Я вставляю колонки в розетку под доской и подключаю айпод. Включаю песню французской певицы Эдит Пиаф. Моя мама ее обожает. Запись – старая, шероховатая – подходит нам идеально. Конечно, она гораздо моложе Жака де Сора, но настраивает на правильный лад.
Мы вешаем на доску огромную карту Европы.
Тейлор смотрит на меня, ожидая сигнала. Я киваю. Прокашлявшись, он сверяется со своими заметками.
– Жак де Сор, – начинает он, – был очень разносторонней личностью. Он был математиком, гражданином Франции, большим ценителем улиток и пиратом.
Раздаются смешки. Хороший знак. Я заглядываю в листок и подхватываю:
– Он родился в портовом городе Ницца. Море всегда притягивало его. Его любовь к математике началась с подсчета секунд между волнами, которые бились о берег у его дома. Он так увлекался своим занятием, что матери каждый вечер приходилось забирать его домой после темноты, и жители Ниццы прозвали его garçon de l’océan, что означает «морской мальчик».
Я бросаю взгляд на класс – похоже, нам удалось всех заинтересовать. Мистер Джеймс одобрительно улыбается и показывает большой палец.
– На этой карте, – говорит Тейлор, – отмечены все места, где побывал в своих странствиях Жак де Сор. Все начиналось вполне невинно. Днем он работал на чужих кораблях – в основном это были грузовые суда, – а по ночам проводил свои безумные эксперименты.
– Пока не связался с дурной компанией, – добавляю я.
Все смеются.
Под пение Эдит Пиаф мы продолжаем по очереди рассказывать эпизоды из жизни Жака де Сора и переходим от кнопки к кнопке на карте. Про математику мы говорим немного, но, похоже, мистера Джеймса это не смущает. Спустя пятнадцать минут мы заканчиваем, и нам аплодируют. Я выключаю айпод, а Тейлор сворачивает карту. Мы возвращаемся на места. Большинство выходят к доске с наспех нарисованными плакатами. Пара человек подготовили неряшливые презентации в PowerPoint. Бо́льшую часть выделенного на презентацию времени они тратят на то, чтобы открыть файл, а в оставшиеся минуты торопливо перечисляют скучные факты биографии. Когда урок подходит к концу, я понимаю, что никто не потратил на подготовку столько времени, сколько потратили мы. Более того, я сама никогда не тратила столько времени на другие задания.
После урока Тейлор говорит:
– Погуляем после школы?
Как бы меня ни привлекала мысль провести время с Тейлором, я говорю:
– Извини, у меня есть одно дело.
Дорожная инспекция расположена в невзрачном приземистом здании, но для меня оно похоже на красочный туристический буклет, кричащий: «Загляните внутрь и посмотрите, что упускаете».
Я записалась на экзамен несколько недель назад. Я не знала, соберусь ли, но это произошло: я прохожу через двойные стеклянные двери мимо охраны и очереди из людей, которые не записались заранее. Экзаменатора зовут Берта, и ее волосы выкрашены в кислотный рыже-розовый цвет. Она на секунду поднимает глаза от планшета, называет мое имя и начинает быстро проставлять галочки в квадратиках. Мы выходим через заднюю дверь к маленькой машинке, и Берта указывает мне на водительское сиденье. Я сажусь в кресло; она шумно захлопывает дверь со своей стороны.
Только теперь до меня доходит: наверное, стоило попрактиковаться.
Не считая той единственной поездки на машине Тейлора, я не садилась за руль несколько месяцев, а когда еще водила, делала это редко. Папа несколько раз отвозил меня на парковку «Сэйфвея» рано утром в выходные, а мама однажды пустила меня за руль на автостраде, а после сказала: «Молодчина!» Но все десять минут, что я была за рулем, стараясь держаться разрешенных шестидесяти пяти миль в час, она цеплялась за свое кресло так, словно это был спасательный плот. А еще был Сэл, мой инструктор по вождению. Со своими обязанностями он справлялся, прямо сказать, не ахти. Однажды утром мы с ним объехали Лос-Серрос, и он, убедившись, что бо́льшую часть времени я еду по своей полосе, сказал: «Водить ты умеешь, милая. Давай я напишу, что мы отработали наши пятнадцать часов, и на этом закончим».
Так что неудивительно, что я слегка нервничаю, сидя рядом с Бертой и лихорадочно вспоминая, как выполняется разворот в три приема, в каких случаях можно поворачивать на красный и – пожалуй, самое важное – какая из педалей отвечает за газ, а какая – за тормоз.
– Проедем здесь, – Берта указывает планшетом на пустынную прямую улицу, – потом повернем направо, сделаешь мне разворот в три приема, и вернемся тем же путем.
– Хорошо, – говорю я, но ничего не делаю. «Газ или тормоз? Газ или тормоз?» Я пытаюсь вспомнить, чему учил меня на парковке папа. Я помню, что почти всегда было тепло и солнечно, на нем была спортивная куртка, а после мы покупали в «Севен-элевен» горячий шоколад, но я убей не помню, с какой стороны тормоз.
– Можешь заводить машину, – говорит Берта.
– Ага.
Я смотрю на свои ноги и вспоминаю, что говорил папа: описать свои действия за рулем сложнее, чем выполнять их; тело само делает все за тебя, и ты перестаешь об этом задумываться. Я слышу, как Берта нетерпеливо ерзает в кресле, чувствую, что она собирается что-то сказать, и решаю просто действовать. Я опускаю ногу на левую педаль в надежде, что это тормоз. Я напоминаю себе, как хорошо все прошло в тот день с Тейлором, когда у меня все получилось само собой. Я поворачиваю ключ в замке зажигания, и двигатель чудесным образом оживает; машина стоит на месте. Я переключаю передачу, зажимаю правую педаль, и мы трогаемся с места.
Я делаю, как сказала Берта. Еду по тихой улице; выполняю разворот в три приема – оказывается, это совсем несложно; возвращаюсь к дверям инспекции и паркуюсь.
Я заглушаю двигатель – и не забываю поставить машину на ручник.
Берта ставит в своем планшете еще несколько галочек и записывает пару примечаний. Потом поворачивается ко мне и говорит:
– Поздравляю.
Она просит меня пройти за ней, и, пока мы идем по зданию, меня переполняет любовь к дорожной инспекции с ее низкими потолками, грязными дверьми и нетерпеливыми очередями, а главное – к Берте, которая ежедневно рискует жизнью, чтобы такие, как я, могли выехать на дорогу.
– Ты ведь знаешь, что тебе еще год нельзя водить машину с другими несовершеннолетними в салоне? – уточняет Берта.
У нее дергается глаз. Она что, подмигивает? Кажется, да.
– Конечно, – говорю я, чтобы ее порадовать.
Она отцепляет листок от своего планшета, вручает его мне и отправляет в очередь. Я жду и жду. Меня фотографируют. Я успеваю мельком увидеть на экране снимок. Кажется, я моргнула, но всем плевать. Перед уходом мне выдают еще один лист бумаги – временные права, которые будут действовать, пока по почте не придут настоящие. Я выхожу на улицу и, усевшись на тротуар, звоню маме с просьбой меня забрать.
Когда она подъезжает, я подхожу к ее стороне машины.
Она опускает окно.
– Здравствуй, милая. – Она озадаченно смотрит на меня.
– Закрой глаза.
– Что?
– Закрой глаза!
Она закрывает глаза.
– Протяни руки.
Она открывает глаза, паркует машину и снова зажмуривается. Подносит ладони к окну. Я кладу ей в руки свои временные права.
– Открывай! – взвизгиваю я.
Она непонимающе смотрит на свои руки, хлопая глазами, а потом на ее лице расцветает улыбка.
– Когда ты… – начинает она, но не заканчивает, а просто расстегивает ремень, открывает дверь машины и выходит. Стоя у открытой двери, она торжественным жестом приглашает меня на водительское сиденье.
– Благодарю, – говорю я чопорно и занимаю свое законное место за рулем.
Добравшись до дома, я звоню Дилан, но она не отвечает.
Тогда я звоню Тейлору. Он берет трубку, и я говорю:
– Я только что получила права.
– У тебя не было прав?
– Нет. Я же говорила, забыл?
– Наверное, вылетело из головы. Это здорово! Ты обязана меня покатать.
Телефон пищит, и на экране высвечивается номер Дилан.
– Мне пора, – говорю я Тейлору. – Просто хотела поделиться.
– Так что, прокатишь меня?
– Может быть, – говорю я. – Да.
Я переключаюсь на Дилан.
– Я помню, что машины – это символ упадка человечества, но я сегодня получила права.
– Ничего себе! Поздравляю. Отвезешь меня завтра в школу?
– Да. – Тут меня охватывает волнение. – Только у моей машины механическая коробка передач, а у меня почти не было опыта с механикой. Я сдавала на автомате.
– Я умею ездить на механике. Я подойду к твоему дому, и мы поедем вместе. Если будешь тупить на перекрестках, я тебя подменю.
– Погоди-ка, – говорю я. – Ты умеешь ездить на механике?
– Ну да, – говорит она так, словно это самоочевидная вещь.
– Но у тебя же нет прав.
– Почему? Есть.
– Но ведь машины – символ упадка человечества!
– Так и есть. Но иметь права все-таки стоит. Никогда не знаешь, в какой момент они могут пригодиться. В общем, буду у твоего дома в семь пятнадцать. Договорились?
Дилан приходит в семь. В каждой руке у нее по термокружке.
– Держи, – бурчит она и с порога пихает мне одну из кружек. – Без молока и сахара, добавь сама, если надо.
– Доброе утро.
Прищурившись, она делает глоток. Черный кофе течет по ее подбородку, и она вытирает его рукавом толстовки. Она заходит в дом.
Родители стоят в кухне, и я вижу, как они оживляются, когда следом за мной внутрь заходит Дилан. До сих пор они толком не общались и никак не могут привыкнуть, что у их нелюдимой дочери появилась подруга.
Дилан приветственно поднимает руку в кольцах и кожаных браслетах. Я открываю холодильник и достаю смесь молока и сливок. Когда я разворачиваюсь, мы вчетвером образуем маленький круг, глядя друг на друга. Родители улыбаются Дилан, а она слегка растерянно смотрит на них. Она натянуто улыбается. Я снова разворачиваюсь и достаю из шкафа сахарницу.
– Как прошел спектакль? – спрашивает мама.