Ей хотелось, чтобы и Жан при этом присутствовал. Вот чьи рассказы были бы интересны графу Шастейлю! Вот чей пример мог бы вдохновить его на что‑нибудь героическое! Но, поймав себя на том, что поневоле начинает менторствовать, Соня с сожалением должна была признать, что в жизни каждый ищет себе своего учителя.
Жану интересно совсем другое. Он стал врачом не случайно, именно в этой работе добился успеха, и именно она приносила ему настоящее удовлетворение.
Сначала молодого врача рыбаки не принимали всерьез. У них была знахарка, а до того знахарь. И всегда старые. Считалось, что лечить могут лишь люди мудрые, накопившие знания за свою долгую жизнь. А этот молодой, городской не знает, как лечить трудового человека.
Но после того как Жан пришил одному из рыбаков разорванное в драке ухо, его признали. И оказалось, что все хотят у молодого — из самой Франции! — доктора лечиться. Тем более что денег он не брал.
Соня же все это время под руководством де Мулена постигала науку защиты от нападения. Без оружия. Если не считать «звездочек», которые в конце обучения командор приказал выковать местному кузнецу, а потом отдал их алхимику, который покрыл металлические штучки раствором серебра.
Собираясь в дорогу, Мари нашила на платье своей госпожи полоску материала вроде маленьких кармашков, под ними для крепости полоску кожи. Из них наполовину торчали серебряные безделушки, на которые мужчины обращали внимание разве что с некоторым интересом — надо же, до чего дошла мода!
Мари упросила, просто умолила Соню, чтобы та тоже научила ее метать «звездочки», но так, чтобы не видел командор. Обычно она сопровождала на занятия с ним Соню и сидела в уголке, сверкая оттуда глазами, но не осмеливаясь подать даже голос. А вдруг господин де Мулен прогонит ее прочь, а его навыки было так интересно познавать. Для нее пусть и на словах.
Конечно, для служанки никто не стал бы покрывать железные штучки серебром, но те, что она тоже заказала кузнецу якобы по просьбе своей госпожи, Мари теперь носила в кармане передника и вдалеке от посторонних глаз метала удивительное оружие в старые тыквы, сваленные Жюстеном у сарая. При этом с удовлетворением отмечала, что у нее это получается даже лучше, чем у обожаемой мадемуазель Софи.
А вот учил драться госпожу Жюстен. Сердце Мари замирало от восторга. Она вспоминала дни, проведенные в приюте, когда «уродину» обижали все, кому не лень, а она могла разве что кусаться и царапаться. Это было вовсе не так страшно, как то, что она могла бы сделать, освой науку Жюстена.
Мари страстно мечтала, чтобы госпожа могла с нею позаниматься. Понятное дело, что видеть — одно, а самой проделывать подобные трюки — совсем другое. Но никто ей занятий не предлагал, а попросить самой — значит выдать себя с головой. Мари подозревала, что мадемуазель Софи могла бы ей отказать. Например, потому, что такому искусству обучают только женщин‑аристо—краток, а вовсе не их безродных служанок. И была бы не права, потому что знание Мари хотела обрести вовсе не для себя одной, а чтобы в случае опасности суметь защитить свою госпожу.
Но однажды… О, то, что случилось однажды, Мари потом бережно сложила в копилку своей памяти, как те немногие дары, которые выдавала ей скупая судьба. Однажды, когда она, как обычно, помогала Жюстену на кухне, он вдруг спросил ее:
— Завидуешь своей госпоже?
Мари не сразу поняла, о чем он ее спрашивает, потому что, конечно же, не могла госпоже завидовать. Просто любила ее без памяти и желала ей счастья.
Но Жюстен, поняв ее возмущение, уточнил:
— Тоже хотелось бы научиться борьбе?
— Хотелось, — призналась Мари и поторопилась тут же оправдаться: — Разве я для себя этого хочу? Кто сможет, кроме меня, защитить ее сиятельство, если нет рядом с нею ни мужа, ни брата, ни другого какого мужчины, достаточно сильного и опытного?
— Я смогу тебя обучать, — сказал Жюстен, — но тайно. Боюсь, командор будет против. Да и твоя госпожа не слишком довольна. Мы станем делать это, когда господа заснут.
— Но тогда вы не будете высыпаться, — робко заметила Мари.
— Мне давно уже хватает для сна четырех часов, — сказал Жюстен.
— Мне тоже, — обрадовалась Мари. — В приюте мне удавалось спать понемногу, а потом я привыкла и больше уже не хотелось…
Она виновато взглянула на Жюстена. Разговорилась не ко времени. Но он кивал ее словам, словно и сам хорошо знал, что такое приют для бедных девочек.
Теперь у нее с Жюстеном появилась своя тайна. Мари пообещала себе когда‑нибудь все рассказать своей госпоже. То‑то она удивится!
Надо сказать, что Жан, граф де Вассе‑Шастейль, ничего о занятиях Сони не знал. То есть он не спрашивал, чем она занимается целыми днями в его отсутствие. Если просто ничего не делает, то и это не возбраняется аристократке.
Сам он теперь тоже считался аристократом, но, как шутил над собой, купленным. Потому ему трудиться было незазорно. К тому же в доме жил не кто‑нибудь, а рыцарь Мальтийского ордена. Жан и сам бы с удовольствием слушал его нескончаемые рассказы, если бы не беспокойство о том, что его врачебные навыки могут утратиться от ничегонеделания.
Соня подозревала, что если бы Жан и узнал о ее занятиях, не стал бы так упорно учиться ни у мсье де Мулена, ни у Жюстена. Подобные уроки его не слишком влекли, чему она удивлялась, потому что прежде считала всех без исключения мужчин интересующимися всяческими видами орудия и драки.
Пока же она в очередной раз давала возможность Жюстену без всякой жалости швырять ее на солому, которой обильно устилали пол одного из залов старинного особняка. Хорошо, что она ходила на уроки в мужском платье, так что, падая, не являла собой картину, соблазнительную для постороннего мужчины, а скорее жалостную, потому что, особенно на первых порах, Соня падала тяжело.
Она никак не могла понять, почему де Жюстен падает всегда мягко, точно кошка, а она, как бы ни старалась, — как мешок с костями.
После таких занятий Мари, вздыхая, растирала места ушибов мазью, которую и давал учитель госпожи. Но при этом чему‑то улыбалась про себя, пока Соня не прикрикнула на нее:
— Ничего смешного нет. Попробовала бы сама, посмотрела бы я на тебя.
Теперь Мари больше не улыбалась, но если бы Соня не засыпала каждый раз так быстро, то она могла бы заметить, что ее служанка ближе к ночи куда‑то исчезает. Мари, улыбаясь, всего лишь думала, что ее синяки мазать некому и что постигает она науку Жюстена гораздо быстрее госпожи только потому, что росла не у любящей маменьки, а в сиротском приюте, где за себя нужно было уметь постоять. А уж умению падать она училась с младенчества, иначе бы не выжила…
Уже собравшись в дорогу, княжна все причитала, что для науки, которую она вознамерилась постичь, два месяца так мало! Как раз в это время ей исполнилось двадцать шесть лет, и обитатели дома, в котором Соня проживала со своим товарищем и служанкой, преподнесли ей подарок: странный перстень с черным камнем, оправленным в серебряную вязь, больше похожую на причудливо соединенные знаки, которые наверняка что‑то обозначали. Но что именно, командор не объяснил ей — не смог или не захотел. Показал только крохотный рычажок сбоку от камня, с помощью которого тот откидывался и обнаруживал небольшую полость.
— Для чего это? — удивилась Соня.
— Думаю, прежний владелец перстня хранил в нем яд.
— Яд? — Кажется, она туго соображала.
Глаза Арно де Мулена зажглись хищным блеском.
— Смотрите. Вот бокал вашего недруга. — Он пододвинул к ней собственный бокал. — Вы будто невзначай проводите над ним ладонью, а в это время открывается сей крошечный тайник, из которого в бокал сыплется яд. Недруг выпил, упал замертво. А кто отравил, каким образом — неизвестно…
А еще рыцарь! Разве это по‑христиански? Преподнести такой подарок ей — значит подозревать, будто Софья Астахова сможет когда‑нибудь воспользоваться столь недостойным способом. Даже против своего недруга!
Впрочем, как сказала бы ныне покойная матушка, дареному коню в зубы не смотрят. И что еще там? От сумы да тюрьмы… От шпаги до яда. Иначе почему она училась фехтовать? Не для того же, чтобы размахивать шпагой на балах во время танцев.
Только за один год своей жизни вне дома Соня узнала так много, так многому научилась, что теперь не сомневалась: в жизни ее ждет еще немало открытий, и сразу все равно нельзя узнать всего. Становилось понятным высказывание мудрого Сократа: «Я знаю, что я ничего не знаю».
А ведь раньше она считала себя довольно образованной, да и была такой по сравнению со многими петербургскими девицами. Но, выходит, смотря с чем сравнивать. Все в мире относительно. Взять того же де Мулена. Рядом с ним Соня попросту невежественна. Да что там с командором. Кое в чем ей не сравниться и с Жюстеном!
Соня так увлеклась наукой владения своим телом, постигая все новые и новые его возможности, что едва не надумала бросить все и отправиться в Тибет, чтобы постичь эту самую науку в совершенстве. Но потом охладила себя тем, что, наверное, в местные монастыри не принимают женщин. Даже добиваться духовного и физического совершенства разрешено только мужчинам…
Конечно, есть и женские монастыри, но разве там разрешают женщинам заниматься искусством борьбы, которая может многократно увеличить их силу? Наверное, мужчины понимают, что в таком случае возможность сохранять над женщиной власть уменьшится многократно, и предпочитают держать ее в невежестве.
Но сейчас не время вспоминать об уроках. Пока ей никто и ничто не угрожает. Соня надеялась, что и в дальнейшем она сможет жить спокойно, а свои новые знания применять разве что для защиты Жана Шастейля — перед любым обидчиком он будет совершенно беспомощен. Или занимаясь с Мари — девчонка спит и видит, чтобы княжна научила и ее так же владеть своим телом. Арно де Мулен, прощаясь, наказывал не оставлять занятий, ибо совершенство достигается лишь ежедневными упражнениями.
Он, наверное, прав, потому что с некоторых пор Соня перестала, например, заниматься с картами — этому искусству учил ее когда‑то в Версале Жозеф Фуше — и наверняка утратила навыки общения с ними. Теперь карт у нее не было, ведь мальтийский рыцарь и его оруженосец считали их изобретением дьявола, потому Соня даже не заикалась о том, какими карточными фокусами владеет.