Или тихонько молишься?
...Автобусами пользуешься,
Да семечки плюешь
На свой бульварчик козий,
На мир чужой и пестрый,
На церкви и на цепи,
На лужи и на космос...
Да ты и вправду остров,
Когда вот так живешь!
ТАЛЛИН
1.
Там, где мостовых лиловый камень
Редко под колесами дрожит,
Там, где над вторыми этажами
Выступают третьи этажи —
Как ступеньки, только вверх ногами,
Там, где тускло светят витражи,
Словно пестрый свет их еле жив,
Там, в клещах у городского вала,
Улица осталась, как была:
Лишь бы только стен не задевала
Алебарда поперек седла!
Там о чем-то грает вороньё
У оград, захлеснутых сиренью...
Кажется — бесшумный вал ее
По ветру унес в небытие
Четырех столетий поколенья.
Копья шпилей лезут в небеса
Жесткими гранеными концами...
Только вдруг — за тихими зубцами
Всплеснута проспекта полоса!
Колокол или трамвай звонит?
Не понять: четыре века смяты.
Был шестнадцатый — и вдруг двадцатый
Сразу, непосредственно за ним!
Смотрит сверху, флюгером вертясь,
Ко всему привычный Старый Тоомас
На аргон реклам и на автобус,
На столетий порванную связь.
2.
Устья улиц — как пролеты ворот,
А на крышах — без счета ворон,
Тут веками обтерты углы,
Старой ратуши арки тяжелы.
Ухмыляясь, наблюдает за мной
Старый Тоомас, человечек смешной.
Он над ратушей на шпиле, Старый Тоомас,
Беспрестанно пляшет старый танец,
Он не чувствует веков на плечах...
Кто ты, Тоомас, ты кузнец или бочар?
Ты ли обручи для бочек ковал?
Ты ли в крепких доньях доски стыковал?
Ты ли темным пивом потчевал народ?
Ты ли стражем был над сотней ворот?
Ты ли в море провожал рыбака?
Над Эстонией вращаются века,
Над Эстонией на шпиле кружа,
Ты стоишь, ее истории душа!
Нет в судьбе ее ни льва, ни меча...
Слушай Тоомас, ты — кузнец, или бочар —
Слазь со шпиля — видишь кружка полна,
Ну, давай, по кружке пива, старина!
ДИЛИЖАНС
Утихнут годы, дни слежатся
Под гнетом памяти...
А в Тихвин ходят дилижансы
По снежной замяти...
Они автобусами прикинутся,
И в это веря,
Автоматические раздвинутся
Гармошкой двери.
А кони, снежно-белогривые
Враждуют с прозою.
Кондуктор отрывает криво
Билеты розовые...
Сидят туристы с рюкзаками,
Курсистки с косами,
Монах какой-то рядом с нами
и Римский-Корсаков.
За снежной пылью от копыт,
За дымом выхлопов
Он слушает, как Тихвин спит,
В ветвях нагих пропав...
За монастырскими стенами,
За дымной фабрикой —
Пирог, слоеный временами, годами, фактами...
Они в Скрижалях были строчками,
В музеях — латами,
И все смешались, оттого что
В с е г д а была Ты...
И от того, что в стеклах ватных,
В невнятной замяти,
Коней и дней невероятность
Следишь глазами Ты.
* * *
В окна мне глядят Юпитер и Париж.
...Где-то там ночная питерская тишь.
А в Воронеже — вороны на крестах,
У них черные короны на хвостах.
И растаяло созвездье Гончих Псов,
И пластается туман из-за лесов,
Где молчит, как берендеева страна,
Вольной Вологды белесая стена.
А за ней — морозцем тронутая ширь...
Там затерян Ферапонтов монастырь,
Там над озером, где низкая трава,
Тают в воздухе неспетые слова,
Цвет лазурный не отдавшие зиме —
Дионисиевы фрески в полутьме...
Там, в приделе, за безлюдный этот край
Заступись ты, Мирликийский Николаи,
За осенний, за желтеющий рассвет;
Помяни, что мне туда дороги нет,
Помяни, что в граде-Китеже живу:
Только воду осязаю, не траву.
Помяни, что я молился за леса
И над озером тугие паруса...
Ты, взлетающий в подкупольную высь,
За меня, святой Никола, помолись...
ОПРИЧНИНА
Павлу Антокольскому
1
ПРОЛОГ
Опричники едут
За Москва-рекою зарева
Вдалеке.
Скачут люди государевы
Налегке, налегке.
Только филин где-то ухает,
Конь храпит, конь храпит,
Только глина тяжко плюхает
От копыт, от копыт...
Пляшут тени в свете месяца
На Руси —
А за заборами-то крестятся:
«Пронеси, пронеси!»
Ох и страшен вид их праздничный
В час ночной!
«Ну, авось, на этот раз еще
Не за мной, не за мной!..»
Память — пятна факельные вдоль Москва-реки.
Мотоциклы фарами прощупывают потолки...
На запор ворота добрые
От греха:
Ну а вдруг как пустят огнивом
Петуха, петуха?
Их начальник смотрит радостно
На грабеж, на пожар —
А ведь он, опричник Вяземский,
Из бояр!
Видно все именье начисто
Прогулял, прокутил,
Что в опричное палачество
Поступил!
Над попоною богатою
У седла —
Песья голова косматая,
И метла, и метла:
Чтоб измену чуял скверную
Аки пес,
Чтоб царю Ивану верную
Службу нес...
Память — копоть факельная да звериный страх.
Мотоциклы фарами шарят в мозгах...
Справедливо ли, облыжно ли —
Всех мети, грех — не грех!
А какой злодей из книжников —
Паче всех, паче всех!
Хоть боярин — не боярин ты —
Виноват? Виноват!
Православный ли, татарин ты —
Всем подряд, всем подряд
И хоромы будут дадены,
И земля, и земля:
Два столба, что с перекладиной,
Да петля...
Память — пепел факельный да вороний грай.
Мотоциклы фарами высвечивают дорогу в рай...
2. Из письма, найденного в Соловецком монастыре.
... И нет Адашева, и нет Сильвестра.
Повсюду, как проклятие Господне,
Опричные и жгут и грабят земских,
И смердов бьют, и забирают девок —
Все именем царя...
Но как же он —
Повинен ли в бесчинствах, или сам
Не знает, что творится на Руси?...
... И днесь пишу я, бывший переписчик
Посольского Приказа.
Довелось
Мне перебеливать большую книгу
Последней Летописи. А когда
И прописи и многие картины,
Все в книге было начисто готово,
Затребовал Великий Государь
Меня и труд мой, и рукой своей
Вписал он о крамолах, что бояре
Чинили в дни, когда болел он тяжко.
И сам же записал о том, что в судьях
Курлятев был, Адашев, Шереметев
И Висковатый-дьяк »
А после, как пришлось мне книгу эту
Опять перебелить, и в новый раз
Картины заказать, какие надо,
(Прошло лет пять, а может быть и боле)
Царь учредил Опричнину в тот год,
И в Александровскую слободу
Уехавши, затребовал опять
Мой труд к себе, и на полях вписал,
Все имена злодеев, и меж ними
Курлятев был, Адашев, Шереметев
И Висковатый-дьяк
Еще вписал, что смуты и мятеж
Причиной оскуденья в государстве.
Я ж был сюда на строгий постриг сослан
И
писано сие рабом господним
Монахом соловецким Мисаилом.
(В миру — Матвей Семенов сын Лобанов)
3. Крепость Печерская
Будет крепость у Печер!
Незадаром же вечор
Изо всех деревень смердов собирали!
Где Печеры — где Изборск!
И людей на двадцать верст
Друг за дружкою монахи расставляли:
Повелел отец Корнилий,
Чтоб изборский известняк
Не носили, не возили,
А вот так —
Словно ведра на пожаре — по рукам
Двадцать верст передавали,
Да чтоб батогов давали нерадивым мужикам!
Будет крепость у Печер,
Чтоб король нипочем
Не прошел в российские пределы...
Только кто ж в Москву принес
На Корнилия донос,
Что замыслил, мол, егумен злое дело:
«Для чего бы он без царского веленья
Указал к монастырю таскать каменья?
Чтоб Жигмонту передать укрепленья?...»
— Эй, бояре — не бояре, все мутители,
А на плаху на Пожаре не хотите ли?
(Голос из XX века:
И никто не объяснил внизу ему,
Что инициатива — наказуема?)
Нет, опричнина —
Не пустяк, не пустяк,
Нет, опричнину
Не простят, не простят
потомки...
4. Монолог Андрея Курбского
Прощай, Москва, не свидимся с тобою —
Бегу я...
Не за тебя, Москва, на поле боя
Паду я...
Что ж, видно больше не судьба мне.
Разлука сгложет.
Хоть княжья шапка дорога мне,
Башка — дороже...
Всех добрых он побил и сильных,
Кто для него старался.
Решил, что сам один — Россия,
Бога не убоялся.
Но слышишь, Господи, клянусь я,
Что никакого
И заговора не было, в том Русью
Клянусь...
(Голос из XX в.: Что нынче стоит слово!)
Под топором навек закрыть глаза мне
Не гоже!
И княжья шапка дорога мне,
Ан истина дороже!
5. Курбский у Корнилия.
К ночи прибыл в Печеры Курбский.
Вот и город последний русский.
И князю сказал егумен:
«Мудр ты, княже, да неразумен.
Ты не бойся царя Ивана,
Не беги ты в чужие страны.
Там, в Литве, тебе грош цена,
А в России —• и смерть красна.
Хоть и грозен Иван Васильич,
Только он ведь не вся Россия!
У России широки плечи,
А Иван, он как мы — не вечен.
А помрет — быть великой смуте,
Не управиться псу-Малюте:
Рубят лес, да топор-то ржавый!