оттого, что он самый живой человек из всех, кого я знаю? Глаза блестят, а когда он смеется, улыбается или хмурится, то все эмоции написаны у него на лице.
Все, что я в нем подмечала, производило на меня сильнейшее впечатление. Длинные пальцы, крупные костяшки — совсем не такие, как у меня. А от костлявых, ломких с виду запястий мне и вовсе сделалось нехорошо. Захотелось взяться за них и зарыдать, настолько неожиданно было видеть их у этого рослого, сильного парня.
Однако был один предмет, которого мы в разговоре не касались, но чем дольше общались, тем отчетливее ощущали его заочное присутствие. Точнее — ее. В конце концов я не выдержала и бросила его в разговор, как ручную гранату.
— Как там Джемма?
Не спросить я не могла. Мы встретились по ее милости, и я не могла притворяться, будто ее не существует. Антон уставился в пол, потом поднял глаза.
— У нее все в порядке, — извиняющимся тоном произнес он. — Я ее недостоин. Я ей все время это говорю.
Я кивнула, отхлебнула из стакана, потом вдруг у меня закружилась голова, и страшно затошнило. На подкашивающихся ногах я доковыляла до туалета, закрыла за собой дверь и долго корчилась над унитазом, пока не пошла уже одна желчь.
Я вышла из кабинки, голова продолжала кружиться, я подставила руки под струю холодной воды и спросила свое отражение в зеркале:
— Что со мной? Что за чертовщина?
Все очень просто: я влюбилась в Антона и от этого заболела. Джемма не выходила у меня из головы. Я люблю Джемму, Джемма любит Антона.
Я вернулась к нему и сказала:
— Мне надо идти.
— Я знаю. — Он все понял.
Он проводил меня до порога и сказал:
— Завтра позвоню.
Потом коснулся моих рук кончиками пальцев.
— Пока. — Я взбежала наверх, в свое убежище, но и дома мне не стало легче. Я металась по квартире, на душе было мерзко, и я никак не могла сосредоточиться. Телевизор меня раздражал, книгу я читала, не понимая ни слова, мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Почти все мои подруги дружили и с Джеммой. Моя сестра Джесси была в кругосветном путешествии со своим женихом Джулианом; последняя открытка от них пришла из Чили.
Может, маме? Но она на мои звонки не отвечала. Я подозревала, что она от меня прячется — вдруг мне взбредет опять попроситься к ней жить. Папа вообще считает, что для меня даже сам господь бог будет недостаточно хорош, не говоря уже об объедках с барского стола, так что от него сочувствия не жди. Я была в отчаянии.
Разве такой должна быть любовь с первого взгляда? Да и вообще, кто в нее теперь верит? Разве что самые упертые романтики. Конечно, испытать половое влечение может каждый. Но разве можно с первого взгляда определить, будет ли этот человек потом глазеть на других баб в ресторанах, а потом все отрицать? Или наотрез откажется сесть в машину, если за рулем — ты? Или пообещает заехать за тобой в половине восьмого, а явится без двадцати десять, пропитанный запахами виски и духов.
Но, несмотря на все это, лично я всегда верила в такую любовь, хоть это и равносильно вере в честных политиков. Рассказы о любви с первого взгляда всегда производили на меня завораживающее действие. Когда я работала в «Маллиган Тейни», я познакомилась с одним мужчиной — он был большой человек в своей области, мог казнить или миловать своих подчиненных направо и налево. Так вот, он мне рассказал, как был без пяти минут обручен с одной женщиной, когда встретил ЛСЖ (любовь своей жизни). «Я только взглянул, как она идет, — и все стало ясно». Его буквальные слова.
(Вообще-то я даже не знаю, как вообще у нас эта тема возникла. Мы проводили совещание на тему, как лучше убедить жителей района, что им нечего опасаться канцерогенных отходов, которые компания этого мужика предлагала сливать непосредственно в их водоохранной зоне.)
Так что для меня стало неприятным откровением, что любовь с первого взгляда может быть и не такой сладостной. Вместо того чтобы придать моей непутевой жизни осмысленность и радостную наполненность, она разом выбила меня из колеи.
И без Джеммы это была бы непростая ситуация. А с Джеммой…
Я легла на диван, как в кабинете психотерапевта, и попробовала вспомнить, что она мне говорила об Антоне: что он великолепен в постели и у него все, что надо, на месте — но в этом не было ничего экстраординарного. Она никогда не говорила, что он из тех мужчин, на которых западают все бабы. Эдакий ирландский Уоррен Битти, не пропускающий ни одной женской юбки. Такие мужики мне всегда были противны, а еще более противно, как бабы из кожи вон лезут, чтобы их заполучить. Я не собиралась превращаться в очередную бегающую за Антоном глупышку, это вообще не в моем характере. (Я тогда так думала.)
И вот, поразмыслив как следует, я твердо решила, что буду сопротивляться изо всех сил. Я не стану с ним больше встречаться. Это будет лучше всего, и, приняв решение, я сразу почувствовала себя лучше. У меня как будто что-то отобрали, но мне значительно полегчало.
Я почти успокоилась настолько, чтобы можно было воспринимать шедший по телевизору фильм, когда раздался звонок. Я в ужасе дернулась, словно увидела бомбу с часовым механизмом. Вдруг это он? Может быть. Раздался щелчок автооветчика, и меня опять чуть не стошнило: это оказалась Джемма.
«Звоню, чтобы узнать, как продвигаются дела».
Не обращай внимания, не обращай внимания.
«Пожалуйста, очень тебя прошу, позвони мне сразу, как придешь, хоть среди ночи. Я тут с ума схожу».
Я сняла трубку. Как было не снять?
— Это я.
— Господи, ты рано вернулась. Виделась с ним? Обо мне разговор был? Что он сказал?
— Что ты для него слишком хороша.
— Ха! Это мне судить. Когда снова встречаетесь?
— Не знаю, Джемма. Тебе не кажется, что все это какое-то безумие? Ты посылаешь меня шпионить, и все такое…
— Никакое не безумие! Ты должна с ним еще раз встретиться! Мне нужно знать, что у него на уме. Обещай.
Молчание.
— Обещаешь?
— Ладно. Обещаю. — Я была этому только рада.
Я презирала себя.
Верный своему слову, Антон позвонил и первым делом спросил:
— Когда я тебя увижу?
Руки у меня стали липкими, еще сильнее накатило отвращение к себе самой.
— Я тебе перезвоню, — прохрипела я и бросилась в ванную, чтобы расстаться с утренним кофе.
Когда приступ миновал, я медленно выпрямилась и опустилась на сиденье унитаза, прислонившись вспотевшим лбом к краю раковины. От фаянса исходила приятная прохлада. Все еще как в тумане, я стала думать, как поступить. Обещание, данное Джемме, было только предлогом. Я сама хотела его видеть, но боялась находиться с ним наедине. Лучше всего будет разбавить его какой-то компанией.
Школьная подруга Ники как раз приглашала меня поужинать вместе с ее мужем Саймоном. Может, Антона позвать? Если повезет, они могут подружиться; чем больше у него будет знакомых, тем реже мне придется с ним видеться.
Услышав, что наша следующая встреча пройдет в компании других людей, Антон не выказал никакого разочарования. На самом деле он оказался образцовым гостем, нахваливал дом и еду и непринужденно болтал на ни к чему не обязывающие темы. Я же, напротив, была скована, нервничала и мучилась ревностью. Видя, как Ники изучает Антона, я лишилась аппетита. «Ну вот, опять, — думала я, — он ее с легкостью охмурил, она уже на все готова, как юный скаут».
На другое утро, как только позволили приличия, я позвонила Ники под фальшивым предлогом поблагодарить за вчерашнее.
Она произнесла:
— Этот Антон… Ну, что сказать?
— Что?
— Вот именно: что?
Мы еще несколько раз обменялись этими, исполненными глубокой задумчивости, репликами, и я уже приготовилась слушать, что она влюблена по уши и хочет уйти от Саймона, но Ники вдруг сказала:
— Придурошный какой-то. Что в нем Джемма нашла?
— Он тебе придурошным показался?
— Хм-мм… да. Он весь такой… супер. Такой… — следующее слово было сказано с неподдельным презрением, — энтузиаст. А этот акцент, а эти междометия — все сплошная фальшь.
— И ты не находишь его привлекательным?
— Ну, если кому нравятся двухметровые балбесы…
Тут было бы вполне уместно напомнить, что в Саймоне было всего сто семьдесят, из-за чего он обожал ковбойские сапоги на восьмисантиметровых каблуках. (И штанины его слишком длинных джинсов непременно должны были их закрывать.)
— Могу сказать, масть у него приятная, — добавила Ники. — Для ирландца. Совсем черный. Я думала, они все там русые и с веснушками.
— У него мать из Югославии.
— А, вот откуда эти скулы.
— Разве не восхитительные?
— Ну-ка, ну-ка… — Она что-то заподозрила.
— Жаль, у меня таких нет. — Это было справедливо, но Ники нюансов не поняла. Ее мимолетное подозрение улетучилось; да она и представить себе не могла, что я уведу у кого-то мужика. В том-то вся и соль. Никто от меня этого не ожидал. И меньше всего — я сама.
Я старалась держаться от него подальше. Господь свидетель, я очень старалась! Но знакомство с ним сдвинуло мой внутренний центр тяжести, и все элементы моего организма и моего сознания стронулись со своих мест. До сих пор я жила будто играючи. Внезапно моя жизнь набрала обороты и устремилась в глубокий тоннель, а я теперь изо всех сил пыталась удержаться на поверхности.
Почти полтора месяца, целых сорок мучительных дней, мы продержались, вежливо прощаясь друг с другом перед дверью, выбирая одиночество и честь вместо греха. Каждый раз я говорила свое «пока» совершенно искренне, но рано или поздно непреодолимое желание должно было взять верх, и в конце концов я сама сняла трубку и шепотом позвала его к себе.
У меня такое ощущение, будто в тот жуткий период я вообще не спала. Мы могли разговаривать ночь напролет, выдвигать все мыслимые аргументы за и против. Антон оказался куда прагматичнее моего. «Я не люблю Джемму», — сказал о». «А я люблю», — возразила я.
У меня были до него парни; начиная с семнадцати лет я была хрестоматийной серийной однолюбкой. За тринадцать лет — четыре с половиной мужика. (Половинкой был Эйден Макмэхон, который за девять месяцев знакомства переспал со мной всего два раза.) Каждого из них я искренне любила и перед расставанием проделывала все то, что принято делать в таких случаях, — рыдала на людях, напивалась, худела и уверяла всех и себя, что больше никогда никого не встречу. Но Антон был совсем другой.