Кэл начал поворачиваться, и она закрыла глаза. В отличие от статуй на нем не было фигового листка, этого зрелища ей не вынести. Кровать прогнулась под его весом, она подвинулась, давая ему место рядом, и машинально потянула за собой покрывало. Нужно что-то ответить, ведь он спрашивал, испытала ли она облегчение, думая, что он сегодня не придет.
— Облегчение? Конечно же нет. В конце концов, чем скорее все худшее случится, тем лучше.
Что она говорит? Наверное, это было не самое умное, что можно было сказать.
На другой стороне постели наступила тишина, потом он сухо ответил:
— Никогда раньше не спал с девственницей.
— Я так и думала.
Послышалось его дыхание, оказывается, он уже рядом, она не заметила, как это произошло. Открыв глаза, она сразу увидела его взгляд — в нем были вопрос и неприкрытое вожделение, потом он склонился и поцеловал ее так, как в Лонг-Веллинге.
«Он надеется, что мне, по крайней мере, не будет неприятно, когда мы станем заниматься любовью, и незачем притворяться, что я сама не жду этого». И она обняла его за шею, чувствуя сквозь тонкую ткань ночной рубашки ту часть его тела, которая сейчас выражала недвусмысленное намерение.
— Эта прелестная рубашка мешает мне, — пробормотал он ей на ухо, сопровождая слова ласковыми движениями языка.
— Постой, я сейчас избавлюсь от нее, если ты позволишь.
Он откатился в сторону и, улыбаясь, смотрел на нее, пока она боролась с рубашкой, краснея под его взглядом, не решаясь снять ее совсем.
— Ты надо мной смеешься, — сказала она сердито.
Я просто тобой любуюсь. Ты восхитительна.
И, как будто прыгая в ледяную воду, София стянула рубашку через голову и закрыла глаза.
Она услышала его возглас, что, вероятно, выражало вежливое восхищение, и он снова обнял ее. «Кажется, я ему нравлюсь. Во всяком случае, пока я делаю все правильно. Он ведь не думает, что я знаю, что делать дальше». Его тело было мускулистым, горячим, она вдыхала его запах, он снова прильнул к ее рту, и она перестала думать, просто прижималась к его гибкому сильному телу, — любопытство и природная чувственность подсказывали, что она все делает правильно. Ее душили нахлынувшие неясные желания, о которых она и не подозревала.
Поцелуй становился все требовательнее. Потом он стал целовать и ласкать ее грудь, и она сама уже не понимала, что делает, бормотала какие-то слова, стонала и ждала, задыхаясь, того, что должно было последовать и что она сама жаждала испытать. Но он снова прильнул к ее губам, а руки заскользили вдоль ее тела, и эта сладкая пытка, казалось, длилась бесконечно. Потом его руки дотронулись до внутренней стороны ее бедер, она выгнулась ему навстречу, торопя и вынуждая его, он приподнялся на руках, но она запротестовала, притягивая его снова.
— Что ж, чем скорее это произойдет, тем лучше… — вдруг пробормотал он, и неожиданно резкая боль пронзила ее, и она заметалась под ним, очнувшись от сладкого забытья, но он прижимал ее к себе и не двигался. — Худшее уже позади. Обещаю. Верь мне, София.
И хотя все ее тело напряглось и протестовало, она заставила себя подчиниться и вскоре поняла, что это терпимо. Но волшебство исчезло. Этот мужчина, который только что вошел в нее, показался ей чужим. Она, наверное, не любила его, не было больше ни любопытства, ни восторга. Она открыла глаза и увидела его лицо над собой, его глаза были закрыты, лицо искажено гримасой, похожей на страдальческую, дыхание шумно вырывалось из груди — толчками, в такт движениям. Незнакомец. И ее тело сразу напряглось, словно отторгая его, но она снова покорно обняла этого мужчину, прижала к себе, и, когда все было кончено и он лежал, переводя дыхание, она ощутила нежность к нему — это был ее муж, он стал ей близок, хотя чувство неудовлетворенности и разочарования осталось. Как и чувство стыда.
Глава 10
Он лежал на спине, глядя в потолок, пока дыхание приходило в норму. Все прошло лучше, чем он надеялся, и она даже отвечала на его ласки. Пока отношения далеки от идеала, но потом, когда они привыкнут друг к другу, понимание партнера придет.
Она от природы чувственна и быстро научится, как можно доставлять ему удовольствие. Он лежал, полностью расслабившись, вполне удовлетворенный их первым опытом. Но кажется, еще не совсем. Неплохо было бы повторить немного погодя. Каллум вынужден был признать, что никогда еще не испытывал такой полной близости с женщиной. Может быть, потому, что она была его женой и это придавало любви другой вкус. Ее нервозность, скованность вначале мешали, потом природный темперамент взял верх, она стала отвечать на его ласки, но испытала боль, и довольно острую, которую он ощутил как свою собственную, и это немного испортило удовольствие. Но потом она оправилась, и он уверен, что тоже доставил ей наслаждение.
Он с улыбкой повернул голову и посмотрел на Софию. Она поспешно отвернулась, но все же он успел заметить, как большая слеза катится по ее щеке.
— София! — Пораженный до глубины души, он резко сел на постели. Она повернулась на бок, поджала под себя ноги, как будто пытаясь от него спрятаться. — Да что случилось?
Она что-то невнятно пробормотала. Он склонился ниже, чтобы расслышать, но успел понять лишь последнее слово: «Даниэль».
— Что? — Он хотел объяснений, хотя и не ждал особенно, что она станет рассказывать сейчас о своих переживаниях.
Она тоже села, вытерла глаза тыльной стороной ладони и виновато взглянула на него, будто удивляясь самой себе:
— Я…
— Да что случилось? Что не так? — снова спросил он. — Я сделал тебе больно?
— Нет. — Она покачала головой. — То есть да, немного, но это не важно.
— Тебе понравилось? Я доставил тебе хоть немного удовольствия? — Впервые в своей жизни он задал такой вопрос, раньше он никогда не сомневался вообще. Но теперь перед ним была не просто женщина — его собственная жена.
Она низко наклонила голову, так что он не мог видеть ее лицо.
— Да, да, конечно.
— Ты произнесла имя Даниэля.
Она вдруг громко всхлипнула.
— Мне надо кое в чем тебе признаться. — И снова спрятала лицо.
— В чем? — Он пытался быть терпеливым, но резкий переход от полной расслабленности и удовлетворенного покоя до изумления и непонимания не очень-то этому способствовал.
— Я не любила Даниэля, — тихо произнесла она наконец.
Каллум понял, что смотрит на ее руки, которые судорожно комкали край покрывала.
— Я готов был услышать все что угодно, но такие… — сказал он спустя некоторое время.
— Я знаю. Я поклялась любить его вечно. И это было правдой. Но случилось так, что со временем я разлюбила его.
— Боже мой.
Она взглянула на него полными слез глазами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать.
В интимном полумраке спальни ее голубые глаза казались темными и огромными.
— Я этого ждала. Теперь ты считаешь меня отвратительной лгуньей.
— Да нет. Послушай, я всегда считал вашу помолвку ошибкой — вы оба были тогда слишком молоды и не понимали, что делаете.
— Я помню, как ты тогда сказал мне: пройдет время, я вырасту и влюблюсь в кого-то по-настоящему. Но я только разозлилась, мне не понравилось, что ты вмешиваешься не в свое дело, читаешь нравоучение.
— Наверное, ты была права. Я все время разыгрывал из себя старшего брата, — признался он.
Проклятье! Все эти годы он заставлял Дана ей писать и чувствовал себя виноватым за то, что не смог заставить брата вернуться в Англию, жениться на ней, все это время…
— Почему ты не написала ему и не разорвала помолвку? — спросил он.
— Но как я могла? Во-первых, я поставила бы его в неловкое положение. И как бы я выглядела после всех обещаний, которые ему давала? Но поверь, в течение многих лет я не понимала серьезности проблемы. Если бы я знала, чем это кончится, то обязательно написала бы. Но я успокоилась, примирилась с положением невесты, меня оно устраивало, мне не досаждали, не твердили о необходимости выйти замуж или заняться поиском женихов. Я посвятила время рисованию, с головой ушла в любимое искусство.
— Искусство? — Неужели она считает искусством небрежные наброски углем и попытки изобразить с помощью нескольких мазков какой-нибудь натюрморт?
— О да. — Слезы высохли, она даже сделала попытку улыбнуться. — Это стало самой важной частью моей жизни. За исключением моей семьи. И теперь еще тебя, разумеется, — добавила она, а он отметил, что она вспомнила его в последнюю очередь.
— И у тебя все это время никого не было? — И Кэл не рассмеялся, увидев изумление на ее лице. Он еще не мог разобраться, что испытывает, услышав это признание. Знал только одно: он никогда не сможет сказать ей, что, по его мнению — а у него есть все основания так полагать, — Дан разлюбил ее, вероятно, еще раньше, чем она его.
— Нет. Я была ему верна.
Каллум был тронут искренностью ее слов. Дан, конечно, не был ей верен. Но никто бы не ждал верности при подобных обстоятельствах. Десять лет без женщины — это слишком. Кто поверит в такую ложь?
— Я не сомневаюсь. — Он взял ее руку. И сразу ее пальцы доверчиво переплелись с его пальцами. — Но ты выросла, превратилась в красивую женщину, и другие могли это заметить.
— Но где они, эти другие? Мы не могли позволить себе вывозить меня на лондонские сезоны невест, да и зачем это было делать — ведь я уже была помолвлена. Местное общество, за исключением Уилла, живет очень замкнуто. Все мои друзья живут в небольшом городке поблизости от нашего имения, но и там общество маленькое, несколько человек, и все знали, что я жду Дана. К тому же я ни разу не встретила мужчину, которого могла бы полюбить. — Она украдкой бросила на него взгляд.
— Да, весьма целомудренное поведение. — Что означает этот лукавый взгляд? Что она могла бы его полюбить, если бы встретила? Нет. Если она разлюбила его брата-близнеца, она не стала бы влюбляться в его двойника. — И когда ты поняла, что больше его не любишь?
— Когда получила письмо, в котором он писал, что вы оба собираетесь домой. А потом это кораблекрушение. Письмо пришло в тот день, когда произошла катастрофа. Я высчитала, что он послал его с более быстроходным небольшим судном, которое отплыло из Калькутты на несколько дней раньше.