Собрав страницы вместе, я вырываю из своего блокнота листок и пишу записку. Потом оборачиваю страницы запиской и кладу их почтовый ящик.
Дорогие Дэйви и Аманда!
Знаю, я уже давно обещала зайти в гости. Простите, что так долго не появлялась. Я бы хотела вам кое-что передать. Если вам станет грустно, я всегда готова об этом поговорить!
Кейтлин
Время обеда, и я проголодалась, поэтому возвращаюсь к кафе, мимо которого проходила, заказываю сэндвич и латте и сажусь за столик. Меня окружают люди старше меня, они одеты в черное и обсуждают серьезные вещи.
Девушка в винтажном платье окликает меня из-за кассы, и я, петляя между столиками, иду забирать заказ. Во время ланча я перебираю ксерокопии и думаю, какие показать моим родителям. Я отпиваю латте и решаю отдать все. Делаю еще один глоток. И еще один. Пенка закончилась, но напиток все равно вкусный, с легким молочным привкусом. Это мелочь, и все же я чувствую себя абсолютно счастливой: кажется, я наконец-то нашла свой идеальный кофе.
Два часа дня. Я снова в Лос-Серросе.
В доме Джейсона мне открывает мужчина в трениках и футболке с логотипом «Окленд Атлетикс». Он выше Джейсона, но не такой спортивный. За его спиной виднеется маленькая гостиная со старым диваном и мягким креслом. По телевизору крутят рекламу.
– Мистер Майклс?
– Он самый.
– Меня зовут Кейтлин. Я подруга Джейсона…
Он открывает дверь шире.
– Проходи, – говорит он. – Мы с Джейсоном смотрим игру. Джейсон! – зовет мистер Майклс, когда я захожу в дом.
Джейсон выходит из кухни с огромной миской попкорна. На нем бейсболка «Окленд Атлетикс», надетая козырьком назад. Меня пробивает на смех.
– Фанаты? – спрашиваю я, и они смеются и кивают: я их раскусила.
Они угощают меня попкорном, мистер Майклс усаживает меня в кресло – такой чести, поясняет он, удостаиваются только почетные гости. Джейсон закатывает глаза.
К середине третьего иннинга я начинаю нервничать. Мне еще столько нужно успеть, но я не представляю, как передать Джейсону записи Ингрид, не привлекая внимания его отца. Я пытаюсь перехватить его взгляд, и, когда мне наконец удается, я киваю на дверь. Очень ненавязчиво – видимо, слишком ненавязчиво, потому что Джейсон недоуменно смотрит на меня и спрашивает:
– Хочешь еще попкорна?
– Да, пожалуйста, – говорю я беспомощно, и он протягивает мне миску.
Еще один иннинг, и я близка к отчаянию. Понадеявшись, что Джейсона учили провожать гостей, я начинаю прощаться.
– Я тебя провожу, – говорит Джейсон, и мне хочется его обнять.
У двери Джейсон говорит:
– Отец учинит мне допрос, когда я вернусь.
– Извини, – говорю я, представляя, как странно это, должно быть, выглядело: заявилась без предупреждения, просмотрела с ними пол-игры.
– Нет, ничего страшного, – успокаивает меня Джейсон. – Можешь заходить когда хочешь, мы ведь друзья. Просто папа решит, что ты хочешь со мной встречаться. Он страшно огорчится, когда узнает, что это не так. У нас дома была куча девчонок, но он еще ни одной не уступал свое кресло.
– Ну да, конечно.
– Нет, я серьезно. Ты ему очень понравилась.
– О нет! – смеюсь я. – Мне бы не хотелось его огорчать. Он очень славный.
Джейсон ждет, пока я открою машину и положу на сиденье тяжелый рюкзак.
– Что у тебя там? – спрашивает он.
– Слишком много, – говорю я. – Но кое-что я принесла тебе.
– Серьезно?
Я протягиваю Джейсону посвященные ему страницы.
– Это копии, которые я сняла с дневника Ингрид.
Джейсон садится ко мне в машину и включает внутри свет. Я пристраиваюсь на багажнике и жду, когда он закончит читать.
Я старалась быть честной, когда выбирала, что и кому давать, но Джейсону я решила отдать только хорошее. Не думаю, что ему хотелось бы знать об остальном, да и Ингрид вряд ли хотела бы, чтобы он знал.
Я жду, наверное, добрый час и наконец, не выдержав, возвращаюсь к нему.
Он сидит, сгорбившись над рулем, закрыв лицо ладонями.
– Джейсон.
Он не двигается.
Меня наполняет такое раскаяние, словно это был худший поступок в моей жизни.
– Джейсон?
Я кладу руку ему на плечо, пытаясь придумать, как исправить содеянное. Я думала, что он обрадуется. Я вспоминала, что он сказал в день ее рождения: «Мне хотелось объяснить им, что для меня все было иначе, но я знал, что это глупо. Я этого не заслужил». Я действительно думала, что так будет правильно, но теперь понимаю, что ошиблась. Он не был к этому готов. В конце концов, они даже не были друзьями. Просто сидели вместе на биологии, и однажды он сказал, что ему нравится ее шляпа, вот и все. А я вывалила на него все это.
– Джейсон.
Я сжимаю его плечо.
– Джейсон, – жалобно окликаю я.
Он отдергивает плечо, поднимает голову и выходит из машины.
Его лицо мокро от слез.
– Ты не представляешь, что́ я сейчас чувствую, – говорит он.
И прежде, чем я успеваю извиниться, добавляет:
– Спасибо.
Следующее место в моем маршруте я знаю почти так же хорошо, как родной дом. Я сворачиваю на тенистую аллею, засаженную деревьями, останавливаю машину и просто сижу какое-то время.
Позвонить утром в дверь Дэйви было нелегко, но то, что мне предстоит сделать сейчас, кажется абсолютно невозможным. Я вытираю взмокшие ладони о юбку и смотрю на подъездную дорожку. Машина ее матери на месте. Отцовская тоже. Мне кажется, что я стою на огромной высоте, где воздух такой разреженный и холодный, что больно дышать.
Я беру рюкзак с пассажирского кресла.
Подходя к дорожке, которая пересекает газон и ведет к двери, я понимаю, что стоило их предупредить. Надо было позвонить хотя бы за час и убедиться, что им удобно. Но я не знаю, сколько времени мне потребуется, чтобы снова набраться смелости, если я сейчас уйду. Я неуверенно замираю на крыльце, вспоминаю рисунок девочки.
Храбрая.
Я стучу: три быстрых удара, два коротких – так я стучала всегда, когда приходила в этот дом и не хотела, чтобы кто-то шел открывать мне дверь; стучала, просто чтобы обозначить свое присутствие и войти. За дверью заливается лаем пес Ингрид, и я слышу, как Сьюзан его успокаивает. Я готовлюсь к тому, что она изменилась до неузнаваемости, обещаю себе, что ничем не выдам своего потрясения, когда увижу, что она стала другим человеком, скелетом, пустой оболочкой.
Дверь открывается.
Ее волосы отросли, и в них прибавилось седины. Она немного пополнела, но в целом почти не изменилась.
Я открываю рот, но слова не идут мне в голову. Когда я была здесь в последний раз, я наверняка проскочила мимо нее, едва заметив, и юркнула в комнату Ингрид.
– Ах! – Она прикрывает ладонью рот, но я вижу по глазам, что она улыбается.
– Здравствуйте, Сьюзан.
Она кладет руку мне на плечо.
– Проходи, – говорит она, справившись с собой. – Вот это да. Какой приятный сюрприз.
Я прохожу за ней в гостиную, но замираю на пороге.
Посередине главной стены, над камином, висит работа, с которой Ингрид победила в конкурсе.
Сьюзан бросает взгляд на портрет, потом на меня. Она мягко улыбается.
– Не ожидала увидеть себя над моей каминной полкой?
– Вроде того, – выдыхаю я.
– Это Вена нам подарила.
Я киваю.
– Она принесла его вечером в тот день, когда показала тебе.
Мне странно слышать имя мисс Дилейни из ее уст, странно осознавать, что Сьюзан известны обо мне такие подробности – вроде того, когда я впервые увидела эту фотографию. Все это время я так тщательно избегала мыслей о родителях Ингрид, что на какое-то время совсем забыла об их существовании.
– Ты такая красавица, – говорит Сьюзан.
На фото я в простом топе и потертых джинсах. Волосы взъерошены, лицо усталое – когда Ингрид сделала этот снимок, я определенно выглядела не на высоте.
– Сейчас, – уточняет Сьюзан. – Ты выглядишь старше.
Я знаю, что она не имела это в виду, но невольно мысленно продолжаю: «Старше, чем когда-нибудь будет Ингрид». На глаза наворачиваются слезы. Я думала, что дала себе достаточно времени на подготовку. Почти год – неужели этого мало?
– Митч пошел вздремнуть, – говорит Сьюзан. – У него выдалась тяжелая неделя на работе. Присаживайся, я за ним схожу. Он будет рад тебя видеть.
Я сажусь на кожаный диван, разуваюсь и поджимаю под себя ноги. Я заранее отобрала записи, которые хочу им передать, но, перебирая их сейчас, понимаю, что этого недостаточно. Наверное, надо было как-то оформить их, перевязать в альбом.
В коридоре раздаются шаги, а в следующую секунду отец Ингрид крепко обнимает меня, отрывая от дивана. Я не знаю, как реагировать: Митч никогда в жизни так себя не вел. Он всегда был вежлив, но не давал волю чувствам. Он ничего не говорит – просто сжимает меня в крепких, отчаянных объятиях, и из-за его плеча я вижу, как тушь Сьюзан растекается, прочерчивая на лице дорожки, и это хуже, чем я могла себе представить, и мне хочется, чтобы он отпустил меня, и я ненавижу себя за это, потому что знаю, что это ужасно. Его руки сжимаются еще крепче, и я прикусываю губу, чтобы не завопить: «Я не она! Я не твоя дочь, прекрати притворяться, что я твоя дочь». Но он продолжает обнимать меня. Мне больно дышать. Я здесь, в этом доме, и вижу все так, как видели Сьюзан и Митч: они просыпаются утром от шума воды в ванной, думают: наверное, Ингрид решила принять душ пораньше, и снова проваливаются в сон, и снова просыпаются, уже от звука будильника, и Митч спрашивает: «Слышишь, Сьюзан?» – и Сьюзан отвечает: «Да». Они идут по коридору, шлепая тапочками по полу. «Подожди, Митч, я проверю, вдруг она еще моется». Стук в дверь ванной. «Ингрид?» Снова стук, уже громче. «Ингрид!» Скрип петель, вода, запах – запах мочи, разбитого сердца, металла. «О господи». Все красное. «Что такое, Сьюзи? Сьюзи, я вхожу». Их дочь лежит голая: грудь напоказ, волосы на лобке, бедра – порезы, кровь, кожа, полуоткрытые застывшие глаза. У меня дрожат ноги, руки Митча сжимают меня, как смирительная рубашка, и Сьюзан рыдает на пороге гостиной, и я сглатываю кровь, набираю побольше воздуха, чтобы голос звучал ровно, и шепчу: «Митч», чтобы напомнить ему, что это всего лишь я.