсь и направляюсь к лестнице, сжимая в руке соломку. По пути я прихватываю из морозилки фруктовый лед.
В восемь пятнадцать раздается звонок, и я проношусь мимо родителей, чтобы открыть Тейлору дверь. Он нервно озирается и замечает моих родителей. Они сидят за столом и, судя по ароматам, едят что-то очень вкусное.
– Простите, что помешал ужину, – говорит он.
У него с собой рюкзак и скейтборд, но он явно постарался привести себя в порядок. От него пахнет шампунем.
– У нас сегодня пенне и свекольный салат, – говорит мама. – Может, присоединишься к нам?
– Спасибо, я уже поел, – говорит Тейлор, снимая куртку.
– Можем пойти наверх, – говорю я.
– Супер. Я купил карту и канцелярские кнопки.
Мы направляемся к лестнице, когда из кухни доносится папин голос:
– Отличная футболка, Тейлор.
На нем самая обычная зеленая футболка.
Лицо Тейлора заливается краской.
– Э-э… Спасибо, – мямлит он и, подумав, прибавляет: – Сэр.
Когда я закрываю за нами дверь, он поворачивается ко мне.
– О боже. Твой отец меня ненавидит. Сразу меня невзлюбил. Не надо было покупать эту дурацкую футболку. Я ведь знал, что это тупо.
– Купи еще одну, – говорю я. – С надписью «Работаю за прощение».
– Или «искупление».
– Или «одобрение».
Он улыбается.
– Думаешь, сработает?
– Возможно.
– Мне попробовать?
Он стоит совсем рядом; у него мятное дыхание, и я не могу сосредоточиться, поэтому повторяю:
– Возможно.
Мы продолжаем стоять, не зная, что говорить или делать дальше; наконец Тейлор опускает рюкзак и начинает вынимать из него вещи. Я сажусь на стул у рабочего стола. Встаю, пересаживаюсь на кровать. Снова встаю и, скрестив ноги, усаживаюсь на ковер.
Тейлор уже достал все необходимое для работы, но не останавливается на достигнутом. Рядом с ним неуклонно растет гора из карандашей, бумажных платков, скрепок и учебников по разным предметам.
– Что-то ищешь?
– Что? А, нет. Просто навожу порядок. – Он сваливает все обратно в рюкзак. Закончив, он начинает оглядывать стены моей комнаты. – У тебя уютно, – говорит он.
И тут он негромко потрясенно охает – так, будто звук вырвался у него невольно. Я смотрю на него и следую за его взглядом. Он смотрит на фотографию Ингрид, приколотую к стене. Она очень красивая на ней, стоит на траве у пруда и улыбается.
– Ты, наверное, скучаешь по ней.
Я молча принимаюсь выщипывать ковровый ворс.
– Если не хочешь об этом говорить, ничего страшного.
Я продолжаю щипать ковер, отчаянно надеясь, что не разрыдаюсь снова.
Тейлор снимает резинку с купленной карты и разворачивает ее между нами.
– Смотри, – говорит он. – Это Ницца, где вырос Жак де Сор. Здесь будет первая кнопка. Куда он отправился дальше? Минутку, сейчас посмотрю.
Он открывает книгу и листает страницы. Я не хочу обсуждать географию; я хочу, чтобы рядом со мной кто-то был. Я знаю, что между нами всего пара футов. Я знаю, что внизу сидят родители.
Но мне все равно одиноко.
Я молча снимаю с себя футболку.
Сердце стучит на уровне горла.
Не отрываясь от книги, он говорит:
– Ага. Следующий пункт – греческие острова.
Ни один парень еще не видел меня в белье. Я жду, когда он поднимет голову.
Наконец он это делает.
Он заливается краской и тяжело сглатывает. Я тянусь к нему через тысячу разноцветных стран, обхватываю его за пояс ногами и целую.
У него холодные губы, мой язык задевает мятную жвачку. Его теплые руки касаются моей спины. Интересно, представлял ли он нечто подобное? Думал ли вообще обо мне в таком ключе? Надеюсь, что да, потому что я вовсе не такая смелая, как может показаться. Мы продолжаем целоваться. Я жду, когда он начнет возиться с застежкой лифчика, как в кино, но он этого не делает. Его руки осторожно скользят по моей спине, но я продолжаю чувствовать, что нахожусь где-то очень далеко. Мне все так же одиноко. В моей голове звучат слова: я хочу, чтобы ты прикасался ко мне. я хочу, чтобы ты снял с меня одежду. Слова повторяются несколько раз, как припев песни, прежде чем я осознаю́, что это слова Ингрид, что я чувствую то, что чувствовала Ингрид, и мне становится страшно. Я не прекращаю целовать Тейлора. Не размыкаю объятий. Я не знаю, что буду делать, когда этот момент закончится и мне придется посмотреть на него, пока он смотрит на меня.