– Боги нам покровительствуют, – послышался в темноте чей-то голос.
Это был голос Имери, старого жреца бога Хормаху. С ним было еще несколько человек, и тут же стояли две парные колесницы. Жрец подошел к Лаодике.
– Благородная дочь Приама, – сказал он ласково, – пусть боги вселят в твою юную душу мужество! Я, жрец великого бога Хормаху, желаю тебе добра. Несчастье твоего дома предало тебя в руки и в рабство недостойному человеку. Ты не заслужила этой участи, и боги внушили мне благую мысль. Я хочу избавить тебя от того, кто называется твоим господином. Я и мои друзья, слуги царицы Тиа, благородные советники фараона, Пилока и Инини, – мы хотим, чтобы ты и твоя верная Херсе сейчас же, не дожидаясь, пока солнце пошлет свой первый луч на землю, отправились на этих колесницах прямо в Фивы. Эти мужественные воины, – он указал на молчаливые фигуры, стоявшие у лошадей, – будут сопровождать и охранять вас. В Фивах вы явитесь к начальнику женского дома, к Бокакамону, который и доложит о вас царице – жизнь, счастье и здоровье да будут ее уделом! Вот тебе золото на дорогу, благородная отроковица, – жрец подал Лаодике кошелек. – Мы же сейчас воротимся на корабль, чтобы сын Аамеса, когда утром обнаружится ваше исчезновение, не заподозрил нас в чем-либо.
– Я скажу Абане, недостойному сыну Аамеса, – прибавил со своей стороны Адирома, – что тебя, богоравная царевна, и добрую Херсе похитил твой бог, Гермес.
Лаодика со слезами целовала руки старого жреца.
– Да наградят тебя боги, святой отец, – шептала она.
– А тебя, милое дитя, пусть хранит великий Хормаху и всемогущая Сохет, мать богов, – сказал жрец, целуя ее в голову.
Лаодику и Херсе усадили в одну колесницу на мягкие шкуры газелей и велели их вознице не жалеть коней. В другой колеснице поместились три воина, служившие под начальством Пилоки и Инини. Им же принадлежали и колесницы с конями.
Скоро беглянки исчезли во мраке тропической ночи, а жрец и Адирома воротились на корабль, где никто не заметил их временного отсутствия.
Лаодика очень удивилась, когда, проснувшись утром под ласкающими лучами солнца, она увидела себя в незнакомой местности. Все совершившееся ночью казалось ей сном.
– Где мы, няня? – спросила она.
– Мы на дороге благополучия, – лаконично отвечала старая негритянка.
Лаодика тотчас вспомнила события предшествовавшего дня: рассказ Адиромы, Эней, Дидона на костре, земля италов, неведомое море…
– Ах, няня, как бы я хотела стать ласточкой, – прошептала она.
XIIВозвращение без вести пропавшего
Прошло около десяти дней. Рамзес все еще не возвращался из похода, но в Фивах его и не ждали скоро. Говорили, что он предпринял поход далеко на север.
Солнце только что опустилось за Ливийские горы, окаймлявшие у Фив долину Нила с запада; но Фивы были все еще так же шумны, как и днем. Обыватели, которых вечер застиг вдали от своих жилищ, спешили по домам. Буйволы, коровы, ослы и козы с пастбищ возвращались в свои хлевы и закуты. Их сопровождали крики пастухов и лай собак.
В этот час в задней половине дома Пенхи, в восточной, занильской части города, сквозь небольшое окошко, выходившее на Нил и завешанное изнутри полосатой занавесью, едва заметно просвечивал огонек.
Войдем внутрь дома старого Пенхи. Хозяин и его внучка Хену находились в задней половине дома, в той именно комнате, из маленького окошка которой просвечивал слабый луч огонька на Нил. Это была довольно просторная комната, освещенная висячей бронзовой лампой с четырьмя горелками в виде наклоненных цветков лотоса. На столе стояли две свечи в бронзовых же шандалах с изображениями филинов. Тут же лежали куски воска, ножи и лопаточки из пальмового дерева.
Старик Пенхи, наклонившись над столом, усердно лепил из воска какую-то фигурку в виде женщины, но с головой льва. На другом конце стола маленькая Хену тоже лепила какие-то фигурки, вся углубившись в свое занятие.
Подняв голову и взглянув на работу деда, она радостно захлопала в ладоши.
– Ах, дедушка, настоящая богиня Сохет! – воскликнула она, подходя к старику. – Ах, как хорошо!
– Да, дитя, она удалась мне, – задумчиво сказал старик, – сама богиня помогла.
– Она еще лучше, чем Озирис, – сказала девочка, подходя к нише и вынимая оттуда другую восковую фигурку. – А разве ты меньше молился Озирису?
– Нет, дитя, я усердно и ему молился.
– А посмотри, что я тебе покажу.
Хену подбежала к другому концу стола и взяла слепленные ею восковые фигурки.
– Смотри, дед: это – бог Апис, а это – я!
И девочка весело, звонко расхохоталась: ее смешили сделанные ею безобразные фигурки.
– Видишь, какая я? Ха-ха!
Старик добродушно улыбался, рассматривая произведения своей шалуньи-внучки.
– А какой Апис! Какие рога! Вот он сейчас меня забодает.
И девочка снова залилась смехом, прыгая вокруг стола.
– Постой, дед, я теперь слеплю самого фараона, – говорила она, принимаясь за воск.
В это время с берега Нила донесся резкий звук медной трубы.
– Это корабль откуда-то пришел, – заметил Пенхи.
Затем и старик и девочка снова углубились в свои работы.
Слышно было, как на дворе переговаривались рабыни, которые доили коров и коз. С Нила доносился неясный гул голосов: это шла спешная разгрузка прибывшего в Фивы корабля.
– Не будет ли каких вестей о фараоне? – тихо проговорил Пенхи.
– Может быть, он еще победил какого-нибудь царя в земле Либу, – заметила Хену.
На дворе послышался лай собаки.
– Не чужой ли кто-нибудь? – заметил Пенхи. – Надо бы все это спрятать.
Но вслед за тем собака залаяла радостно, отвечая на чей-то призыв. В то же время раздался не то радостный, не то испуганный возглас старой Атор, верной ключницы Пенхи и няньки Хену.
– О всемогущий Озирис! Кого же я вижу! Ты ли это! Из подземного царства Озириса?
– Нет, добрая Атор, я не был в подземном царстве, – отвечал чей-то знакомый голос.
– Кто это? Чей это голос? – удивился Пенхи.
– А как боги милуют отца? Что маленькая Хену? – послышался тот же голос.
– Обо мне спрашивает! – с удивлением воскликнула Хену. – Кто это?
Пенхи как-то задрожал и весь вытянулся, превратившись в слух. Дрожащими руками он стал собирать и прятать куски воска, восковые фигурки, лопаточки. Лицо его вспыхнуло, потом побледнело.
– Не может быть! – прошептал он. – О боги!
– Кто, дедушка? – спрашивала Хену, схватив деда за руку.
– Я не знаю, дитя… Мне почудилось… Он говорит: что отец…
– О великая Гатор! – послышался радостный голос рабынь на дворе. – Наш господин!
– Где отец? Где моя Хену? – снова говорил тот же знакомый голос.
– О боги! Это он! Это мой сын! – проговорил старый Пенхи и бросился к двери. – Это твой отец, дитя, – он воротился из подземного царства!
Пенхи быстро отворил дверь. Там, в соседней комнате, стоял Адирома.
– Адирома! Сын мой! Ты ли это! – воскликнул Пенхи, протягивая руки.
– Отец мой! Отец! Я опять тебя вижу!
И отец и сын бросились друг к другу в объятия. Одна Хену стояла в каком-то оцепенении, словно забытая. Но в это мгновение в комнату с радостным визгом влетела собака Шази и бросилась лизать лицо девочки.
– Хену! Дитя мое! – нагнулся к ней Адирома, освободившись от отца. – Ты не узнаешь меня? Я твой отец! Какая ты большая выросла! О Гатор! Она у меня красавица!
Девочка, пораженная неожиданностью, совершенно растерялась. Давно освоившись с мыслью, что ее отец погиб в море, что его давно нет на свете, привыкнув думать о нем как о каком-то нетленном духе, превращенном, как ей казалось, в орла или в ястреба, она не могла теперь сразу освоиться с мыслью, что этот большой мужчина, который обнимает и целует ее, и есть ее отец. Она представляла его себе каким-то божеством, не похожим на людей и потому как бы чуждым ей, и вдруг он – сильный, высокий, красивый мужчина.
А между тем Адирома поднял ее и, держа под мышки, то подносил к себе ее раскрасневшееся личико, то отдалял.
– Девочка! Красавица! Вылитая мать! Моя Хену, моя крошка! – повторял он.
Эта пламенная нежность сообщилась девочке. Хену радостно обхватила шею отца.
– Так ты мой отец? Да, отец? Ах, как я люблю отцов! – лепетала она.
– Отцов! – невольно рассмеялись и Адирома и Пенхи.
– Отца! Тебя люблю! И деда люблю!
– Вот она и права, говоря, что любит «отцов»: она любит тебя, своего отца, и меня, твоего отца, – поспешил поправить свою внучку Пенхи.
Старая, сморщенная Атор стояла в дверях, и слезы умиления текли по ее смуглым щекам. Из-за нее выглядывали другие рабыни: их всех трогала эта нежная семейная сцена – трогала до слез. Каждая из них, может быть, думала, что если б и ей удалось когда-либо воротиться на далекую родину, куда-нибудь в горную Ливию, или в милую приморскую Финикию, или в знойную Нубию, то, быть может, и их встретили бы родные такими радостными слезами… Но где уж бедным рабыням думать о возврате! Они все здесь, в неволе, в стовратных Фивах, сложат свои кости и рабынями перейдут в подземное царство.
Только дворовая собака Шази была довольна и счастлива за всех: она раньше всех, раньше даже старой Атор узнала бывшего своего господина, который столько лет пропадал где-то. Она узнала его по глазам. Вот почему теперь она суетилась и бегала от одного к другому.
– Но, дитя, дай же нам поговорить, – сказал Пенхи внучке, которая теперь поместилась на коленях у отца и не позволяла ему шевельнуться.
– Слушай, сам бог Апис глядел мне в глаза, – болтала она.
– Ой ли? И ты не испугалась? – улыбнулся Адирома.
– Сначала испугалась, а потом нет.
– Да постой же, сиди смирно, дай отцу слово сказать, – говорил Пенхи, стараясь унять расходившуюся внучку. – Ну, расскажи, что с тобой было, как ты спасся от смерти, где находился все эти почти десять лет? – спрашивал он сына.
– Боги были милостивы ко мне, – отвечал Адирома, лаская голову девочки.