Замурованная. 24 года в аду — страница 39 из 44

Гертруда Рамхартер, соседка, жившая через улицу, рассказала, что регулярно слышала стук молотка и строительные шумы, доносящиеся со стороны Фрицля. Сегодня она утвержает, что интересовалась происходящим. «Что он строит? И какого размера это должно быть?» – спрашивала она себя. Увы, больше она никого не спросила и никому не пожаловалась на постоянные рабочие шумы.

Каждого, кто пришел рассказать, что также был знаком с 73-летним Фрицлем, расспросили обо всем подробно. «Мы расставили огромные сети. Это масса работы», – сказал старший инспектор Ец.

Полицию особенно беспокоил один вопрос. «Нам все еще трудно поверить, что никто – ни соседи, ни члены семьи, ни знакомые – ничего не замечали», – сказал Польцер, возглавляющий полицейское расследование. Тем временем по всей планете люди повторяли те же самые слова.

13. Возвращение в подвал

Поскольку Фрицль отказался отвечать на все дальнейшие вопросы и ни семья, ни жильцы, ни соседи не могли больше ничего добавить, полиции пришлось обратиться к криминалистам, чтобы собрать воедино части истории о том, что происходило под землей все последние 24 года. Работа была изнурительной. Экспертизы, которые проводили в тесном подвале, были «угнетающими», признал старший следователь Польцер. Из-за нехватки кислорода следователи могли непрерывно работать под землей не дольше чем по одному часу.

«Там настолько мало воздуха, что потерпевшие, должно быть, почти все время проводили в покое, сидя или лежа», – заявил один из следователей.

Команда криминалистов сказала, что в повале была такая острая нехватка кислорода, что, если в бункере находились одновременно больше четырех человек, дышать им было действительно тяжело.

Другие сыщики оставались в стороне, но как глава следствия полковник Польцер обязан был посетить место преступления. «Один раз я спускался осмотреть этот подвал – эту тюрьму – сам, – сказал Польцер. – Я обошел его и был очень рад тому, что мог, наконец, уйти оттуда. Атмосфера в этой комнате, с очень низким потолком – всего метр семьдесят в самой высокой точке – была отнюдь не приятной. Ежедневная жизнь, личная гигиена и тому подобное держали уровень влажности на максимуме».

Спуск в подвал давал волю воображению – становилось так легко воочию представить ужас пребывания здесь взаперти, в неведении – суждено ли тебе еще хоть когда-нибудь увидеть свет дня. Если полицейские криминалисты могли работать в подвале только по часу, каково должно было жить здесь днями, неделями, месяцами, годами?

«Если бы мы сели и попытались изобразить эти годы в нескольких предложениях, или в кратком докладе, или даже в очерке, у нас бы ничего не вышло, – сказал Польцер. – Потому что я уверен, что эти 24 года должны были казаться им сроком, десятикратно большим, чем были на самом деле».

Не может быть сомнений, что для пленников, замурованных в этом душном склепе, где едва можно было пошевелиться, время тянулось особенно тягостно.

Сыщики обнаружили две укрепленные бетонированные двери, которые открывались только с помощью пульта ручного управления. Закрываясь, они герметично запечатывались, и воздух проходил только через узкую вентиляционную щель. Но даже при открытой двери воздух внутри камеры смердил, и сыщикам пришлось искать другие средства вентилировать бункер.

«Мы пытались найти другой выход из положения, потому что условия для работы там были совершенно невыносимы», – сказал Польцер и продолжил сравнением погружения в подвал с погружением на старой подводной лодке. Он сказал, что офицеры, у которых за плечами были осмотры самых разных мест преступления, были поражены до глубины души, войдя в одну из крохотных комнат и столкнувшись с осознанием того, каково должно было жить здесь, в этих условиях. «То, на что приходилось смотреть следователям там, внизу, было ужасно», – сказал Польцер.

Полиция сказала, что стены отсыревшего подвала были покрыты плесенью, и из-за этого у его обитателей был грибок. Но больше всего сыщиков поразили обнаруженные бледные рисунки, сделанные тремя детьми, которых с самого рождения держали в тесном темном логове.

Темница, в которой жили Элизабет и ее дети, ничем не напоминала внешний мир. Она спряталась глубоко под землей, в конце долгого лабиринта – нужно было пройти пять подвальных комнат, отпереть восемь запертых дверей, чтобы просто добраться до входа в нее. Фрицль установил на них несколько кодовых замков. Система безопасности, достойная даже банковского сейфа.

Войдя в подземную мастерскую Фрицля, вы не сразу могли заметить вход в темницу. Он был спрятан за полкой, заставленной банками краски. Чтобы подойти к входу – метровой армированной железобетонной двери, – полки нужно было отодвинуть. Стальной остов двери был залит бетоном, что делало дверь настолько тяжелой, что сдвинуть ее с места смогли только четверо взрывников. Сам Фрицль обращался с ней только при помощи электрического управления. Если бы оно сломалось, семья оказалась бы в ловушке, запечатанной в живой могиле навечно.

Но ни один обычный посетитель подвала никогда даже и не добрался бы до его мастерской. Строжайший запрет. Зять Фрицля Юрген Хельм рассказал, что он спускался в подвал, но у него не было причин подозревать, что за полками пряталась потайная дверь. Его сын Йозеф-младший также имел доступ в подвал, но – и в этом единодушны все источники – он медленно соображал и находился полностью под пятой своего отца. Вся территория подвала и мастерская были строго закрытыми зонами для членов семьи Фрицля, друзей и живущих наверху квартиросъемщиков.

«Кто бы ни переступал порог дома, он был предупрежден», – сказал один из бывших жильцов.

То же подтвердили и Йозеф Лайтнер, Альфред Дубановски, Сабина и Томас Киршбишлер, которые тоже жили в доме.

Электронный замок на потайной двери открывался только специальным кодом на пульте, который Фрицль всегда носил при себе. Чтобы пробраться в небольшой дверной проем, нужно было согнуться пополам. От него начинался прямой коридор, ведущий в ряд помещений, общей площадью приблизительно 60 квадратных метров. Пол был неровным и бугристым. Ни в одной точке подвала высота потолка не превышала 1,70 метра. Прямой коридор каких-то 30 сантиметров в ширину и 5 метров в длину вел туда, где они готовили еду и где находилась маленькая ванная с душем. Труба, подведенная к жилому пространству, обеспечивала минимальную вентиляцию четырем людям, не покидавшим его 24 часа в сутки, семь дней в неделю, много лет.

Сам подвал был маленьким, гнетущим и темным, освещаемым только тусклыми электрическими лампочками. Голые трубы пролегали по отсыревшим стенам. Были еще скудные украшения и кое-какие пожитки, кроме телевизора, видеоплеера, радио и детских рисунков и плакатов, развешанных на стенах. Первую комнату, где находилась ванная и кухня, сыщики покидали, чувствуя дурноту. Покрытый плесенью душ, унитаз в катастрофическом состоянии. Через герметично запертые двери не мог проходить свежий воздух, и поэтому стойкий запах сырости был неизбежен.

Ванная, в которой были маленькая сидячая ванна и душ, была раскрашена рисунками осьминога и цветка. На другой стороне короткой перегородки был таз, над которым стоял шкафчик с зубными щетками и прочими туалетными принадлежностями. Рядом висело полотенце, находился еще и нагреватель. В стену был вбит крючок, на который Элизабет повесила свой белый халат, и маленький столик, который она застелила рыжей клеенкой. Рядом была маленькая плитка.

Далее коридор вел в две спаленки, разделенные тонкой перегородкой, – в каждой стояло по две кровати. Австрийская полиция отказалась публиковать в прессе снимки из спальных комнат жертв, ссылаясь на желание сохранить их приватность. Тем не менее известно, что ни спальни, ни какие-либо другие комнаты не разделяют ни дверь, ни занавески, что подтверждает то, что Фрицль насиловал Элизабет прямо на глазах у их детей. Сказать, что у него не было ни капли стыда, – не сказать ничего. Впрочем, и все другие телесные нужды приходилось справлять на виду друг у друга.

По крайней мере часть помещения была обита слоем резины, и все подземелье было звукоизолировано, но значения это уже практически не имело. Оно было так глубоко под землей, что никакие звуки все равно не были бы слышны. Никакие шумы извне не могли проникнуть под бетонные своды темницы, и никакие крики, как бы громки они ни были, не могли прорваться наружу. Вентиляционная шахта была спроектирована для ядерного бункера, и в ней были установлены звукопоглощающие экраны, замедляющие потоки воздуха, и фильтры, предотвращающие попадание в поток воздуха осадков, которые также не пропускали звук. Темница была полностью изолированным, замкнутым, беззвучным мирком, абсолютно обособленным от всего, что творилось вне его стен.

Система фильтрации в вентиляционной шахте сдерживала проходящие по ней порывы воздуха, истощая поступление кислорода. Но ядерные убежища были спроектированы для того, чтобы укрываться в них самое большее несколько недель – не месяцев и не лет, – после чего их нужно было покинуть. Со слабым воздушным потоком, изолированными стенами, теплом, выделяемым четырьмя телами, плитой, горячей водой и в конце концов холодильником и морозильной камерой и другими электрическими приборами, создавало в помещении страшную жару. Добавьте к этому влажность от стирки, купания и приготовления пищи, и можно представить, что жизнь там была похожа скорее на жизнь в сауне.

Комнаты были описаны полицией как чистые и опрятные – надо отдать должное хозяйственности Элизабет. Но офицеры отметили, что вонь в подвале стояла «практически невыносимая». С этим она была бессильна бороться – вытравить запахи пищи и человеческого проживания здесь было невозможно. Без окон и без свежего воздуха, без свободного места для подвижных действий и с одним только электрическим светом немудрено, что Элизабет и все ее дети были больны. Недостаток кислорода, по словам врачей, и довел Керстин до такого состояния.

Команда экспертов-криминалистов изучала место преступления не одну неделю, их производительность резко падала из-за проблем с дыханием. «Сыщики, одетые в специальную одежду и маски, могли оставаться там не более часа, – сказал Польцер. –