Бастуют железнодорожники, и Катя Клейн[михель] не смогла покинуть свое поместье и приехать сюда. Я по-прежнему встаю поздно, так как каждое утро милая Т[атьяна] Андр[еевна] делает мне массаж в постели. Соня навестила меня, а Ксении разрешили повидать свою дочь, которая не встает, у нее кашель.
26 сентября. Вторник.
Все так же ощущаю упадок сил, страшно ослабла. Единственное развлечение – визиты доктора Мерьямсона, который всегда приходит с какими-нибудь новостями. Он принес газету «Русское слово», так что все немедленно собрались у меня. Там пишут о необходимости создания коалиционного правительства, хотя все нездоровые элементы, архилевые большевики и бомбисты выступают против.
27 сентября. Среда.
Дни похожи один на другой. По утрам приходят пожелать доброго утра все внуки и внучки. Я встаю только после завтрака, потом сижу в одной из гостиных. Ксения рассказывала, что Фогель видел в Ялте л[ейтенанта] Стомеца, он командует подводной лодкой, говорит, что из всех офицеров Гвардейского эк[ипажа] остались только двое – Лялин и еще один. Он говорит также, что в одном из английских портов матросы списали на берег всех офицеров «Варяга». День прошел как всегда.
28 сентября. Четверг.
Погода стояла прекрасная, теплая, и я посидела на моем балконе. Ксения ездила в Ялту к зубному врачу Кострицкому. Ему разрешили выехать в Тобольск к моему бедному Ники. Поляков выписался из больницы, тем не менее вид у него ужасно бледный и изможденный, он очень ослаб.
29 сентября. Пятница.
17 гр[адусов] тепла, так что я смогла подольше побыть на своем балконе. Зубной врач Кострицкий навестил меня, попрощался перед своим отъездом в Тобольск. Он произвел очень хорошее впечатление и растрогал меня своей безмерной преданностью Ники, которого обожает. Я так расчувствовалась после беседы с ним!
30 сентября. Суббота.
Был Поляков, простился со мной, его семья уезжает домой. Он растрогал меня, сказав, с какими теплыми чувствами относился ко мне и к своей службе. Такое было вдвойне приятно услышать в наше горестное время, когда души у всех извращены и наполнены ненавистью. День выдался обычный, как и все в последнее время. Соня Д[ен] была к чаю. 17 гр[адусов] т[епла], 33 – на солнце.
1 октября. Воскресенье.
Вера Орбелиани нанесла мне продолжительный визит. У меня снова насморк, что не настраивает на веселый лад.
2 октября. Понедельник.
К великой радости, получила письмо от моего любимого Ники из Тобольска. Он описывает, как они там, бедняжки, живут. Им разрешают выходить только во двор, где они, чтобы скоротать время, устраивают всякие игры. Оттуда открывается прекрасный вид на горы и леса, которые их так привлекают. Ужасное существование и величайшая несправедливость! Получили известия о том, что эти негодяи, немцы, высадили десант на остров Эзель (Сааремаа). Поскольку я по-прежнему сижу дома, а дни похожи один на другой, стоит ли проставлять в дневнике даты, особенно если учесть, что я чувствую себя столь плохо и нахожусь на грани отчаяния. Погода прекрасная, словно в середине лета. Апрак[сина] на несколько дней отправилась к себе в Гурзуф. Единственное развлечение – визит ушного врача, который лечит и мой насморк. Ирина тоже не выходила по причине простуды, но теперь наконец-то побывала здесь, в Ай-Тодоре. Д-р Михайлов считает, что с сердцем у меня дело налаживается, тем не менее я никоим образом не чувствую себя лучше.
6 октября. Пятница.
Мы получили печальное известие о том, что военный корабль «Слава» затонул в районе Моонзунда, но, к счастью, большинство членов экипажа спаслись. На борту «Петропавловска» произошел мятеж, и четырех офицеров убили самым подлым образом, сперва подвергнув их пыткам! Никак не верится, что эти добронравные матросы вдруг стали настоящими чудовищами, хуже зверей!
7 октября. Суббота.
Из Киева прибыли две Веры, это сестры милосердия, они привезли мне большое количество продуктов от кн[ягиии] Лопухиной и Бенуа. Очень подробно рассказывали о киевском госпитале, о д-ре Пупке, все это было невероятно интересно. Добросердечные дамы из Житомира передали 10 000 р[ублей] через мою дорогую Наташу Оржевскую и обещали прислать еще, если в том будет необходимость. Действительно, невероятно трогательно и прекрасно.
8 октября. Воскресенье.
Холодно, всего лишь 10 гр[адусов]. Мне все безразлично, я никуда не выхожу. Заезжал попрощаться Митя Ден, он собирается в Петербург. Газеты пишут о выступлении ген[ерала] Алексеева против Корнилова, из чего видно, что Керенский был заодно с Корниловым, но затем внезапно изменил курс, обвинил Кор[нилова] в попытке поднять мятеж и арестовал его[119]. Все это далеко не так уж непонятно.
9 октября. Понедельник.
Случилась великая радость. Яшик доложил, что меня желает видеть какой-то матрос. Я распорядилась сразу впустить его и узнала в нем Овчарука из Гвардейского эки[пажа], единственного из всех наших охранников, который по-доброму относился к нам. Он вбежал в комнату, бросился на колени и сказал сквозь слезы, что срок его службы окончился, но он не хотел уезжать, не признавшись мне, что возмущен поведением своих товарищей, которые таким бесстыдным образом обращались со мной и т. п. Его-то отношение ко мне никак не изменилось, поэтому он и просил встречи со мной, чтобы сказать мне об этом перед своим отъездом. Он был несказанно трогателен, и я тоже расплакалась. Я сказала, что не понимаю, почему они так изменились, ведь я всегда любила их, но сильнее всего меня огорчает то, что они больше не верят в Господа. Дело в том, что я слышала, будто им запрещают носить нательный крест. Спросила, носит ли он свой крест, поскольку не увидела его у него на шее. Тогда он сконфуженно вынул из кармана кошелек и показал мне крест и, к моей огромной радости, сразу же надел его. Он сказал, что он христианин и всегда таковым останется. Тогда я подарила ему образок с изображением Иисуса, он тут же надел его на шею и снова встал на колени. Это было так красиво и трогательно, и сердце мое наполнилось благодатью, я никогда этого не забуду, ибо я чувствовала то же, что и ангелы на небесах, когда чья-то душа обращается в веру, и это стало мне утешением, я почувствовала в себе новые силы, чтобы пережить многие трудности, которые еще ожидают нас.
10 октября. Вторник.
Апрак[сина] вернулась из Гурзуфа, где она заперла свой дом, и теперь останется здесь, поскольку ей оттуда очень долго до нас добираться. Ксения получила письмо от моего любимого Ники. Все так неописуемо печально и тяжело!
11 октября. [Среда.]
Были именины Зины, их отмечали в Свитском доме за праздничным чаепитием. Я провела весь день в одиночестве, так как Ксения тоже отправилась к Юсуповым поздравить Зинаиду Юс[упову], где к чаю собралось большое общество.
12 октября. [Четверг.]
Меня навестил Мотя Апраксин, который живет в своем доме, находящемся по дороге из Севастополя. Он тоже сильно переживает свалившиеся на него беды. Софи Ферзен была к чаю. В остальном все по-прежнему.
13 октября. [Пятница.]
Ксения была у двух Вер, к которым прибыл некий молодой студент Таль из киевского госпиталя, чем весьма порадовал их.
14 октября. [Суббота.]
Мы весь день ждали приезда моего дорогого к[нязя] Шервашидзе, но он приехал только в 10 вечера. Великая радость снова увидеться с ним. Он привез мне письмо от моей любимой Аликс. Рассказывал обо всем, чему стал свидетелем в Петербурге, об отчаянном положении в стране, погружающейся в подлинный хаос.
15 октября. [Воскресенье.]
Завтракала наедине с Шервашидзе и была рада снова слушать его рассказ. Приезд князя оказался лучшим лекарством и весьма меня взбодрил. Я сказала, что сегодня впервые за долгое время снова засмеялась, чем он остался весьма доволен и заявил: Non, vraiment vous etes contente de me revoir? (Вы действительно очень рады вновь видеть меня? – франц.) Он еще раз зашел ко мне после обеда, но, к сожалению, на следующий день его свалила простуда, так что мне не удалось повидать его – распрекрасные обстоятельства моего существования не позволяют мне выходить. Я становлюсь все мрачнее и мрачнее из-за отсутствия известий от моих дорогих, тоска овладевает мною. Отправленные мною телеграммы возвращаются обратно. Нас третируют так, как только вообще возможно. На тех немногих письмах, которые до меня доходят, вычеркивают титул и вставляют «Романовой», что меня только смешит.
17 октября. [Вторник.]
Написала письмо Вальдемару, сомневаюсь, правда, что оно когда-нибудь дойдет до него. К[нязь] Юсупов навестил меня, привез фрукты. Он всегда так доброжелателен. К моей несказанной, но и тоскливой радости, наконец-то получила первое письмо от моего бедного ангела Ники из Тобольска с описанием их отъезда из Царского при жутких обстоятельствах той ночью и т. п. Все происходило в глубокой тайне. Дом в Тобольске даже не был подготовлен к их приезду, и им целую неделю пришлось прожить на пароходе на реке. Когда же дом наконец привели в порядок, Ники с детьми шел к нему пешком через весь город, а она следовала за ними в дрожках – прекрасное обращение! Как все это жестоко и возмутительно, подумать только, они находятся в заключении там, а я – здесь! Шервашидзе все еще простужен, не выходит.
18 октября. Среда.
Сегодня несчастного Никиту постигло великое горе: его любимая собачка попала под колеса автомобиля Феликса прямо перед моими окнами, так что я видела все и в ужасе наблюдала, как он взял ее на руки и бросился с нею домой, бедный мальчик! Генерал Комстадиус, который жил здесь неподалеку, долго и тяжело болел, а его супруга, направлявшаяся сюда из своего поместья, с последней станции телеграфировала, что через несколько часов будет рядом с ним. Это известие его так разволновало, что он в одночасье умер и по прибытии она уже не застала его в живых, бедняжка Ксения позднее навестила ее. Печальная история. Уже завтра она повезет гроб в поместье в своем конном экипаже, в котором приехала сюда, – в наше время это единственный способ передвижения по стране. День прошел таким же чередом, как и другие. У всех остальных наших все же чуть больше свободы, они могут съездить в Ялту. Утром все дети, как всегда, навестили меня. Ксения изредка завтракает у меня с кем-нибудь из своих, но чаще бывает к чаю в 4 ½ пополудни.