— Господи, нет! Я знал и ощущал их физически, как свои собственные, но они были его, а не моими.
— И что было не всегда приятно в определенных ситуациях, — заметила она тихо.
— Но привыкаешь и не обращаешь внимания. — Он повеселел.
— Итак… — Она пыталась разобраться до конца. — Правильно я поняла: все происходило так, будто его чувства были одновременно и твоими, как отражение на стекле?
— Наверное. — Он отстранил ее от себя и заглянул в глаза. — Да, именно так. А ты откуда все знаешь?
«Потому что иногда я чувствую то же самое, — хотелось ей сказать. — Потому что я люблю тебя».
— Нечто подобное я и предполагала. Ты не сердишься, что иногда я заставляю тебя говорить о Даниэле? Тебе не тяжело?
Последовала продолжительная пауза.
Он опустил голову, так что она не могла видеть его глаза, по которым уже научилась читать его мысли.
— Да, для меня это трудно, и все же я не возражаю. Чем больше я говорю о нем, тем легче становится у меня на душе.
София придвинулась ближе, тесно прижалась к нему и положила голову ему на плечо.
— Мы никогда его не забудем, — прошептала она. — И ты всегда найдешь меня рядом, как только захочешь о нем поговорить.
Глава 18
Они долго молчали, слова были не нужны, они чувствовали нежность и близость друг друга. Он прижался губами к ее волосам, и она замерла, счастливая.
— Может быть, пойдем спать? — тихонько предложил он. В его голосе проскользнули знакомые нотки, от которых у нее сладко замерло сердце. В такие минуты его голос обволакивал, взгляд проникал в душу и руки становились не нежными, а властными и настойчивыми. Сейчас он принялся поглаживать внутреннюю сторону ее запястья, и у нее взволнованно забилось сердце.
— Сейчас, сейчас… Но я должна еще кое-что выяснить. — Она посмотрела на него и замерла как будто в нерешительности.
Каллум прищурил глаза.
— Если я положу руку сюда, — и она обозначила жестом свое намерение, — а потом так… Или лучше так? — Она легонько сжала его естество и потом отпустила, не отводя от него взгляда, и лукаво рассмеялась.
Он схватил ее руку:
— Ах ты, маленькая ведьма! Наверх и немедленно! И там я объясню тебе, что и как я предпочитаю. А может быть, устроимся прямо здесь?
— Каллум! Сюда в любой момент может войти кто-нибудь из слуг, — запротестовала она, и он вскочил, поднял ее и прижал к себе. — Ты не можешь нести меня на руках, потому что слуги еще не…
Не слушая ее, он поднял Софию на руки, и, когда они оказались в спальне, Чиверс, увидев их, испарилась в мгновение ока.
И все было так же, как и раньше, но только еще лучше. Он позволил ей все, о чем она давно мечтала. Ее ласки еще никогда не заходили так далеко. Но и его она заставила быть смелее и раскованнее, чем всегда.
София проснулась и увидела, что свечи еще горят, Каллум спит рядом на спине, совершенно голый, закинув одну руку за голову, одно колено поднято, внизу комок сбитых простыней. Впервые после любовных объятий он остался с ней. Она лежала, прислушиваясь к его ровному дыханию и ощущая всем телом блаженную расслабленность.
Часы пробили час ночи. Спать ей не хотелось. Осторожно перекатившись на бок, она с восхищением рассматривала лежавшего рядом мужчину, рассматривала глазами художника. Такой возможности раньше у нее не было. Ее всегда поражала разница между телами мужскими и женскими. И сейчас, придвинувшись ближе и покраснев, она изучала детали интимного строения, замирая от восхищения и любопытства.
Как он красив, ее муж! Надо его нарисовать. Она соскользнула с постели, накинула пеньюар и пошла за своими принадлежностями для рисования. Вернувшись, села на стул, придвинув его как можно ближе к кровати, и, прежде чем начать делать наброски, принялась снова разглядывать лежавшего перед ней обнаженного мужа: его руку, заброшенную за голову, вверх ладонью, с согнутыми пальцами, шрам у основания большого пальца, профиль, ресницы, бросающие тень на щеку, губы, сложившиеся в слабую улыбку, и ту часть тела, которая на статуях прикрыта фиговым листом, а сейчас находилась в состоянии полного расслабления. Наконец, она раскрыла альбом и перво-наперво сделала набросок всей фигуры, вложив в него весь свой опыт и мастерство. Ее внимание было сейчас предельно сконцентрировано.
Закончив, она коснулась рисунка так, словно под ее рукой была не бумага, а его тело. Она не сомневалась: это лучшее, что ей когда-либо удавалось сделать. И, закрывая альбом, подумала: любопытно было бы увидеть реакцию Каллума на этот рисунок — смутился бы он или, наоборот, был бы польщен или смущен, но одно ясно — она еще долго не осмелится показать ему этот рисунок.
— Нет!
Лицо его исказила гримаса ужаса, глаза были закрыты, он начал беспокойно метаться на постели. София вскочила и наклонилась, чтобы разбудить его, но в этот момент он взмахнул рукой, удар пришелся ей по лицу, но она не отпустила его:
— Каллум, Каллум, проснись!
Волна приближалась, огромная, высотой с дом, ее гребень белел в лунном свете, и ветер рвал с него клочья пены… Нет! Дан! Он схватился за поручни, перегнувшись, с трудом удерживаясь на накренившейся палубе. Внизу в спасательной шлюпке он видел смотревшие вверх, искаженные ужасом бледные лица: Эврил, Дита, Линдон, который пытался им помочь, и такое же бледное лицо Дана, он что-то кричал, рот был открыт, но его крик тонул в грохоте волн, завываниях ветра и ужасном скрежете — корабль ломало о камни.
— Дан… — И в это время волна настигла, ударила его, отбросила от края, он наткнулся о какой-то твердый предмет, поднялся на четвереньки и снова пополз по вздыбившейся палубе к тому борту, где только что видел лодку. Ее не было. Никаких следов. Дан исчез, навсегда ушел из его жизни. Он перегнулся через поручни, с трудом перевалился через борт и упал вниз, в кипевшую воду. Если бы успеть схватить брата, вытащить его наверх…
— Каллум!
Его трясли за плечи, и звал отчаянный голос. Но не Дана. Женский. Но он должен спасти ее, даже оставив поиски своего брата.
— Держись!
— Я держу тебя, Каллум, дорогой. Я держу тебя. Ты в безопасности. Проснись, умоляю!
Свет за закрытыми веками. Свет и тишина. Длинные водоросли скользят по его лицу, нет, это не водоросли, а длинные волосы и руки на его плечах, сильные, несущие спасение. Он с трудом открыл глаза.
— София?
Лицо ее сморщилось, как будто она собиралась заплакать, но видимым усилием сдержалась, пытаясь сохранить спокойствие.
— У тебя был кошмар. Ты вновь видел кораблекрушение.
Дрожь постепенно унялась, он приходил в себя.
— Прости, я напугал тебя.
— Не волнуйся. Лежи спокойно. Дай-ка я тебя укрою потеплее. — Она легла, натянула на него и на себя одеяло и тесно прижалась к нему всем телом, пытаясь согреть его.
Он чувствовал ее нежную кожу, исходившее от нее тепло и холодные ступни. Его жена… (Усилием воли Каллум стряхнул остатки сна и вернулся в действительность. Он лежал в ее постели, значит, не ушел к себе, они кончили заниматься любовью, и он глубоко уснул.)
— Мне надо было уйти к себе. Я не имел права подвергать тебя такому испытанию и очень сожалею, что ты стала свидетельницей моего кошмара.
Она обвила его руками, потом отстранилась, оперлась на локоть и заглянула ему в лицо:
— Ты хочешь сказать, что тебя каждую ночь мучают кошмары?
— Сначала так было каждую ночь, — признался он, — потом, после нашей свадьбы, реже.
Он не мог сказать ей правду: кошмары о Дане действительно стали реже, но теперь они изменились — вместо Дана была она, именно ее он терял в тумане. Каллум видел перед собой ее лицо, обеспокоенное, встревоженное.
— Не волнуйся так. Все уже прошло. Не бойся, я не сойду с ума. — Он пытался развеять ее самые худшие опасения. — Я говорил с докторами, они считают, что постепенно мои кошмары станут реже, а потом окончательно прекратятся. И не беспокойся, я больше не стану оставаться у тебя на ночь. — Он хотел встать, однако встретил мягкое, но решительное сопротивление. И прекратил попытки.
— Нет, ты останешься здесь, — сказала она решительно. — Я не позволю тебе страдать в одиночку. Постарайся уснуть. А утром ты расскажешь мне все подробно, слышишь, Каллум Чаттертон, во всех деталях. — Голос ее дрогнул. — Не упрямься, ты не можешь противостоять этому один, У тебя теперь есть я. Спи.
Раньше он никогда не пытался уснуть после кошмара. Вставал, читал книгу или работал до рассвета. Вот и сейчас он попытался преодолеть навалившуюся на него тяжесть, но, чувствуя теплоту и гибкость обвивших его рук, не в силах сопротивляться, провалился в глубокий сон.
Каллум проснулся, услышав звяканье посуды и негромкие голоса. Он открыл глаза и обнаружил, что находится в спальне жены, в ее кровати, а сама она сидит у окна за маленьким столом в каком-то необыкновенном пеньюаре — в облаке кружев и воланов.
— Который час? И что это на тебе надето?
— Девять утра. А в этом пеньюаре я скорее раздета, чем одета. Так считает Дита, которая и уговорила купить его. — Она улыбалась, но ее глаза были тревожны. — Я послала сообщение на Лиденхолл-стрит, что ты задерживаешься. Вставай и выпей кофе.
— Прямо так? — Он потер небритую щеку.
— Сначала накинь халат, — улыбнулась она.
— Но я не могу. Мне надо принять ванну, побриться.
— Прошу тебя, Каллум.
Он взглянул на нее, она была свежа, как роза, выступающая из своих кружев, но ее прелестное личико было так встревожено, что у него перевернулось сердце. Он чувствовал ее заботу, ее желание оградить и защитить. Он читал ее мысли, как когда-то читал мысли Дана. Это было необычно: если с братом связь давалась от рождения, с Софией она вырастала постепенно, по мере того как он узнавал ее все больше, и теперь эта женщина стала близка и дорога ему. Неудивительно, что он видел ее в своих снах.
Кэл встал, надел халат, провел рукой по волосам и сел к столу.
— Выпей кофе. Скоро принесут завтрак. А потом ты расскажешь мне все о кораблекрушении. — Она покачала головой в ответ на его невысказанное сопротивление. — Ты ведь никому об этом не рассказывал, так? Даже Уиллу? И теперь твой мозг пытается таким образом освободиться от этого груза.