– Юморист-одиночка! – хмыкает Евгения. – А Машу все равно не вернешь.
Она с удивлением замечает, что, произнося эти слова, почти не ощущает боли от потери. Неужели она такая черствая?
Но тут же возражает самой себе: а память? Разве забудет она Машу? Наверное, недаром говорят: живым – живое.
– Мы будем ее помнить, – словно отвечая на мысли Евгении, говорит и Виктор.
И они начинают пить пиво с рыбой, закусывая все это жареной картошкой. Тут же стоит огнетушитель с импортной шипучкой а-ля шампанское.
– Вот так мы и живем, – задумчиво говорит Евгения, – смерть и рождение, радость и горе, пиво, рыба и шампанское.
– Ты чего это вдруг? – удивляется Виктор.
– Люди – существа несовершенные, – заключает она, – и в коктейле их жизни каких только компонентов нет!
– Это все потому, – ставит диагноз ее сотрапезник, – что вместо занятий любовью некоторые женщины строят из себя философов!
Кто о чем, а вшивый все о бане!
Домой Евгения приходит довольно рано. По крайней мере спать еще не хочется.
– У меня куча дел! – открестилась она от настойчивых попыток Виктора оставить ее у себя.
Савелий обычно заезжает за ней в половине девятого, но сегодня он звонит без двадцати восемь и загадочно сообщает:
– Такое дело, Евгения, я тебя сегодня подвезти не могу. И не спрашивай, в фирме сама узнаешь.
Она не очень огорчается. Собирается не спеша и потом едет до работы самым малым ходом, не автобусом-экспрессом, как обычно, а троллейбусом. Ей даже удается сесть, и она с удовольствием читает купленную в киоске «Комсомолку».
Зато на работе ее действительно ожидает сюрприз. В своем кабинете появился наконец глава фирмы – Валентин Дмитриевич. От избытка чувств ему не сидится, и он ходит по кабинету и напевает что-то бравурное.
– Здравствуйте, дорогая Евгения Андреевна. Если бы вы знали, как я вас люблю!
– Как женщину? – громко пугается она.
– Только как референта! – строго произносит он.
– Значит, вы вышли из подполья?
– Вышел! Надоело мне в этом подполье сидеть хуже горькой редьки! Думаю, лучше в камере, там хоть срок идет. Словом, подумал и пошел в ментовку сдаваться. Спрашивают меня: «Где ты раньше был?» Боялся, говорю. Они смеются: «А сейчас уже не боишься?» Устал, отвечаю, бояться.
Ну, меня допросили и отпустили: «Иди, гуляй пока. Понадобится – вызовем!» На всякий случай подписку о невыезде взяли.
Подписка, как представляет себе Евгения, значит ограничение свободы передвижения, но никак не мешает ему ходить на работу, чему, похоже, шеф рад как ребенок!
– Где Варвара? Почему задерживается?
– Вы же сами ввели для женщин фирмы мягкий режим работы!
– Все, никаких мягкостей. Я сам – без пяти минут зек, введу теперь режим строгий, как в зоне. Все вы у меня будете по проволоке… я хотел сказать, по ниточке ходить! Американцы объявились? Что вы на меня так смотрите, Евгения Андреевна? С кем вы сидели за столом в свой первый день работы? Забыли?
– Не забыла. Но возможно, Варя…
– Валентин Дмитриевич! Валя… – Появившаяся в дверях Варвара бросается на шею президента и плачет и смеется, так что Евгении приходится потихоньку из кабинета ретироваться. Ох уж эти служебные романы!
Но это она так, ворчит. Варвара и вправду извелась от тоски, и уж с ее стороны это никак не интрижка. Роман президента и секретарши явно не дешевый.
А вот у референта нет никаких романов! И даже завалящейся новеллы. Не то чтобы она на жизнь жалуется, так – констатирует факт. Сегодня в ее жизни есть другие обязанности – вытащить в хорошисты одного отстающего по математике бедного родственника…
Вечером после работы она идет к остановке, явственно ощущая, что утреннее раздражение отпускать ее не хочет. Как бы она перед самой собой ни делала вид, что в ее жизни ничего не произошло, факт остается фактом – произошло!
Вчера ей позвонила Нина Аристова. Прошло больше месяца после их последнего разговора.
– Женя, давай не будем играть в прятки!
Кто, интересно, давал ей повод в таком тоне с ней разговаривать? Потому она Нину довольно невежливо перебила:
– Я не собираюсь с тобой ни во что играть! А в таком тоне – и разговаривать!
Нина поняла, что переборщила, но другой поворот разговора ее не устраивает, потому что она, оказывается, предъявляет ультиматум, а его так и предъявляют – в состоянии крайнего раздражения.
– Так вот, приезжай и забирай своего любовника! Вот те, нате, прям из-под кровати!
– Прямо так и забирать? Можно подумать, я у тебя забыла свой чемодан.
– Это не далеко от истины! – презрительно хмыкнула Нина. – Он сейчас в таком состоянии, что от вещи мало отличается. Я жду!
– Минуточку! – холодно остановила ее Евгения. – На самом деле твой муж – вовсе не вещь, которую можно перевозить с квартиры на квартиру без ее ведома! Во-вторых, советую вам обоим не искать кого-то третьего, виноватого, а разобраться вначале между собой – без жертв вы все равно не обойдетесь! В-третьих, моя жизнь – не твое дело! Я сама решаю, как мне себя вести в той или иной ситуации. И впредь прошу тебя не вмешиваться!
Евгения повесила трубку и сказала себе: «Аристовых нет! Они оба тебе приснились. Кошмар про Нину и Толяна больше не повторится… Если ты, конечно, сама не станешь его вызывать!»
Глава 23
Ветер согнал в небе над городом обрывки черных лохматых туч, будто стадо баранов, которых он там, вверху, режет на ледяной шашлык; потому с таким хлюпаньем срываются с небес потоки ливня.
Сегодня днем Евгения зашла в кабинет к Наде и застала странную картину: подруга вопреки собственным уверениям о завале бумаг и уйме работы сидела, ничего не делая, и смотрела в окно, по которому мрачно струился дождь.
– Что с тобой, Надюша? – ласково спросила ее Евгения, сердце которой в последнее время особо чутко откликалось на чужие несчастья; в этом особом видении она как-то забыла о себе – ей казалось, что другим людям неизмеримо хуже, чем ей самой.
Надя горевала. Она будто стала меньше ростом и напоминала ей маленькую девочку, страдающую от непоправимости сделанного. Она обняла Евгению и судорожно, как в детстве обиженный Никита, прижалась к ней. Кому же бедной Наде еще пожаловаться? Не эгоистичной же, замкнувшейся в себе матери? Чего можно дождаться от нее вместо материнского сочувствия? Разве что скрытого злорадства: отказалась от родной матери и выбрала чужого человека!
– Эдуард тебя обижает? – спрашивает подругу Евгения.
– Он пьет мою кровь! – безрадостно шутит Надя. – Я тебе никогда не жаловалась, но, кажется, я опять ошиблась! Что скажут люди? Второй брак, и опять неудача? Видимо, все дело во мне самой! В легкомысленности, с какой я отношусь к жизни!.. Но я же не знала, что так получится!
– О чем ты волнуешься?! – успокаивает ее Евгения. – Что подумают другие! На всех не угодишь. Ты же не просто так…
– Просто так! – перебивает ее Надя. – Вдруг во мне проснулась какая-то идиотская бесшабашность: впервые на меня ТАК смотрел мужчина. Он вдруг будто остолбенел. И сказал нерешительно, словно боясь поверить: «Наташа!..»
– Ты об Эдике?
– А о ком же еще? Разве тебя не удивило, что я вдруг за один день круто переменила свою судьбу? Он всю жизнь вспоминал эту Наташу, с которой, считает, по глупости расстался. И женился на другой – из принципа! И потому никого в жизни больше не любил, все ждал чего-то…
– Ты думаешь, с Володей была бы счастлива?
– При чем здесь Володя? – отмахивается Надя, начисто забыв, что если бы не ее регистрация с Эдиком в пятницу, она вышла бы за Вовика в субботу. – Эдик так всю жизнь и прожил в уверенности, что он упустил в свое время великую любовь. Потому и за меня ухватился – на горе, я оказалась шибко на нее похожей. Теперь-то я думаю, что его расставание с Наташей не ошибка, а ее сознательный побег от него. Побег, который через много лет бумерангом зацепил меня.
– Выходит, моя подружка несчастлива? А я только успела порадоваться!
Увы, все, что может сделать для нее Евгения, – посочувствовать. Но Наде пока хватает – лицо ее освещает благодарная улыбка.
– Спасибо, что выслушала. Что упрекать не стала.
– Упрекать? Я?!
– Ну, мама же упрекает: мол, сама виновата, никто не гнал тебя в шею… Выговорилась, вроде легче стало. Надо и поработать!
Она пододвигает к себе бумаги, и Евгении ничего другого не остается, как покинуть ее кабинет.
Домой она приходит в мрачном настроении. Просто не от чего радоваться. Надежда влипла со своим замужеством. А Евгения вообще у разбитого корыта. Один только Зубенко благоденствует. Безнаказанный. Надо попортить ему кровь. Он же считает ее лопухом. Трусливым и безвредным. Который побоится на него замахнуться…
И она набирает под горячую руку номер Зубенко. Он мог быть где угодно – на дежурстве, у друзей, у бабы, но лопухам везет в такие вот минуты: он оказывается дома!
– Ты еще на свободе, падла? – спрашивает она, с удивлением вслушиваясь в собственный, кажущийся чужим, голос, который произносит ненавистное ей прежде слово.
– Кто это? – строго осведомляется Сергей; он не Лопухина, он не боится.
– Единственная, кто знает правду.
– Какую, интересно, правду? – злорадно интересуется он. – Что ты, Женечка, можешь знать обо мне?!
– Гораздо больше, чем ты думаешь.
– Милая моя, слово к делу не пришьешь!
– Но слово-то было!
– Было. Я и сейчас могу подтвердить, но только тебе одной, что Мария получила по заслугам. И рука моя не дрогнула! И кошмары меня не мучают! Ты довольна?
– А пистолет твой нашелся?
– Пистолет?.. Так это ты? А знаешь, что у меня до сих пор не сгибается сломанный палец? На правой руке! И я чуть не лишился звездочки…
– Значит, высший суд все-таки есть? Он не воздал тебе по заслугам, но какие твои годы!
Он грубым, хриплым голосом тихо смеется.
– Ты не представляешь себе, какой криминогенный у нас город! Например, какой-то маньяк, кстати, как раз в районе, где ты живешь, убивает женщин. На сегодняшний день уже пять трупов! Представь, они возвращались с работы. Ничего не предвещало такой страшной гибели, по улицам еще ходил народ, но он как-то исхитрился!.. Ты не боишься ходить одна?