Я сворачиваю налево, к выезду на шоссе, разгоняюсь, переключаюсь на пятую скорость. Сперва на шоссе почти пусто, но по мере того, как я удаляюсь от пригорода, машин становится больше. Я заглядываю в их окна и гадаю, куда едут эти люди.
Китаец на «лексусе» – едет в офис в субботу? Я представляю, как дочь говорит ему: «Папа, ты слишком много работаешь». Я поглядываю на его лицо; он выглядит совершенно умиротворенно. Наверное, работа ему нравится. А вот пожилая женщина, скрючившись над рулем, держится за него обеими руками – наверное, едет на завтрак со своими подружками из клуба вязальщиц и думает: «Сегодня закончу первый рукав мужниного свитера».
Дальше дорога платная, и, приближаясь к пункту оплаты, я крепче сжимаю руль и пытаюсь отогнать панику. Я собираюсь впервые проехать по мосту, и сейчас это представляется чем-то вроде полета с обрыва. Сотрудник пункта пританцовывает в наушниках. Я протягиваю ему десятку, он возвращает мне сдачу, и с этого момента я сама по себе. Мне предстоит влиться в неиссякаемый поток машин, и у меня вырывается вскрик чистого ужаса, но каким-то чудом у меня все получается. А дальше происходит совершенно жуткий, но, возможно, самый вдохновляющий момент в моей жизни.
Я бывала на мосту много раз, но никогда не испытывала ничего подобного. Земля обрывается подо мной. По обе стороны плещется вода, а несколько лодок вдалеке выглядят такими крошечными, словно кто-то рассыпал по заливу игрушки. Надо мной тянутся мощные тросы, поддерживающие мост. А еще выше – небо. Поднимается ветер, и я, вцепившись в руль, выправляю машину. Приближается Трежер-Айленд, и я снова еду по земле, а потом Трежер-Айленд превращается в точку в зеркале заднего вида, и я снова над водой, а впереди показывается город, полный возможностей.
Я съезжаю на Дюбос-стрит, потом поворачиваю налево и достаю карту, которую распечатала утром. За окном сменяют друг друга незнакомые улицы. Указания на карте ведут меня другой дорогой – не той, что мы с Дилан шли пару месяцев назад, но я следую им в точности и скоро нахожу местечко на парковке и заглушаю двигатель.
Я бросаю несколько монет в парковочный автомат и захожу в стеклянную дверь «Копировальных услуг».
Мэдди замечает меня первой и окликает из-за прилавка. Я облегченно улыбаюсь – я не знала наверняка, что сегодня ее смена. Она заканчивает обслуживать покупателя, а я жду ее в углу магазина: не уверена, можно ли ей болтать с друзьями на рабочем месте. Я не хочу, чтобы у нее были проблемы с руководством. Но, едва закончив разговор, она подскакивает ко мне в своем фартуке и крепко обнимает.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он с любопытством, склоняя голову набок.
– Мне нужны копировальные услуги, – закатываю я глаза.
Мэдди смеется.
– В Лос-Серросе нет копицентров?
Я достаю из рюкзака дневник Ингрид.
– Мне нужно снять несколько копий.
Мэдди берет у меня дневник. Не знаю, рассказывала ли ей про него Дилан, или обложка ничего ей не говорит. Но она держит дневник в одной руке, а вторую кладет мне на плечо.
– Без проблем.
Секунду она о чем-то размышляет.
– Я спрошу менеджера, можно ли тебе воспользоваться задней комнатой. Там мы работаем над крупными заказами, и никто не будет тебя отвлекать.
В окна льется солнечный свет, негромко играет музыка, женщина с татуировками на обеих руках использует один из принтеров, беловолосый парень с кольцами на пальцах разложил бумаги по столу. Между ними, напротив большой стеклянной витрины, стоит свободный копировальный аппарат и рабочий стол.
– Спасибо, – говорю я, – но мне и здесь хорошо.
– Как знаешь, – кивает Мэдди. – Давай я тебе все покажу.
Она подводит меня к стеллажу с бумагой.
– Вот эта будет в самый раз, – говорит она и снимает с верхней полки пачку. – Очень хорошее качество. Пощупай.
Бумага слегка шероховатая на ощупь, плотнее обычной.
– Она, конечно, дороговата, – шепчет Мэдди, – но ты можешь использовать мою скидку.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках менеджера, но нас окружают молодые открытые люди.
– Спасибо, – шепчу я в ответ.
У аппарата я вдыхаю запах чернил и бумаги.
Мэдди показывает мне, как выставить нужные настройки, и, убедившись, что я освоилась, возвращается за прилавок.
За окном ходят люди с колясками, собаками, стаканами кофе. У дверей ресторана расслабленно стоят несколько парочек. Я открываю дневник Ингрид на первой странице. Боюсь представить, сколько часов я провела, глядя на нее в поисках ответов и утешения.
Я кладу дневник на стекло с подсветкой, закрываю крышку и нажимаю на кнопку.
Проходит секунда, и аппарат выплевывает безупречную копию. Я беру ее в руки. Ее изогнутая улыбка, пшеничные волосы.
Я нажимаю на кнопку снова.
Спустя час все готово. Я отношу на прилавок увесистую стопку бумаги, и Мэдди пробивает мне покупку.
Она достает из-под прилавка кусок плотной коричневой бумаги и заворачивает мои копии.
– Дилан все-таки рассказала тебе про Дэнни. Ничего себе. Она никогда не говорит про Дэнни.
Она замолкает, но, глядя на ее задумчивое лицо, я жду продолжения.
– Она не любит подпускать к себе людей. Она мало кому доверяет. Но ты действительно ей дорога, и она знает, каково это – пройти через что-то подобное.
Она разворачивает пакет и кладет туда пачку.
Я не хочу брать пакет. Не хочу уходить из магазина. Все кажется таким идеальным – солнечный свет, музыка, женщина с татуировками, работающая над своим бесконечным проектом, Мэдди, дружелюбно улыбающаяся мне из-за прилавка, – и тут до меня доходит.
Вот что значит иметь друзей.
Это не мимолетное ощущение. Оно не исчезнет, когда я выйду из магазина.
Я беру пакет и нахожу копию рисунка Ингрид, на котором изображены юбка и ноги. Под рисунком написано: «Храбрая».
– Вот, возьми.
Мэдди подносит рисунок к глазам, аккуратно придерживая его с обеих сторон.
– Расскажи мне об этом рисунке, – просит она, не отрывая от него глаз.
Я склоняюсь над прилавком, разглядывая рисунок вместе с ней.
– Это из середины ее дневника. Судя по записям, в тот момент она совсем запуталась. Но, кажется, тогда в ней еще жила какая-то надежда. – Я пожимаю плечами. – А больше я ничего о нем не знаю.
Я вспоминаю утреннюю поездку, мужчину по пути в офис, старушку и ее свитер.
– Мы можем предположить, – предлагаю я.
– Дай подумать, – говорит Мэдди. – Она сидела где-то на улице в вашем городе.
– На ступеньках у «Старбакса».
– И ждала тебя.
– Мама собиралась отвезти меня к ней.
– Она сидела и наблюдала за людьми, чтобы убить время до твоего приезда.
– И увидела девочку.
– Одиннадцатилетку.
– И подумала, что она очень милая.
– Но не хотела на нее пялиться.
– Так что зарисовала только нижнюю ее половину.
– А потом… – говорит Мэдди, – подъехала твоя мама, и ты выпрыгнула из машины.
– И она захлопнула дневник, потому что никому его не показывала.
– Но потом, вечером, она открыла его снова и подумала, что рисунку чего-то не хватает.
– Подумала, – подхватываю я и действительно представляю Ингрид за ее столом, заваленным цветными карандашами и акварелью, – и вспомнила, каково быть одиннадцатилетней, когда ты или тощая и плоская, или…
– Или пухлая и стесняешься попросить маму купить тебе спортивный лифчик побольше.
– И она вспомнила, как это тяжело.
– Безумно тяжело…
– Быть одиннадцатилетней девочкой.
– В общем, она взяла черную ручку…
– …и написала слово «храбрая».
Мэдди опускает рисунок и улыбается. Я улыбаюсь в ответ.
– Ну, до скорого?
– До скорого, – киваю я.
В машине я открываю записную книжку на второй половине своего маршрута: от «Копировальных услуг» до квартиры Дэйви и Аманды в Хейс-Вэлли. Людей на дорогах прибавилось, и я ползу по пробкам почти двадцать минут, прежде чем добираюсь до их улицы. На этот раз найти место для парковки сложнее, и когда я наконец замечаю, что кто-то собрался выезжать, мне приходится включить поворотник и перекрыть полосу. «Простите, простите, простите», – говорю я объезжающим меня машинам. Чтобы припарковаться, мне требуется не меньше десяти попыток, и к тому времени, как я выхожу из машины, пробка успевает слегка рассосаться. Я иду пару кварталов мимо кафе со стильно одетыми посетителями, мимо худощавого мужчины с сигаретой, мимо миллиона увитых плющом крылечек по обе стороны улицы. Бездомный в заношенном сером свитере просит у меня мелочь, и я выуживаю из рюкзака доллар.
– Храни тебя Господь, – говорит он и шагает прочь. Потом останавливается и прибавляет: – Добрая девочка. – Добравшись до конца квартала, он кричит: – Веди себя хорошо! Слушай, что говорят родители! Не бросай школу!
Я нахожу нужную квартиру в доме с золотисто-голубой отделкой. Я смотрю на верхний этаж, но в окнах ничего не видно. Я тяну время, не нажимая на звонок. Я представляю, что было бы, если бы все люди превращали свои сожаления в пожелания и выкрикивали их на каждом углу. На светофоре загорался бы зеленый свет, и люди шагали бы навстречу друг другу по пешеходному переходу и говорили: Обязательно закончи колледж! Занимайся спортом три раза в неделю! Не начинай курить! Скажи маме, что любишь ее! Пользуйся презервативами! Помирись с братом! Ничего не подписывай, не увидевшись с адвокатом! Погуляй с собакой в парке! Поддерживай связь с друзьями!
Я звоню в дверь Дэйви и жду, когда раздадутся шаги и повернется замок.
Тишина.
Я звоню снова, на всякий случай.
Выждав еще минуту, я сажусь на крыльцо и нахожу страницы, которые хотела им передать: ее первую запись, адресованную дежурному, – потому что знаю, что она напомнит им, сколько энергии было в Ингрид; пару страниц сахарных страданий по Джейсону – потому что с этой ее стороной они, скорее всего, были незнакомы; и одну из последних страниц, хотя, наверное, это нехорошо с моей стороны – омрачить напоследок все светлые воспоминания. С другой стороны, я делаю это, чтобы поделиться ею, а она бывала разной: энергичной и полной надежд Ингрид, грустной Ингрид, жестокой Ингрид, Ингрид, которая порой меня ненавидела.