Марля.
Не брабантские кружева.
Не блеснет насечкой Пистолет...
Время ставить свечку,
Русский поэт!
Кортик против пушек? Не будь упрям!
А как в глаза я гляну семи морям?
Меч ли против вечности? Мечутся в огонь
Плечи твои, меченые млечностыо погон...
.............................................
Плеть ли против обуха? Мушка ловит цель...
Вечного Вам отдыха, русский офицер!
* * *
Кто мы?
Последняя осень России в венозных ладонях листов...
Клены —
Ослепшие лоси носились в морозных загонах лесов.
А вдуматься в осень —
Рассвет отраженный, багровая гниль,
Растила, да бросила ветром сожженых под снежную пыль.
Потомки мыслителей,
Пасынки серой зимы —
Кто
Мы?
Откуда ?
Из тени бессонной, где ртутные блики мертвы,
Где чудо
Немного зеленой, пропахшей мазутом травы.
Гранит петербургской Европы,
Москвы азиатский базар...
Спартанцы бросали нас в пропасть,
Забыв завязать нам глаза —
И мы воскресаем —
Не так, как Христос или Будда —
Откуда?
Куда мы?
К бесплодным пескам ли, к холодному камню
Нордических скал?
Содомы
Оглянутся вслед нам, но бледно
Сверкнет их соленый оскал:
Поймать бы, порвать бы портрет, уходящий из рамы!
Куда мы?
МЫ — ИЗ КИТЕЖА
Н. Н. Рутченко
В граде Китеже, в граде Китеже, на безлистом, илистом дне...
Погодите же! Погодите же! Слышен колокол в тишине!
В граде Китеже, в граде Китеже, где намокла дневная мгла,
Не разбить вам, не заглушить уже, не достать вам колокола!
И когда забудет о розовом и нахмурится верх лесной,
Над изломанной гладью озера станет ветрено под луной,
И стеклянные волны призмами вновь подставят бока лучам —
Мы — не призраки — но как призраки
Подымаемся
По ночам!
За сараем в собачьем лае
(Мол, хозяин, возьми с собой!)
Мы опять вороных седлаем
И опять — в безнадежный бой:
Крепко взнуздываем надежду и накидываем плащи,
И выходим на берег между двух осин — и ищи-свищи!
Ну а в Китеже, ну а в Китеже ночью молятся и о нас:
«Разбудите же, разбудите же хоть кого-то на этот р<*з!
И когда поезда гремящие, обогнав нас, трясут мосты —
Разгляди, что мы — настоящие, что совсем такие, как ты!
Тонет звездный свет в гриве лошади,
Старый дуб в ночи крутит ус...
Дай мне, Господи, крошку прошлого,
Я пойму теперь его вкус!
К дому дом ощерившись лепится, словно вздрагивает во сне,
Перепуганные троллейбусы прижимают уши к спине;
По асфальту, где окна спящие не расслышат копытный гром,
Мы проносимся — настоящие — и скрываемся за углом.
Отряхните же, отряхните же наважденье хоть в этот раз!
Мы — из Китежа, мы — из Китежа, мы сегодня разбудим вас!
Заблудиться в пятиэтажии,
До утра не найти свой дом,
Где всеобщею распродажею
Вам грозят за каждым углом,
Где на улицах и вокзалах
В кумаче — ордынская вонь...
Где в церквах гаражи пожалуй потому, что не в моде конь...
Вы — не младше нас
И не старше нас —
Так не плюйте в нашу тоску:
Не умели мы — под татарщиной,
Не хотели — в аркан башку!
Души съедены, сосны спилены, вместо птичьего —
свист хлыстов...
Оттого-то и затопили мы все от папертей до крестов,
Затонули мы вместе с Китежем,
И поэтому — вас живей!
Отворите же, отворите же! Вот мы спешились у дверей!
В ваших комнатах, в ваших комнатах,
Там где страх как столетье стар,
Мы напомним вам, мы напомним вам,
Все, чем жили вы до татар,
И о Китеже, и о Китеже — ибо мгла его не смогла...
Ну проснитесь же, ну очнитесь же!
И услышьте колокола!
ПОСОХ
Венок сонетов
1
Всем, кто остался в Петербурге.
От ног мы отрясаем прах былого,
Но в памяти несем его с собой,
Чтобы над нашей двойственной судьбой
Не властвовала ржавая подкова.
Не ищем мы ни родины ни крова,
Но все, что оставляем за спиной,
Нам каждый час напоминает снова
Владенья Януса — порог дверной.
Гонимые неутолимой жаждой,
Мы не имеем ничего, но каждый
Невнятным ожиданием палим:
А вдруг в безмерности найдется мера?
Так мы идем путями Агасфера
И первого свидания не длим.
2
И первого свидания не длим
Не потому, что ищем Эльдорадо,
Не потому, что новую отраду
Легко предпочитаем тем, былым.
Нет! Город, нас родивший, стал двойным,
Когда в низинах северного ада
Возник он, желто-белая Эллада,
Своей парадоксальностью томим,
Как пальма у полярного болота,
Как Петр с ключом — и адовы ворота...
Простившись с ним, мы многое простим,
И сон его гнилой не потревожим,
Но быть его рабами мы не можем,
Иначе всех проглотит «Третий Рим».
3
Иначе всех проглотит «Третий Рим»,
А мы, кто только будущим богаты,
Навек замолкнем, вдоль дорог распяты,
Иль под молитвы на кострах сгорим.
А уцелеют серые, как дым,
Казенные бетонные догматы,
Бумажные цветы да казематы,
Да некий свет, обещанный слепым...
Не зря по Праге скрежетал металл:
Он всех, кто не оглох, предупреждал
О приближеньи времени такого,
Когда опять под триумфальный звон
Рабы рабов обрубят цепь времен,
И память не сумеет влиться в слово.
4
И память не сумеет влиться в слово
У тех, кому прозренье не дано,
Кто прошлого туманное окно
Сменить на мир бескрайний не готовы,
Кому звучанье языка иного
Немыслимо, враждебно и темно —
Тот золотит картонные оковы,
И уксус принимает за вино.
А нам, презревшим тесные берлоги,
Понятны и близки любые боги,
Любые листья на любом стволе.
В Стамбуле турком быть, в Афинах — греком,
Не быть никем. Быть просто человеком.
Мы всюду дома, только б на Земле.
5
Мы всюду дома. Только б на земле
Вновь идолов живых не наплодили,
Чтоб нас заставить кланяться горилле
И втихаря летать на помеле.
Нет, лучше в честном кожаном седле
Провековать, глотая тучи пыли...
А те, кто лбы об стену не разбили —
Пусть дышут, если дышится в петле.
Похлебка есть для каждого раба:
В ней — долг и честь, в ней — вера и судьба...
Она, по счастью, мало нам знакома,
Но и понюхав — не избыть стыда!
А потому — дай Бог, чтоб никогда
Нам не грозил цепями призрак дома.
6
Нам не грозил цепями призрак дома
Не потому, что нет его для нас,
А потому, что вдруг, в какой-то час
Чужое можно предпочесть родному.
Ведь не равна одна страница тому,
И перечитывай хоть в сотый раз —
Нет больше пищи для ума и глаз,
Одно лишь утешенье, что знакома.
Прав был Улисс и жалок был Эней:
Я верую в сожженье кораблей!
Пусть мачты вспыхивают, как солома,
Пока леса растут и есть топор —
Мы всё плывем, благословя простор,
И верою в самих себя ведомы.
7
И верою в самих себя ведомы,
Мечтая, не идем в рабы к мечте.
Смысл жизни, обретенный в пустоте,
Не уложить в простые аксиомы.
Любым векам и странам мы знакомы:
Живет апокриф странный на листе
Старинного пергаментного тома,
И кто-нибудь, открыв страницы те,
Прочтет о серых ангелах преданье:
Мы — не жрецы, не жертвы для закланья,
Мы навсегда верны одной Земле.
Рай нас отверг, и серный ад не принял.
Мы — средь людей. Отвеку и поныне
Ни свету мы не отданы, ни мгле.
8
Ни свету мы ни отданы, ни мгле,
И под аркан не подставляем шею.
Умеем все терять, и не жалеем,
Хоть втайне и мечтаем о тепле.
Но соль морей не сохнет на весле:
Ветра по расписанию не веют,
Отечества пророки не имеют,
И птица не завидует пчеле.
Omnia mea — мысли, краски, звуки,
Да женские ласкающие руки —
Иных от жизни нам не надо благ,
И суета сует так мало значит!
Пускай свистят нам вслед, пускай судачат,
Пускай рядят хоть в шутовской колпак!
9
Пускай рядят хоть в шутовской колпак —
Мы сами балагану знаем цену:
Скрипучую раскрашенную сцену
Преображаем, как бездумный маг,
В минутный храм поэтов и бродяг,
И озорство предпочитаем плену.
Ну, конура, вынюхивай измену!
(Язык от лая — на бок, словно флаг)
А лицедей, творец бродячих истин,
Приманчив для тебя и — ненавистен,
Но что волкам до суетных дворняг?
Пусть лижут цепь! Мы не разделим с ними
Наш тайный тост под звездами немыми:
Пророк, а не беглец — наш каждый шаг.
10
Пророк, а не беглец наш каждый шаг,
Но песнь Лилит не хочет слышать Ева.
И все же сохранится тень напева
В крови столетий, и в пыли бумаг.
Но если даже будет все не так,
И заглушит бамбук следы посева,
И мирный птичник задрожит от гнева,
И злой осокой обернется злак,
Проснется месть порубленных садов,
Леса придут на место городов,
И красные от кирпича потоки
Съедят металл — что ж, значит — новый круг...
Одно не дай нам Бог увидеть вдруг:
Что под ногой — пустыни сон глубокий...
11
Что под ногой? Пустыни сон глубокий?
Барханов рыжих золотое зло?
Нет, просто море в полдень принесло
На гребнях волн мираж тысячеокий:
И вовсе не песок сжигает щеки,
А первый снег (его слегка мело)
...Ночная скачка в Царское Село
Ломилась в ненаписанные строки,