Я захлопала в ладоши, тоже улыбаясь.
Старик бросил на меня быстрый взгляд и кивнул в знак приветствия. Я тут же сложила ладони в почтительном; жесте и слегка склонилась перед ним.
— Похоже, вам, леди, не так много лет, — произнес старик и благожелательно добавил: — Простите мое любопытство, но вы здесь впервые!
Я поспешно отрицательно покачала головой:
— Нет, я приезжала сюда несколько раз. А вообще-то я здесь родилась!
Старый монах внимательно выслушал мои слова, сощурившись и поглаживая бородку. Он помолчал немного, словно пытаясь что-то вспомнить.
К этому времени молодой монах уже собрал фигуры и сложил доску. Несколько мгновений он с нескрываемым любопытством разглядывал меня, а затем снова обратил взор на Учителя. Тот задумчиво покачал головой.
— Да, я припоминаю похожий случай. Когда-то давно в Храме благодатного дождя родилась девочка. Она появилась на свет преждевременно у женщины, которая очень поспешно прибыла сюда издалека.
По моему телу прошла сильная дрожь, а сердце бешенно забилось. Сказанное старым монахом слово в слово повторяло рассказ моих родителей о том, как я родилась.
— Учитель помнит это? — с благоговением спросила я.
Он сидел прямо передо мной, медленно поглаживая бородку и ласково глядя на меня проницательными глазами, словно за считанные секунды смог увидеть все события, произошедшие в моей жизни за последние двадцать лет. Все те радостные и печальные, хорошие и ужасные, добрые и жестокие вещи, которые мне пришлось пережить.
Его взгляд был подобен яркому пламени в печи в зимнюю стужу или закатным лучам солнца, он обволакивал и согревал душу. Я едва не расплакалась.
— Ты та самая девочка, которую нарекли буддистским именем «Мудрость»? — наконец спросил он.
Я не смогла сдержать слез и неожиданно разрыдалась.
16Истома, нега и день рождения Мудзу
Соитье двух людей — это полное взаимопроникновение, когда женщина всем своим существом сливается с мужчиной, и в этом сплаве чувств достигается не только единение тела, но и наивысшее наслаждение.
Занявшись сексом десять раз без эякуляции, вы обострите слух и зрение, после двадцати раз ваш голос окрепнет и станет звонким, после тридцати — кожа станет светлой и сияющей, после сорока — спина и грудь будут стройными и упругими, после пятидесяти раз бедра и ягодицы будут крепкими и сильными, шестьдесят сношений без эякуляции очистят уретру, сто — гарантируют вам здоровье и долголетие…
Нью-Йорк. Весна.
Апрель. В Нью-Йорке весна. Наконец-то настала счастливая пора. Несколько весенних гроз, похоже, разбудили почки на деревьях. Холодов больше не будет.
Мои мечты сбылись. Я переехала из своей квартиры на Уоттс-стрит к Мудзу в Вест-Сайд.
Тамошние швейцары стали меня узнавать — молодую женщину, вечно одетую в шелковые платья. Они потихоньку привыкли к тому, что я здесь живу, стали доброжелательнее. С одним из них по имени Сыег мы даже подружились. Он оказался поэтом, а чтобы заработать на жизнь, по ночам стоял у дверей. Он дал мне толстенный, отпечатанный на ксероксе том своих стихов. А я подарила ему мою книгу с автографом. Когда он был помоложе, то выступал в бродвейских спектаклях в дублирующем составе. Он все еще был красив и галантен. Когда он открывал передо мной дверь и учтиво здоровался, мне казалось, что я на сцене.
Служившие в этом доме швейцары были просто ходячими справочниками. У них были ответы на любые вопросы: где изготовить запасной ключ, у какого нотариуса заверить документы.
Переезд к Мудзу дал мне иллюзию супружеской жизни. Моя одежда висела в его шкафу, мое белье лежало в ящике комода рядом с его вещами, мой ноутбук стоял на его письменном столе, гигиенические прокладки были засунуты в шкафчик в ванной комнате, а столь любимые мною консервированные китайские фрукты прочно обосновались у него в холодильнике. Усики от моих антенн постепенно проникали в трехмерное пространство, в котором обитал Мудзу.
Мудзу прокомментировал это событие так, как я и предполагала: «Это совсем неплохо! По крайней мере, мне не придется больше тосковать о тебе». И он перестал звонить мне по три раза на дню, как делал раньше.
По вечерам, после его возвращения с работы, мы заказывали еду из ресторанчика «Китайское удовольствие» и смотрели по телевизору матчи НБА с участием его любимой команды «Нью-Джерси Нетс». А потом вместе нежились в ванне, заботливо терли друг другу спины и кусачками обстригали ногти на ногах. Иногда вдруг вспоминали о необходимости принимать витамины, брали каждый по таблетке и запивали из одного стакана. И, конечно, едва открыв глаза по утрам, целовались, как парочка воркующих голубей в лучах утреннего солнца.
Это была жизнь вдвоем, о которой я грезила.
А потом наступил день рождения Мудзу.
В отличие от меня, Мудзу радовался любому празднику, в том числе и дням рождения. Как-то он полушутя-полусерьезно заметил, что начал готовиться к своему столетнему юбилею, как только ему исполнилось двадцать лет. По его плану, на торжестве должны были присутствовать все его бывшие любовницы (ну, разумеется, если доживут). И съемки девяностовосьмилетия отца Хулио лишь укрепили Мудзу в его намерениях, словно чужое торжество было генеральной репетицией его собственного.
Однако нынешний год выдался не очень удачным для Мудзу. У многих его друзей были неприятности. Ричард внезапно заболел — наверное, объелся мороженого. Хулио собирался непременно прийти на торжественный ужин по случаю дня рождения Мудзу. Но совершенно неожиданно выяснилось, что Служба иммиграции и натурализации занесла его имя в «черный список», и он счел благоразумным не приезжать в США. В довершение всего редактору Керри, которая долгие годы сотрудничала и дружила с Мудзу, пришлось срочно вылететь в Сидней, чтобы ухаживать за больной матерью.
Поэтому мы решили устроить скромное торжество вдвоем.
Полакомившись устрицами и бараниной в одном из дорогих французских ресторанов, мы вернулись домой. Включили стереосистему и поставили диск с индийской музыкой. По всей квартире зажгли красные свечи, приняли ароматическую ванну. Мудзу надел пижаму, а я — подаренную Сиэр ночную рубашку.
Он нежно помог мне расчесать еще мокрые от банной пены волосы. И они, и кожа пропитались удивительным, непривычным ароматом духов, которые Мудзу привез с острова Бали. Их запах необычайно напоминал знаменитую серую амбру. По старинной легенде в нее превращалась раскаленная слюна летевшего над океаном дракона, капавшая из его пасти в воду. Едва аромат этого таинственного вещества окутывал кожу, сердце начинало трепетать от неизъяснимого волнения.
Мудзу отвел меня в спальню, открыл небольшую, запертую на ключ шкатулку, достал оттуда несколько странных предметов и протянул мне. Это было бледно-зеленое нефритовое яйцо с прикрепленной к верхушке шелковой нитью, серебристый шарик величиной с крупную жемчужину с несколькими более мелкими жемчужинками внутри, которые плавно перекатывались в такт слабому дрожанию ладони. Мудзу назвал их «потомством колокола». Еще у него на ладони лежали маленькие кусочки благовоний, красная шелковая лента и непонятная, пугающе-безобразная штука, по форме напоминающая пенис, судя по внешнему виду сделанная из клубня какого-то растения. По словам Мудзу, погруженная в жидкость, она разбухала и в несколько раз увеличивалась.
Спокойная улыбка Мудзу подействовала на меня ободряюще. Я не испытывала страха. Только любопытство.
Почти все предметы он положил обратно в шкатулку, оставив лишь яйцо и красную шелковую ленту. Мудзу сказал, что с помощью нефритового яйца японские женщины тренировали мышцы влагалища и что во время оргазма яйцо вылетало оттуда, как камень из катапульты. Я не могла сдержать смех. Похоже, такая реакция несколько озадачила Мудзу.
— Благодаря этому яйцу можно достичь необычайного по силе ощущений оргазма, — сказал он. — Но если тебе неловко, необязательно пробовать.
Конечно, я не могла устоять. С тех пор как мы впервые занимались любовью, Мудзу обрел удивительную власть над моим телом и, что важнее, завоевал мое безграничное доверие, какого я не испытывала ни к одному мужчине.
Мы уселись на кровати лицом друг к другу, завороженные свежим возбуждающим ароматом, исходившим от наших тел. Мудзу положил яйцо в рот, подержал его, там несколько секунд, а затем вынул и отдал мне. Нефрит еще хранил тепло его тела, был влажным от слюны и издавал слабый мускусный запах.
— Попробуй, введи его внутрь! — Мудзу внимательно наблюдал за мной.
Не снимая белой шелковой ночной рубашки с нарисованным на ней черным лотосом, я взяла скользкое нефритовое яйцо двумя пальцами и осторожно ввела во влагалище.
И как только его мягкий овал скользнул внутрь моего тела, я посмотрела на Мудзу, приоткрыв рот от удивления и пристально вглядываясь в его лицо. Он подошел ближе, закрыл мне рот поцелуем и, чередуя нежные поцелуи с ласковыми уговорами, шептал:
— Почувствуй, как оно плавно поворачивается, попробуй направлять его движение, напрягая мышцы… вверх — вниз, влево — вправо…
Произнося эти слова, он крепко держал оставшуюся снаружи шелковую нить двумя пальцами и по ее подрагиванию понимал, как именно движется яйцо в глубине моей теплой плоти.
Я все больше и больше поддавалась этому всепоглощающему ощущению, необычному скольжению этой ласковой овальной тяжести, совершенно непохожему на трение мужского члена. В плавном перекатывании нефрита внутри моего тела были неуловимая прелесть и чувственность.
Эта странная, необычайно эротичная игра целиком захватила меня. Нефритовое яйцо трепыхалось внутри моей плоти, словно охваченное безумным волнением живое существо, которое постоянно перевоплощалось, меняя форму и температуру, становясь все более скользким и гладким, по мере того как внутри меня разгоралось вожделение и я истекала томительными соками.