— Лара, ты не сердись на них. Дуракам закон не писан. Если бы ты видела, что они в детстве вытворяли, причем именно со мной, как с мелкотой безответной. О-о! Хотя и мне тогда не до смеха было.
Так что мы оба с тобой жертвы розыгрыша. Расскажу тебе один случай из сурового детства. Однажды прихожу из школы домой, а Гришка с Женькой что-то конструируют, причем из разного барахла: велосипедного колеса, дырявой кастрюли, куска фанеры, каких-то железяк… Я, естественно, заинтересовался, спрашиваю — что да почему? А они молчат и продолжают чего-то там прикручивать, прибивать. Меня же любопытство распирает — спасу нет. Я давай хныкать и канючить, мол, что вам, жалко? Тогда Женька по большому секрету раскрывает тайну: они по старинным чертежам, которые нашли у Женькиного деда на чердаке, собирают вертоплан. Завтра он будет готов, но не хватает батареек. Если, говорит, хочешь полетать на вертоплане, разбей свою копилку и дай деньги для общего дела. А у меня копилка в виде глиняного кота была. Вот я, значит, погоревал немного над своим котом, а потом взял молоток и грохнул по скульптуре. Там около трех рублей оказалось, и все пятаками, сумма по тем временам не маленькая. Гришка с Женькой забрали деньги, сказав, что сбегают за батарейками, и ушли. Ну а я остался ждать. Вечером мать пришла с работы, а я реву белугой, уже понял, что меня развели, как кролика. Вот такая веселая история.
— Да уж, веселая, — улыбнулась Лариса, которой стало жаль Алексея Ивановича. — А куда деньги-то ушли?
— На кино и мороженое.
— А вам ничего не досталось?
— Шоколадный батончик. Брательник-то мой все же не последней сволочью был.
— Ну что, пойдем стряпать?
— Пойдем, — легко согласилась Лариса.
Их встретили неизменными шуточками, но не злыми, а вполне добродушными, и Ларисе вновь стало уютно среди этих людей.
Она вдруг поймала себя на том, что любуется Алексеем. Без привычного строгого костюма он выглядел намного моложе. Бежевый пуловер поверх шоколадной вельветовой рубашки подчеркивал его статность. В расстегнутом вороте она увидела пульсирующую жилку на сильной шее и подумала, что когда-нибудь обязательно поцелует эту жилку. Ей нравились его руки — большие, мужицкие, но в то же время ловко справлявшиеся с лепкой пельменей.
Главным же открытием были глаза. Почему она раньше не замечала их чистоты и доверчивости? Или не было подходящего случая? А может, он скрывал свои чувства?
Ей припомнился его юбилей двухгодичной давности. Тогда Денис подвел ее к отцу и представил как свою невесту. А тот посмотрел пристально, без улыбки. Она запомнила этот взгляд! Но почему? Не оттого ли, что он задел, растревожил ее душу?
Как сложен мир! Мысли ее метались из настоящего в прошлое и обратно, она делала попытки связать в одно целое свою жизнь, разделившуюся на отдельные фрагменты, и понять: где она была счастлива и где — лишь казалась себе счастливой. И что вообще представляет собой счастье? Или на каждом этапе жизни оно имеет свое лицо? Всякий раз новое?
Все ее существо было против такой теории. Не нужны ей никакие этапы! Она хочет одного-единственного счастья, на всю жизнь — одного. Как бы ей хотелось разделить это чувство с Алексеем. Впервые она встретила мужчину, которому нравилась и который притягивал ее саму, неудержимо, властно, точно мощный магнит. Господи, почему так хрупок мост между женщиной и мужчиной, почувствовавшими взаимное притяжение? Достаточно одного неверного движения — и мост рухнет. Что нужно сделать для того, чтобы сберечь первые движения души, еще робкие, но одновременно сильные своей свежестью и чистотой?
А сейчас, сидя с ним в ресторане поезда и глядя на то, как он ест борщ, на удивление вкусный и наваристый, Лариса испытывала сложное чувство. С одной стороны, она давно знала Алексея Ивановича, но с другой — перед ней был совершенно незнакомый мужчина, которого ей хотелось полюбить. Как выстраивать отношения с отцом бывшего жениха? Как перешагнуть те сложности, которые наверняка возникнут при более близком общении? Или лучше не думать об этом, а просто жить, то есть плыть по воле волн, как это было с Антоном?
Ей казалось правильным, что Алексей не форсирует интимных отношений. Впрочем, у них еще не было возможности остаться наедине. Хотя страстность в любом случае не скроешь. Если вспомнить их танец с Кронбергом в «Тюльпане», то желание обладать ею читалось в каждом его движении и вдохе. Алексей же чересчур сдержан. Поначалу это украшает мужчину, придает ему таинственный шарм, разжигает в женщине нетерпеливый огонь страсти. Но рано или поздно сдержанность нужно отбросить и проявить истинные чувства, те, на которых держится любовь, если она, разумеется, существует.
Что ж, она подождет. В любом случае первой она больше не бросится в объятия, как это произошло в карельской тайге. Пусть инициатива во всем принадлежит ему.
Алексей Иванович отставил бокал с вином и посмотрел на Ларису, задумчиво устремившую взор в вагонное окно.
— Лара, прости, что отрываю тебя от дум. Мне показалось — ты загрустила. Может, тебя утомило мое общество?
— Нет, нисколько. Просто я не знаю, как быть, как себя вести с вами.
— А мы до сих пор на «вы»? Даже тост «на брудершафт» не помог?
— Если бы все решалось с помощью тостов…
— Я понимаю, что глупо ждать чего-то сверхъестественного… И вообще, я слишком отстал от вашего поколения. И не могу претендовать…
— Алексей Иванович! Алексей! Только не проводите такую жирную границу между нами, не надо! Годы для меня не играют никакой роли. Тут другое… Хорошо, я буду честной до конца. Я любила другого человека…
— Кронберга?
— От… откуда вы знаете?
— Я видел вас. Неважно — где и когда. Но то, что я увидел, сказало о многом.
— Вот, значит, как. Ну что ж, теперь вы все знаете.
— А Дениса? Впрочем, можешь не отвечать. Его ты не любила.
— Кронберг — первая школьная любовь. И теперь это в прошлом. «Если даже пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне», — сказал поэт. О, как он прав!
— Ты еще молода и имеешь право на ошибки.
— Спасибо за утешение. Но слишком дорого они обходятся, наши ошибки.
— Лара, и я буду честным до конца. Это грех большой — то, в чем я сейчас признаюсь, но если я скрою свои мысли, еще не факт, что я так не думаю. На моем юбилее, помнишь, два года назад, я вдруг понял, что всю жизнь ждал одну женщину. Это ты, Лара. Ты можешь посмеяться, мол, бес в ребро и прочее. Но в молодости я был глупее вот этой пробки от вина. Мне нравились женщины стервозного типа, так называемые роковые женщины. И за это я заплатил сполна.
— А Валентина?
— Валя была прекрасная женщина и могла бы осчастливить другого мужчину, а ей встретился я. К ней были разные чувства, но любовью их не назовешь. Лара, сейчас мы сойдем на перрон и расстанемся. Этого требуют обстоятельства, сама жизнь этого требует. Но я буду ждать. Уж если я ждал всю жизнь, то подожду еще немного. Ты сама решишь, как нам быть дальше. И все. Не будем лишними словами девальвировать то, что было у нас позавчера. Я это сохраню до конца жизни. Ты знаешь, если бы тебя не нашли… В общем, если бы с тобой что-нибудь… Ну ты понимаешь. Меня бы тоже не стало. Все! Пойдем в купе. Скоро наша станция.
А жизнь брала свое с неумолимостью педанта. Ну разве спрячешься от этой текучки, коли сама в ней главный организатор и вдохновитель? Ни в какой тайге не спрячешься, ни на каком полюсе. Транспортная компания, с которой заключили контракт, начала подводить в первый же месяц нового года. Ларисе пришлось самой выезжать навстречу двум фурам, застрявшим на середине маршрута по непонятным причинам. Телефонные переговоры мало что прояснили.
Издерганная бюрократической волокитой, перебранками с водителями и экспедитором, но все же одолевшая этот форс-мажор, Лариса вернулась домой. Не успела зайти в ванную, как звонок из офиса вновь выдернул ее из дома. Теперь предстояло решать вопрос с владельцами складских помещений. Авария с лопнувшей трубой парового отопления привела к порче товара, застраховать который Лариса не успела. Полдня ушло на переговоры с арендодателями, в результате чего пришли к взаимному соглашению.
Вечером, после всей этой беготни, она устроилась в кресле, с Пушком на коленях и книгой в руках, но дальше двух страниц чтение не шло. Мысли неизменно возвращались в сумасшедшие три дня, проведенные в Карелии. Сейчас она не верила в их реальность. Неужели это было с ней? Ведь еще ни разу в жизни она не совершала безумных поступков ради мужчины. До сих пор она сидела дома и ждала инициативы со стороны влюбленных мужчин. Так ее воспитали. Это было ее жизненным кредо. И лишь однажды она нарушила неписаный закон — сама нагрянула к любимому в его дом как снег на голову. Чем это закончилось, лучше не вспоминать. Она была наказана за то, что преступила правило, которому неукоснительно следовала всю жизнь. Но если посмотреть объективно, то все оказалось к лучшему. В конце концов, ложь открылась, она прозрела. И пусть этот опыт, сделавший ее мудрее, причинил невыразимую боль, она не жалеет ни о чем.
Она копалась в себе, стараясь прийти к однозначному выводу: ее поездка к Алексею Ивановичу была продиктована чистыми чувствами, которые она подспудно держала в себе, боясь признаться в них, как в чем-то неприличном.
Но совесть не позволяла ей успокоиться на этом выводе, она подбрасывала еще один вариант, менее красивый и, к сожалению, более похожий на правду.
А правда заключалась в том, что ее смертельно обидели. Над ее любовью посмеялись. Ее душу растоптали те, кому она безоглядно верила, кого беззаветно любила. И чтобы обезболить страшную рану, она пустилась в это приключение.
Какая же она подлая! Зачем давать надежду влюбленному мужчине, если ты не уверена в себе? Она до сих пор так и не поняла — что для нее Алексей? Да, он прекрасный человек, обаятельный, умный мужчина, но этого мало, чтобы сказать: она не представляет своей жизни без него. Ее сердце пока молчит. Нет, оно не совсем онемело. Ведь в те объятия, в доме Евгения, ее бросил сердечный порыв. Но между порывом и настоящей любовью огромная дистанция.