Старик помолчал. Иосиф, слушая его, казалось, весь поглощен был созерцанием тихо струившегося за группами пальм Нила и отражением на серых ребрах Мокаттама склонявшегося к западу солнца.
– Я говорю это к тому, сын мой, – продолжал старик, глядя куда-то в пространство, – что, отходя в неведомую область небытия, а может быть, и возрождения к иной жизни, я бы хотел сделать для тебя тягость земной жизни возможно легче и удобоносимее. Что тяготит твою душу, сын мой? – спросил он вдруг, взглянув прямо в задумчивые глаза Иосифа.
– Многое, отец мой, – тихо отвечал Иосиф. – Я называю тебя отцом потому, что тот, кого я прежде называл этим дорогим именем, часто говорил мне: чти седины старца и преклонися пред лицом его, как пред лицом отца.
– Где же отец твой? – спросил старый жрец.
– Я давно потерял его и не знаю, жив ли он или давно умер. Я иноплеменник в земле египетской, и ваши боги не мои боги, – грустно отвечал Иосиф.
– Не говори этого, сын мой, – кротко сказал жрец. – Я знаю, ты ханаанеянин. Я кое-что знаю и о Боге Ханаана. Я скажу тебе более: твой Бог – мой Бог.
Слова египетского жреца поразили Иосифа. Как! Служитель богини Мут, поклонник Озириса и Изиды, признающий в простом быке бога, приносящий жертвы крокодилу, и он смел говорить о Боге Авраама!
– Нет, старик, ты не знаешь моего Бога! – горячо воскликнул он.
Жрец в ответ кротко улыбнулся и положил руку на плечо Иосифа.
– Слушай, сын мой, я многое скажу тебе, и ты узнаешь, кто я и кто Бог мой, – сказал он после непродолжительного молчания. – Да, я египтянин, не ханаанеянин. Верховный жрец Амона-Ра произвел меня на свет на берегах этого Нила; воды Нила вспоили меня; солнце Египта вливало огонь вместе с кровью в юное тело мое; с детства я слышал коварный плач крокодилов, внимая ему как голосу божества; с детства я трепетно преклонялся пред алтарем Аписа, в мычании которого я слышал что-то непостижимое, приводившее меня в содрогание. Я рос и мужал при храме Амона-Ра в Фивах. Все знания, вся мудрость жрецов, все таинства природы, которые она открывала их упорной наблюдательности в течение тысячелетий, когда на престоле Египта один фараон сменял другого, отходившего в таинственную область Озириса, когда одна их династия уступала место другой, все, что накопилось в сокровищнице знаний жрецов, в сокровищнице, недоступной ведению простых смертных, все это было впитано моим пытливым умом, подобно тому, как губка впитывает в себя воду. Я познал законы движения соков в растениях; я изучил их живительную и мертвящую силу; я извлекал из них целебную влагу и страшные, губительные яды. Я изучил строение тела человеческого, начиная с костей и кончая невидимыми нитями, по которым струится жизнь человека и его ощущения. Я постиг тайны человеческого сердца и его движения и постиг тайны жизни, хранимые под черепом. Законы движения небесных светил я измерял более точно, чем писцы и землемеры при храме Амона измеряли принадлежавшие ему нивы, засеянные пшеницею и дуррою.
Старый жрец закрыл рукою глаза, как будто припоминая что-то. Иосиф выжидательно смотрел на него.
– Да, – как бы опомнился старик, – и все мои знания были ничто перед непостижимым божеством. Когда мне исполнилось тридцать лет, – продолжал он, – совет жрецов города Фив определил меня на должность смотрителя нильского водомера, что находится выше Великих порогов, близ границ земли Куш, где сохранились записи о разлитиях и высоте вод Нила за несколько тысячелетий, начиная от фараонов Мена и Тота. Записи эти состояли из массы папирусных свитков, испещренных годами, месяцами, днями, с точным показанием по дням подъема и падения вод. Люди верят, сын мой, что Нил – непостижимое божество, которое, по неисповедимому хотению своему, изливает свои воды неравномерно: иногда изливает на страну свои благодеяния и дает ей плодородие, а иногда наказует ее своим гневом – отсутствием вод, и тогда голод и гибель смертных неизбежны, несмотря на все мольбы и заклинания жрецов, несмотря даже на приносимые разгневанному божеству жертвы в виде невинных отроковиц… Бедные дети!
Жрец остановился, глядя, как тени от пальм, постепенно удлиняясь, все ближе и ближе тянулись к Нилу.
– Божество! – с жестом презрения продолжал старик. – Все непостижимое в природе нам кажется божеством: и солнце, склоняющееся к горизонту за гробницей Хуфу, и зной южного ветра, и огонь молнии, и грохот грозы, и самый этот Нил. Но я старался постигнуть непостижимое, и Нил перестал для меня казаться божеством, а только одним из проявлений божества, как и это небо голубое, как и цветок лотоса, как и аромат фимиама, как и самая жизнь наша, все это проявление божества. И я постиг тайны разлива Нила. По целым годам изучая на папирусах тысячелетние записи разлива его вод и их оскудение, я подметил, наконец, в них весьма сложную, едва уловимую для ума повторяемость. И в этой повторяемости, как я убедился, господствует над всем число семь: семь лет обильного разлива и семь лет оскудения, семь месяцев роста и созревания разных знаков, семь дней сокрытия Луны тенью Земли…
– Тенью земли! – удивился Иосиф. – Как же земля может бросать тень на небо?
– Да, сын мой, когда Земля находится между Солнцем и Луной, тогда она и бросает тень на Луну. Посмотри на эти пальмы: они стоят между Нилом и склоняющимся к гробнице Хуфу солнцем и потому бросают тень к Нилу. Взгляни, сын мой, на громады гробниц Хуфу и Хафра! – И старик указал на пирамиды Хеопса и Хефрена. – Солнце за ними – и они бросают тени свои на спину «сфинкса великого Хормаху»… Повторяю, сын мой, я постиг, на основании изучения тысячелетних записей тайны разлива и оскудения вод Нила. Как жрецы наши на основании изучения законов движения Луны и Солнца узнают за много лет день и час их затмения, так я за много лет вперед могу предсказать годы разлива и оскудения вод Нила. Я и предсказывал это, когда был смотрителем нильского водомера. Мои предсказания, дошедшие до ушей фараона, скоро возвели меня на степень могущества и славы: я был назначен верховным жрецом Амона-Ра на место умершего отца моего. Но, постигнув тайны Нила, сын мой, я захотел постигнуть и прочие непостижимые для других тайны природы. Целые десятки лет, год за годом, день за днем, я открывал завесу за завесой этих тайн, и глазам моим открылось божество, о! только частица божества, сын мой! И я уразумел все ничтожество богов Египта, всю слепоту жрецов и их ложь… О, непостижимое, безначальное, бесконечное! Как назову я тебя! – Старый жрец как бы в ужасе закрыл лицо руками.
Иосиф слушал его, взволнованный, бледный. Когда старик отнял руки от лица, оно орошено было слезами. Иосиф взял его за руку с нежностью сына.
– Мне кажется, что я слышу голос отца моего, – тихо сказал он.
– А где твой отец? – спросил старик, как бы приходя в себя.
– Я оставил его в Ханаане, когда меня продали в рабство, – отвечал Иосиф.
– А кто продал тебя?
– Братья, родные братья от других матерей.
– Братья? А за что?
– За то, что я видел сны, которые истолкованы были братьями так, что я будто бы буду владыкой над ними и они поклонятся мне, младшему брату.
В это время на террасе показался один из тюремных служителей и, подойдя к Иосифу, доложил, что приведены под сильною стражею двое из первых сановников фараона.
– Двое из семер-уат фараона? – с удивлением спросил Иосиф.
– Семер-уат, господин, – почтительно отвечал смотритель.
– А кто они?
– Имен их не знаю, господин.
– Ближе к пасти крокодила, ближе к смерти, – как бы про себя проговорил старый жрец, провожая глазами уходившего с террасы Иосифа.
IV
Ранним утром одного из следующих дней, когда солнце еще не успело выкатиться из-за высот Мокаттама, на тюремной террасе, обращенной к Нилу, сидели Иосиф и бывший верховный жрец богини Мут, теперь узник фараона, старый Тутмес.
– Да, сын мой, – говорил последний, – воля человеческая – это или мягкая глина, из которой формуются плинфы на гробницы, или несокрушимый адамант, который режет самые твердые камни земли и который уничтожается только огнем. Надо только уметь управлять и своею, и чужою волей, своею и чужою мыслью и уметь передавать их другому лицу, даже совокупности многих лиц. Вот послушай. К нам доносится из-за Нила стук молотов и резцов в каменоломнях Мокаттама. Как, какою силою передается нашему слуху этот отдаленный стук? Ты недоумеваешь? Кто, невидимый и неосязаемый, переносит этот стук через воду, через воздушное пространство? На каких невидимых крыльях он перелетает, словно живое существо, через Нил и, словно невидимая птица, влетает в наши уши? Это одна из тайн природы, из тайн божества.
Я говорю тебе – и ты слышишь мой голос, мою речь и воспринимаешь мои слова. Как? Чем? Это ли не тайна? Ты видишь вон эти пальмы, отягченные гроздьями созревающих фиников, эти струящиеся воды Нила, неудержимо стремящиеся к великому Зеленому морю, это солнце, поднимающееся над горами Мокаттама. Ты это видишь и знаешь, знаешь не по тому, что предметы эти приходят к нам и говорят – пальмы: «Мы стоим здесь, отягченные гроздьями созревающих плодов», воды Нила: «Мы стремимся к великому Зеленому морю», солнце: «Я освещаю вас и все видимое и невидимое вами пространство земли, столицу фараонов, их гробницы, храмы, сыпучие пески безбрежной пустыни». Нет, они не приходят к нам и не говорят этого, но мы это знаем, потому что видим, а иное можем и осязать, осязать пальмы, воды Нила, горы Мокаттама, хотя не можем осязать солнца. Какою же непостижимою силою все эти предметы с их мест переносятся в наши глаза, в наше сознание? Спроси их, они не ответят, как не ответит на твой вопрос стук молотов и резцов в каменоломнях Мокаттама. И это одна из тайн природы, тайна божества. Но еще более глубокие тайны заключены в нашем личном существовании, в нашем бытии. Кто заставляет наши легкие сжиматься и разжиматься, чтобы дышать? Кто посылает из нашего сердца кровь по всем кровеносным каналам нашего тела и потом вновь собирает ее в сердце, словно воды Нила в великом Зеленом море? Где скрыты те пружины и какие они, которые заставляют нас думать, чувствовать, желать, любить и ненавидеть?