Я отстегиваю ремень и забираюсь ему на колени, он кладет руку мне на лицо, и мы жадно целуемся, как в кино в тех моментах, на которых мне обычно безумно неловко. Я открываю глаза и вижу отражение его задних фар в окне дома.
– Выключи фары, – говорю я.
Он выключает фары.
Его рука медленно скользит под мою футболку, гладит меня по спине. Я целую его в шею; на языке чувствуется соль, я целую его еще жарче и плотнее сжимаю ноги.
– Нам нужно в магазин, – выдыхает он и касается моих волос.
Руль впивается мне в спину, но я почти этого не замечаю; Тейлор проводит рукой по моему бедру, поглаживает ямку на колене.
– Да, – говорю я.
Мы продолжаем целоваться, пока у меня не опухают губы.
Когда я возвращаюсь в свое кресло, усталая и довольная, часы показывают 21:55.
– Во сколько мы уехали?
– Не знаю, – говорю я. – Нужно спешить.
– «Севен-элевен» ближе.
– Давай туда.
Он включает фары и заводит двигатель. Я смотрю, как он ведет машину. Я касаюсь крошечного завитка волос над его ухом, потом того места, где шея переходит к плечо, скольжу пальцами по его руке, лежащей у меня на коленях.
Его прекрасной, покрытой веснушками руке.
– Тейлор, – говорю я. Я произносила его имя миллион раз, но на этот раз оно звучит по-другому, словно я первая, кто его произнес, словно он единственный носит это имя.
– М-м?
Я переплетаю пальцы с его пальцами. Он паркуется. Я не отвечаю. Мне просто хотелось произнести его имя.
– Какое взять? – спрашивает он.
– Любое с карамелью.
Он легонько стискивает мне ладонь, отпускает. Хлопает дверью. Заходит в сияющий неоном «Севен-элевен».
– Думаю, тебе нужно двигаться дальше, – говорит мисс Дилейни, сверившись с журналом.
Уроки уже закончились, и мы сидим в ее подсобке. На полках аккуратно расставлены книги, на столике в углу – жестяные банки с чаем, на стенах – ее работы из серии с мотелями.
– Мне очень нравится, – говорю я.
Проследив за моим взглядом, она смотрит на фотографии.
– Спасибо. Это пока мелочь. Ну не совсем. Это начало.
– Начало? В каком смысле? – Я никогда не думала о фотографии как о промежуточном этапе. Я хочу, чтобы она объяснила.
– Все мои работы связаны с процессом осознания себя. Последняя серия – та, которую ты видела в галерее, – была посвящена разделению и объединению.
Она открывает ящик высокого, широкого шкафа и раскладывает передо мной несколько фотографий.
– Это начало той серии.
На снимках изображены разные женщины в разных комнатах. Я узнаю мисс Дилейни в нашем кабинете – она стоит, прислонившись к доске, покрытой фотографическими терминами и схемами. Другой снимок сделан в маленькой тесной кухне. За круглым столом рядом со стопкой газет сидит девушка. Она выглядит знакомо, но я ее не узнаю.
– Это кухня моего отца, – говорит она.
Я присматриваюсь к девушке. На ней свободная толстовка с логотипом университета, а волосы убраны в два хвостика. Она полулежит на столе, опершись на локоть.
– Это вы.
– Да.
– Когда учились в колледже?
– Нет. Два года назад. Ты тогда меня уже знала.
– Вы шутите?
Я не могу скрыть изумления, и она смеется. Я никогда не слышала от нее такого смеха. Она звучит моложе, как человек, который может сидеть за соседним столиком в ресторане или в заднем ряду в кинотеатре. Как кто-то, с кем могли бы дружить Дэйви и Аманда. Я перехожу к следующей фотографии. И снова я едва узнаю ее. Идеально прямые распущенные волосы струятся по плечам. Она сидит на коленях на кровати и смотрит прямо в камеру. С обеих сторон от кровати, на тумбочках, горят свечи. На ней крошечный шелковый пеньюар. В первую секунду я испытываю смущение от того, что вижу свою учительницу почти голой, но потом вспоминаю бесконечные фотографии обнаженной натуры, которые видела за последние три года в ее классе, и фотография становится более естественной.
– Я вдохновлялась Синди Шерман, – говорит мисс Дилейни. – Ты ведь помнишь ее работы?
Я киваю.
– Она снимает себя в образах разных людей.
– Верно. Только я не пыталась стать кем-то другим. Я хотела примирить разные части себя: учительница, художница, возлюбленная, дочь, подруга. И так далее.
– Эти снимки… они потрясающие.
– Это была моя отправная точка. Как и снимки из мотелей. Автопортреты были слишком буквальны. Я переключилась на предметы обстановки, но они были слишком статичны. В результате я пришла к куклам. Это все еще неживые объекты, но по сути они символизируют женскую фигуру. Разбирая их, изучая отдельные части в отрыве от остальных и собирая обратно, я смогла побороть проблемы, над которыми работала.
– А над какими проблемами вы работаете сейчас?
Она собирает фотографии и прячет их назад в ящик. Возможно, мой вопрос был слишком личным?
Она вздыхает.
– Знаешь, Кейтлин, я думаю, что над теми же, что и ты. Хроническое ощущение, что чего-то не хватает. Темнота. Незаполненность. – Ее фотографии вторят ей со стен. Десяток вывесок «Свободные номера» светятся в темноте.
– Я всегда начинаю с чего-то максимально буквального, – говорит она. – Но, как я уже говорила, это лишь отправная точка.
Она поворачивается ко мне.
– Вернемся к тебе. Что ты планируешь снять, чтобы компенсировать целый год скверных поделок и несданных заданий? – Ее слова звучат жестко, но она улыбается.
– Разве вы не дадите мне задание?
– Нет, – говорит она. – Гораздо интереснее будет посмотреть, что ты придумаешь сама.
Она кивает на свою коллекцию книг.
– Если захочешь обратиться к ним за вдохновением, прошу. Мне нужно проверить кучу работ.
Я встаю и поглаживаю пальцами корешки. Сара Мун. Уолкер Эванс. Мона Кун. Все мои любимые фотографы.
– Вообще-то, – говорю я, – если вы не против, я бы хотела покопаться в том ящике, про который вы говорили. С работами Ингрид.
– Конечно. – Она указывает на шкаф. – Нижний ящик. Я буду в общем кабинете. Можешь не торопиться.
Она разрешает мне воспользоваться телефоном и предупредить родителей, что я опоздаю на ужин, а потом я устраиваюсь на полу в ее подсобке и выдвигаю ящик. Как она и говорила, внутри сотни фотографий со мной. Некоторые мне знакомы, о существовании других я даже не догадывалась. Я откладываю снимки с собой в сторону. Что еще тут есть?
Я нахожу фотографию комнаты Ингрид: бумажные фонарики, висящие на разной высоте, мягко освещают журналы и разбросанную одежду. Я кладу это фото перед собой. Рядом размещаю фотографию, на которой ее родители сидят у бассейна во дворе. На самом дне папки я нахожу фото ее стола с цветными карандашами, бутылкой лимонада и ее дневником – теперь моим дневником, – открытым на одной из ранних записей. Есть еще фото столика в ее ванной комнате, заваленного косметикой, средствами для волос и шпильками. Еще одно – с ее отражением, она сфотографировала себя почти вплотную к зеркалу. Бо́льшая часть лица закрыта камерой. Я касаюсь ее подбородка. Этот снимок я кладу рядом с другими.
На пороге появляется мисс Дилейни.
– Хочу сделать себе чай, – говорит она. – Ты будешь?
Я киваю, продолжая перебирать фотографии.
Ее проигрыватель. Розовые пальцы ног на пожухлой траве. Угол гостиной Дэйви: за окном капли дождя висят на телефонных проводах.
Мисс Дилейни аккуратно обходит разложенные на полу фотографии, ставит дымящуюся кружку на подоконник рядом со мной и тихо удаляется.
Ее ноги с царапиной под коленкой. Ее отец, спящий на диване. Я нахожу, сортирую и разглядываю, концентрируясь с такой силой, что не замечаю, как темнеет за окном, пока мисс Дилейни не включает свет. Я моргаю. Поднимаюсь на ноги. Оглядываю пол, усыпанный осколками жизни Ингрид.
Я собираю все фотографии, которые выбрала, и выхожу в общий кабинет. Мисс Дилейни, потягивая чай, читает книгу. Я смотрю на часы. Почти девять.
– О боже, – говорю я. – Простите. Я совсем забыла о времени.
Она отрывается от книги.
– Ничего страшного. Ты нашла вдохновение, которое искала?
Я качаю головой.
– Пока нет.
Она закрывает роман и одним глотком допивает чай.
– Иногда вдохновение находит тебя само, иногда его нужно выследить.
– Можно я одолжу эти снимки?
Она берет у меня фотографии. Смотрит на пару из них.
– Погоди, я дам тебе папку, – говорит она.
Я помогаю ей закрыть кабинет, и мы вместе доходим до парковки, садимся по машинам и прощаемся.
Дома папа разогревает для меня ужин, и я, перекусив, выхожу во двор. Я сижу на полу своего дома на дереве, прислонившись к одной из стен, которые успела возвести. Отсюда видны бледные очертания холмов и свет в окнах домов в паре миль от нас. Я ложусь на спину и смотрю на звезды. Надеваю наушники, слушаю какую-то тоскливую музыку. Когда я начинаю замерзать, я достаю из рюкзака дневник Ингрид и открываю следующую запись. Я так давно не читала его – обычно мне достаточно знать, что он со мной. Я включаю фонарик и сажусь на край, болтая ногами в черном небе.
дорогой джейсон!
сегодня мне хотелось умереть. я проснулась и поняла, что не хочу открывать глаза. я попробовала не шевелиться, чтобы снова заснуть. не вышло.
когда кейтлин позвонила и спросила, не хочу ли я встретиться, я вела себя отвратительно. сказала ей, что у меня дел выше крыши, повесила трубку и легла снова, чувствуя страшную тяжесть и усталость в руках и ногах. но я все равно не смогла заснуть, и мне пришла в голову тупая идея. я позвонила лузерам, с которыми мы с кейтлин гуляли пару раз. я предложила им встретиться в парке у ручья самым соблазнительным голосом, какой только могу изобразить. и, чтобы не слиться в последний момент, сказала им взять презервативы.
и я ничего не почувствовала. я не умирала – я уже умерла.
когда я пришла, они меня уже ждали, сидели на камне и бросали камешки в грязную воду. один из них посмотрел на меня и ухмыльнулся как-то странно. даже не знаю, по-доброму или нет. другой все смотрел себе на руки.