часами из них не вылезать, излагая их на бумаге. Точнее — на жестком диске компьютера. И хотя Иззи с мамой пока переживают не лучшие времена, я знаю: такие времена непременно настанут. С Гельмутом у мамы все хорошо, они даже занялись совместным бизнесом — стали импортировать в Ирландию продукцию «Ла-Прери». И уже подумывают об открытии бальнеологического центра с таким же названием. Тем временем у Иззи с Эмметом отношения развиваются лучше некуда. Он совершенно потерял из-за нее голову, что выражается, в частности, в том, что он чрезмерно строг с нею, в то время как исключительно любезен со всеми другими, особенно с дамами.
И хотя в жизни у меня были подозрения, что папа с Колетт прекрасно ладят, в книге я могла найти утешение в том, чтобы изобразить их совместную жизнь как ад кромешный, где танцы вокруг пресса для брюк перемежаются лишением пирогов со свининой.
Потом вдруг мне на работу позвонил отец. Я чуть не потеряла челюсть.
— Что случилось? — спросила я. — Она беременна?
— Что? Кто? Колетт? Нет.
— Тогда зачем ты звонишь?
— Давно тебя не слышал. Или мне закон запрещает звонить собственной дочери?
— Пап, ты звонишь мне впервые с того дня, как ушел, а прошло ни много ни мало пять месяцев.
— Перестань, Джемма, не преувеличивай.
— Это не преувеличение, это факт. Ты мне ни разу не звонил.
— Наверняка звонил.
— Не звонил.
— А теперь звоню. Как у тебя дела?
— Хорошо.
— А у мамы?
— Тоже хорошо. Пап, я сейчас не могу говорить, я занята.
— Не можешь? — Его удивило, что я не запрыгала от радости, что он звонит, но он меня так обидел, что я не собиралась облегчать ему существование. И вообще, мне было некогда, я собиралась ехать к Оуэну.
— Как думаешь, чем все кончится?
Мы с Оуэном лежали в его постели, расслабленные и томные после соития, и рисовали друг для друга радужные перспективы.
— Твою книжку напечатают, — сказал Оуэн. — Ты прославишься, — и издатели твоей Лили Райт, которая загребает себе всех мужиков, станут умолять тебя напечататься у них, но ты будешь стоять как кремень, пока они не откажутся от Лили.
— А Антон бросит Лили и вернется ко мне, так что я буду отомщена. Не обижайся, — добавила я и пнула его в плечо, чтобы смягчить удар. — Потому что ты будешь к тому времени женат на Лорне, и мы все станем друзьями. Мы снимем домик во Франции, в долине Дордони, и лето станем проводить вместе.
— А я всегда буду тебя обожать.
— Именно так. А я — тебя. Может, ты даже станешь крестным нашему с Антоном первенцу. Нет, лучше не надо. Это уже слишком.
— А как я верну себе Лорну?
— А ты как думаешь?
— Она увидит нас с тобой вместе и поймет, как много потеряла.
— Именно! Ты делаешь успехи, детка.
— Спасибо, кузнечик.
Я посмотрела на его будильник.
— Десять минут двенадцатого. До комендантского часа еще далеко. Давай пойдем куда-нибудь выпить.
— Я тут подумал… — сказал он. Я провела рукой по лбу.
— Только не начинай.
— Почему бы мне не познакомиться с твоей мамой? Могу я, к примеру, пригласить вас в воскресенье на обед? Или куда-то еще в том же духе? Если я ей понравлюсь, может, она станет отпускать тебя на подольше?
— Ни за что. Всякий раз, как я буду ссылаться на работу, она будет думать, что я поехала к тебе трахаться.
Я ждала, что он сейчас выкинет номер, но он был не одет и, следовательно, хлопнуть дверью не мог. И вообще, хлопать дверью собственной квартиры как-то нелепо. Всему свое время…
Потом мы сидели в «Ренардсе», и после нескольких, один за другим, бокалов Оуэн спросил:
— А я пойду на это мероприятие а-ля принцесса Барби?
— Нет.
— Как это? Ты меня стыдишься?
— Да, — сказала я, хотя это было неправдой. Даже не знаю, что на меня находит, когда я с Оуэном. Я не могу взять его на этот вечер, поскольку для меня это будет работа; я там буду не в качестве гостя Лесли, а в роли ее рабыни.
Я отодвинулась, давая Оуэну место побушевать.
— Иди.
И он ушел, а я продолжила пить вино и думать о приятном. Я сидела и думала, как вдруг среди толпы заметила, что на меня в упор смотрит какой-то мужик и приветливо улыбается.
Не какой-нибудь похотливый старик с зачесом поперек лысины, а Парень С Моей Делянки — ну, вы меня поняли: симпатичный и в подходящей возрастной группе. Это было настолько для меня ново, что я чуть не рассмеялась вслух: меня кадрят. В ирландском ночном клубе!
Он уже шел ко мне. Так я и знала!
Хотя… Я его знала. Только не могла вспомнить. Поразительно знакомая физиономия. Кто же, черт побери… Ну конечно, Джонни из аптеки. Собственной персоной. У меня в животе появилось странное ощущение теплоты, но, возможно, это все из-за вина.
— А кто же в лавке остался? — удивилась я.
— А кто остался с твоей мамой? Он понимающе рассмеялся.
Потом кивнул на мой бокал и весело произнес:
— Джемма, я бы с удовольствием купил тебе выпить, но разве тебе сейчас можно? Ты ведь сидишь на лекарствах?
— Это не я, дурашка. Это моя мамуля. — Кажется, я набралась сильней, чем думала.
— Я знаю, — подмигнул он.
— Я знаю, что ты знаешь, — подмигнула я в ответ.
— Прошу прощения. — Оуэн протиснулся на свое место, спихнул со стойки локоть Джонни, и расплескал при этом его пиво.
— Я вас, пожалуй, оставлю, — сказал Джонни и с выражением, которое можно было прочесть примерно так: «Твой юный друг, кажется, сердит», — возвратился к своей компании. — Рад был тебя видеть, Джемма.
— Это еще что за хлыщ? — проворчал Оуэн.
— Один парень, к которому я неравнодушна. — Что это еще за фокусы? Зачем было так говорить? Даже если бы это была и правда.
А это могла быть правда.
Оуэн смотрел на меня с обидой.
— Джемма, ты мне очень нравишься, но от тебя больше неприятностей, чем я готов терпеть.
— От меня? Неприятностей? — сказала я без тени юмора. — А ты только и делаешь, что уходишь и потом возвращаешься. Как Фрэнк Синатра.
Я опять стала считать на пальцах.
— Пьяная. Веду себя как маленькая. Неразумная. — Я помолчала. — И это — я? Обычно я не такая.
Я замолчала, глаза мои вдруг заволокло слезами.
— Оуэн, я не понимаю. Я, кажется, схожу с ума. Мне не нравится, как я веду себя с тобой.
— Мне тоже.
— Отвали.
— Сама отвали. — Он с неожиданной нежностью заключил мое лицо в ладони. И поцеловал прямо в губы — ах, как он сладко целуется! — а потом слизнул мои слезы.
Последняя неделя перед праздником Лесли Латтимор превратилась в семь дней сплошного ада. Клянусь, даже Господу Семь дней творения дались легче.
В первый день…
Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Тысяча дел, включая колоссальную работу по наружному освещению — со стороны замок должен был превратиться в сверкающий всеми гранями алмаз.
Все шло хорошо, пока Лесли не объявила, что хочет, чтобы наружные стены замка были выкрашены в розовый цвет. Я задала вопрос хозяину, мистеру Эвансу-Блэку, и тот меня послал куда подальше. Нет, буквально. А он ведь был совсем не такой, англо-ирландец до мозга костей и очень, очень приличный. «Идите вы знаете куда? — завизжал он. — Проваливайте, грязные ирландские вандалы, и оставьте мой милый замок в покое!» Тут он зарылся лицом в ладони и захныкал: «Неужели уже поздно отказываться?»
Я вернулась и сообщила Лесли, что с перекраской ничего не выйдет.
— Тогда в серебряный, — сказала она. — Если розовый его не устраивает. Ну же, спросите его!
И знаете, что самое удивительное? Что пришлось спрашивать. Хотя имелись кое-какие опасения, что это может его доконать. Пришлось — потому что это моя работа.
Когда я вернулась и доложила, что серебряный тоже не прошел, Лесли беспечно объявила:
— Ладно, тогда мы найдем другой замок.
И от меня потребовалась уйма времени и все мои дипломатические способности, чтобы убедить ее, что другой замок нам не найти — не только потому, что времени совсем не осталось, но и потому, что слухи уже поползли…
На второй день…
Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Насколько легче была бы жизнь, если бы я могла ночевать там. Но — никаких шансов. Мама не согласится ни при каких обстоятельствах.
Куча дел — платье, цветы, музыка: размахом предстоящее мероприятие было сродни свадьбе. Вплоть до истерик. Прямо на объекте провели примерку платья с остроконечными рукавами, туфель с остроконечными носами и шляпы с остроконечным верхом. Лесли вертелась перед зеркалом и вдруг, в задумчивости приложив палец к губам, говорит:
— Чего-то не хватает.
— Выглядите фантастически! — закричала я, чувствуя, как предо мной разверзаются врата ада. — Всего хватает.
— Нет, не всего, — возразила она с выражением маленькой девочки, раскачиваясь на каблуках. Страшное дело, тем более что я видела, что она сама себе нравится. — Знаю! Шиньон! Хочу, чтобы с макушки до поясницы спускался каскад кудрей.
Мы с дизайн ершей испытали миг отчаяния. Потом та прокашлялась и осмелилась высказать опасение, что шляпу поверх этого «каскада кудрей» придется делать величиной с ведро. Лесли парировала, повернувшись ко мне с визгом:
— Все уладить! За что я вам плачу, спрашивается?
Мысленно я проговорила: «Не волнуйтесь, я поработаю над законами физики. Может быть, поговорю с симпатягой мистером Ньютоном».
Она вдруг тихонько рассмеялась и сказала:
— Вы меня ненавидите, Джемма, правда же? Считаете меня избалованной дрянью. Признайтесь, смелее!
Но я лишь округлила глаза и сказала:
— Ну, что вы, Лесли, не говорите глупостей. Это же моя работа. Если бы я воспринимала такие вещи близко к сердцу, я бы занималась другим делом.
На самом деле мне, конечно, хотелось завопить: «Да, да, я тебя ненавижу, да еще как! Жалею, что вообще взялась за это дело, чтоб тебе пусто было! А ты знай: никакие остроконечные рукава и шляпы не сравнятся с твоим остроконечным носом! Знаешь, как мы тебя все называем? Мотыга, вот как! Когда ты ко мне подлетаешь, у меня такое ощущение, будто в меня метнули томагавк. Вот так-то! И хотя я порой завидую, что у тебя такой заботливый отец, я ни за что не променяю свою жизнь на твою».