Но ему становилось все хуже. Сознание раскололось пополам, а затем раскололся надвое и он сам. Сидя в кресле, он с ужасом видел себя, корчащегося в предсмертной агонии посреди комнаты. Да, эта извивающаяся в судорогах призрачная фигура — не отдельная от него копия. Теперь он был и собой, и этой фигурой, он видел себя и с той и с другой стороны, теми и этими глазами. И два Довгера испытывали взаимную ненависть, в каждой части раздвоенного единства жило то, что отчуждалось другой частью. Но испытывали они и потребность в слиянии. Отталкиваясь, как одноименные полюса магнита, они притягивались, как разноименные.
Тот Довгер, что сидел в кресле, встал и шагнул… Не к своему двойнику — к СЕБЕ. И его второе «я» потянулось к нему, но сила отталкивания разбросала их. Призрачный Довгер рухнул на диван. Черты его лица исказились, стерлись, проступило иное лицо — воплощение всего, что именуется Злом. Как таинственный портрет Дориана Грея, как зеркало, умеющее отражать темные стороны вещей, это лицо было одной из его сущностей. Губы шептали, умоляя о помощи, о слиянии, о спасении… Поздно.
Схватившись за сердце, Довгер упал на ковер. Лицо существа, лежащего на диване, перестало быть кошмарной маской… Оно ПЕРЕСТАЛО БЫТЬ. Призрак отправился туда, куда рано или поздно попадают все призраки, — в страну Небытия. Он растворился в нескончаемой тьме.
Энергия, вызвавшаяся это мощнейшее возмущение стабилизирующих полей реальности, распространялась теперь по радиусам. Ей предстояло рассеяться во Вселенной, ибо то, что произошло, было флуктуацией, а любая флуктуация недолговечна. Но прежде чем навсегда покинуть Землю, ее расширяющаяся и слабеющая волна коснулась еще двух людей.
Шермана и Нику держали в камере на одном из самых нижних уровней — может быть, Y или X. Почему-то их не разлучили, возможно, чтобы прослушивать их разговоры, хотя это и противоречило тому, что говорил Довгер. Цепи были и здесь; Шерман пытался открыть замки, но безрезультатно.
Первой беспричинное как будто беспокойство (впрочем, какое уж там беспричинное при всех ее бедах! Скорее, неожиданное) почувствовала Ника. Раньше она читала о том, как люди иногда ощущают чью-то далекую смерть, но по опыту такое было незнакомо ей. И все-таки…
Встревожился и Шерман. Ника видела, что он как будто прислушивается к чему-то, а ведь было абсолютно тихо.
— Что-то случилось? — спросила она, надеясь, что он поймет.
— Думаю, да, — сказал он. — Равновесие нарушено.
— Равновесие? У меня странное чувство, что где-то… умер человек.
Шерман еще некоторое время сидел в напряженной сосредоточенности, потом покачал головой и произнес:
— Нет, Ника… Нет. Никто не умер, и тем не менее это смерть. Умер не человек. Умерло зло в одном человеке.
— Умерло… Зло? Я не понимаю, Джон.
— Я не могу тебе объяснить.
— Почему?
— Ника, тебе только кажется, что я все могу и все знаю. На самом деле это далеко не так.
— Не так?
— Нет, — сказал Шерман.
12
Дверь камеры отворилась, и вошел старик. При взгляде на него Ника подумала, что ему, должно быть, лет сто… И лишь постепенно, приглядевшись, она с изумлением узнала профессора Довгера. Да, это был он, и он даже не слишком изменился, если не считать глубже залегших морщин на лбу и в уголках глаз. Почему же в первый момент Ника увидела человека незнакомого и очень, очень старого? Она не могла ответить себе.
Профессор закрыл дверь, молча прошел к столу и сел на табурет. Он сидел без движения с полминуты, потом произнес хрипловатым голосом, так не похожим на его прежний уверенный голос:
— Прослушивание отключено. Мы можем поговорить. Я хочу сказать вам…
— Я знаю, — тихо промолвил Шерман.
Без удивления, устало Довгер посмотрел на него.
— О, вот как… Но… Все равно. Я намерен покончить с проектом «Мельница». Вы, разумеется, свободны.
Ника потеряла дар речи, но быстро опомнилась и протянула к Довгеру скованную браслетом с цепью руку.
— Тогда для начала, профессор, освободите нас от этого!
— Да, конечно… Сейчас.
Вытащив из кармана маленький ключ, Довгер отомкнул замок на браслете Ники и проделал то же самое с браслетом Шермана.
— Я начинаю вам верить, — сказала Ника, потирая запястье. — Но знаете, я хотела бы и что-нибудь понять, для разнообразия.
— Я видел собственную смерть, — сказал профессор. — И я нашел человека в Темной Зоне… Андрея Владимировича Илларионова. Он не реципиент, он один из моих сотрудников.
— Что с ним? — спросил Шерман.
— Пока плохо, но он выберется. Мы успели обменяться несколькими фразами… Это ему мы все обязаны. Все люди.
Для Ники эти слова мало что осветили, но она помнила и свои странные ощущения, и краткий разговор с Шерманом. Не то чтобы ей этого хватало, однако она чувствовала, что вряд ли добьется большего.
— Задача будет нелегкой, — продолжал Довгер. — Я не смогу действовать в открытую, и мне придется…
— Вам придется, — перебил его Шерман, — под каким-либо предлогом временно прекратить эксперименты и постараться спасти, восстановить реципиентов. Тех, кого еще возможно спасти… А предлог… Ну, например, новая методика…
— Подождите. — Довгер недоумевающе нахмурился. — Временно?
— Примерно на месяц.
— А что случится через месяц?
— Эллолы на уровне Z разрушатся. Необратимо, полностью, и так, что это будет выглядеть самопроизвольным распадом, обусловленным какими-то их неизученными свойствами.
— Почему они должны разрушиться?
— Я установил дезинтеграторы на уровне Y. Ради этого я и прорывался к одиннадцатому вентилятору, самому близкому.
— Мои люди все обыскали там и ничего не обнаружили.
— Дезинтеграторы трудно найти из-за их малых размеров. Они устанавливаются из небольшого контейнера, который затем сам распадается вследствие простой химической реакции. И они требуют настройки на эллоны, а дело это сложное и не такое скорое, заранее их нельзя подготовить. Вот меня чуть и не пристрелили ваши парни! Если бы не Ника…
— Дезинтеграторы, — повторил Довгер почти шепотом. — Какие дезинтеграторы, мистер Шерман? Никто не знает в точности, что такое эллоны. Тем более никто не может знать, как разрушить их дистанционно при помощи… Таких технологий не существует… На Земле.
Шерман улыбнулся:
— Ну почему же? Ведь образцы с эллонами были вывезены из Германии, не так ли? Почему вы уверены, что они достались только русским, что другие образцы после войны не попали, скажем, в Америку, что с ними не велись там работы, в результате которых и были созданы дезинтеграторы?
— Вы установили дезинтеграторы, — пробормотал Довгер, внезапно будто утративший интерес к вопросу о земных и неземных технологиях, а вероятнее, понявший бесперспективность этой темы. — Проект «Мельница» был обречен… Зачем же вы убеждали меня, что он опасен?
— Разве я имел шанс вас убедить? Но попробовать-то стоило… Я ведь шел в какой-то мере наугад. Я не знал и сейчас не знаю, все ли эллоны находятся на уровне Z. Если где-то отдельно хранится еще хотя бы один… И потом, дезинтеграторы действуют медленно. Минимум тридцать суток. В течение этого срока вы вполне могли переместить некоторые эллоны — из предосторожности или по любой иной причине, — а радиус досягаемости дезинтеграторов крайне мал… Я мог бы уничтожить проект, но только если бы мне повезло.
— Вам повезло, — сказал Довгер. — Все эллоны там, и я не собирался их перемещать… Жаль только беднягу Илларионова. Его подвиг становится чуть ли не напрасным, запоздалым. Но без него…
— Напрасным! — воскликнул Шерман. — Напрасное бессмысленно. О чем вы говорите, профессор! Разве то, что произошло с вами, бессмысленно?
— Я уж помолчу о том, что вы сделали бы с НАМИ за этот месяц, — язвительно вставила Ника. — А другие реципиенты? Один месяц может сохранить им разум! И разве после крушения проекта ваши убийцы не прикончили бы их, охраняя ваши черные секреты?
Натянутая до предела струна гнева прозвенела в ее голосе, но и в мыслях она не отводила себе и Шерману одну и ту же судьбу. Стать реципиентами — это она допускала, но умереть — нет. Так ли велика была ее вера в Шермана, в его способность не сдаться и выиграть даже в объятиях страшных машин, пожирающих мозг? Или она думала сейчас исключительно о несчастных жертвах, о людях, которые продолжают страдать и в этот момент? Как бы то ни было, она не удержалась от мстительного наставления, надобности в котором и сама не видела.
— И вы, профессор, вдребезги разобьетесь, но вернете этих людей к их обычной жизни, вы их вырвали из нее, вы в долгу перед ними!
Она не получила отповеди, дескать, не подобает ей поучать старого человека, мучимого виной, — а именно такой отповеди, пусть смягченной, она ожидала от Шермана. Но Шерман снова обратился к Довгеру:
— К тому же искушения проекта весьма велики… Можете ли вы гарантировать, что кто-то из ваших сотрудников не похитил часть эллонов или не попытается сделать это в ближайшее время?
— Конечно, я могу это гарантировать! Но… — Довгер запнулся.
— Вот именно, «но»! А теперь изнутри вы возьмете это под особый контроль с новых позиций. Потом, демонтаж проекта… Если бы не Илларионов, он сопровождался бы большой кровью. Кровь — это печать на дверях молчания. Только вы сумеете провести все так, чтобы избежать кровавых развязок. Так что менее важным дополнением выглядит скорее не подвиг Илларионова, а мое… наше с Никой предприятие.
— Нет, — возразил Виктор Генрихович. — Наблюдение за зоной размещения эллонов ведется не мной одним. Я не смог бы уничтожить эллоны, мне бы просто не дали сделать и шага. Без ваших дезинтеграторов проект продолжался бы — не с одним руководителем, так с другим. А попытайся я предать проект огласке… Вы понимаете.
— А теперь?
— Что теперь?
— Я спрашиваю об огласке.
— Нет, мистер Шерман. Проект «Мельница» должен остаться окруженным стеной молчания навсегда. Правда о «Мельнице» и УНР будет подобна взрыву, слишком далеко все зашло, интересы слишком многих людей переплетены здесь. Если я не буду действовать по-прежнему как глава проекта и высокопоставленное лицо в УНР, меня уберут… Хорошо, все мы смертны. Но ведь тогда я не смогу вызволить реципиентов, предотвратить ликвидации, устранить многочисленные ростки посеянного мной зла… А правда о проекте все равно будет похоронена, со мной или без меня. И вот еще что, мистер Шерман…