Новые «бледнухи» предназначались для коз – тоже соседских. Они к Улите на участок не вламывались. Просто они ее дико раздражали своим существованием. Соседи с молока коз имели бабло, торговали им на рынке. И Улита завидовала. Уж такая она баба уродилась – не терпящая чужого благополучия. Козы тоже сдохнут, угостившись погаными грибами из ее рук вместе с посоленным круто «хлебушком». Аминь.
Еще пара бледных поганок росла у кривой березы. Улита засеменила туда. И внезапно… она осознала, где очутилась, бродя по сумрачному глухому кукуевскому лесу.
Гнилой старый забор.
За забором – дом ведьмы.
Улита слабо охнула: «Занес же черт меня снова сюда!» Вырвала из земли «бледнуху» и, сжимая ее в руке, попятилась в кусты. На хрен, на хрен…
Бакенщик, обслуживавший фарватер для барж на Оке, когда-то здесь жил со своей ведьмой-цыганкой. С детства Улита слыхала молву: привез бакенщик Илья свою цыганку из Казахстана, с Целины. Он «поднимал Целину» комсомольцем-добровольцем, а она прикатила с хором цыганским развлекать советских пахарей и первопроходцев. Болтали досужие языки в Кукуеве: комсомолец Илья умыкнул ее из хора и начал прививать ей вместо таборного кочевого крестьянский оседлый образ жизни. Говорят, любили они друг друга сильно, души не чаяли. И цыганка, бросив все, после Целины отправилась со своим комсомольцем на его малую родину в Кукуев. Но в городке ее не приняли. В Кукуеве она моментально прослыла ведьмой из-за таланта гадать на картах и по руке.
Улита, повзрослев, накрашенной девицей с накладными ресницами и в мини-юбке сама тайком шмыгала в их дом на отшибе над Окой: бывший комсомолец поселился подальше от местных из-за пересудов о жене-цыганке. И ведьма погадала Улите на будущее. Глядя в ее ладонь, объявила: «Тюрьма, тюрьма да сума, бедная ты, бедная. Ползать тебе улитой во тьме веки вечные». Улита, жаждавшая получить от гадалки благоприятный прогноз насчет «прынца на белом коне», пережила эмоциональное потрясение: Улитой за неловкую шаркающую походку ее прозвали в школе безжалостные одноклассницы. Но цыганка про ее детское прозвище знать никак не могла! Страх в душе Улиты смешался с яростью: «Все ты врешь! Ведьма! Лгунья! Беду мне со зла пророчишь! Я тебе отомщу!» Темной ночью она вернулась и ломом убила пеструю кошку цыганки. Лом с острым концом специально приволокла на Кручу из своего сарая. А затем сотворила из трупа кошки и лома жуткий «оберег» и воткнула лом в землю перед калиткой ведьмы.
Она считала, ее не заподозрят, но помощник местного участкового стажер Милонопоклонов – тогда еще совсем юный сержант милиции – каким-то образом догадался и вычислил ее. Лом проклятый, наверное, на нее указал. Правда, она тогда по причине несовершеннолетия отделалась легко: внушением-беседой с его начальником, участковым, «о недопустимости противоправных действий». Увы, предсказание настигло Улиту позже. Первая судимость… Трах – тибидох! Она ведь тогда просто села в чужую машину покататься с пьяными знакомыми парнями, а ей пришили групповую кражу автомобиля, она шла соучастницей! Вторая судимость: она стояла рядом, когда ее сожитель Савка и его дружок Карп вырвали сумку с бутылками водки у такого же забулдыги на проселке. А ей менты снова пришили групповое похищение чужого имущества.
Жизнь в тюрьме прошла словно с белых яблонь дым.
Ведьма цыганская и ее муж-бакенщик давно сдохли. Могилы их заросли травой на кукуевском кладбище.
А их единственный отпрыск…
Улита знавала их чадо еще в детстве. Генка-цыган… Его велик со звонком «Орленок». Его черные кудри. Он никогда не сидел в тюряге. Он всегда умел крутиться. И с годами из юной нищей деревенщины превратился в холеного делягу. Много он нахапал разного добра, недвижимости, судачили люди в Кукуеве. Но ветхий дом бабки-ведьмы, видно, и его притягивал магнитом.
Там Улита его и нашла тогда. Одиннадцать лет назад.
Нет, она не собирала грибы в дремучем лесу в тот день. У нее имелось дело: Карп с подельником Савкой (они тоже успели отсидеть и вернулись в Кукуев) послали ее к дому ведьмы на разведку. Они тогда «бомбили» дачи и дома, выгребали все – от стареньких холодильников до металлической посуды и ложек-вилок. Все сдавали в приемные пункты вторсырья при мусорных полигонах, а деньги пропивали. Улита солгала оперу, мол, оказалась у дома случайно. Легавый ей, естественно, не поверил, но на допросе не сумел зацепить ее. Он тогда плотно занялся мальчишкой. Волчонком. А Улита ничего ведь не успела совершить уголовного. Ничего не украла. Она наткнулась на труп Генки-цыгана.
Брела по лесу к дому ведьмы – специально не по дороге, а сквозь чащу. Скрытно. С деревьев капало ей за шиворот. Накануне после жарких дней хлынул сильный ливень. Словно хорек потянула носом – вонь била ей в ноздри.
Неописуемый жуткий смрад – мокрой гари и… жареного протухшего мяса.
Вонь шла от дома ведьмы. На секунду Улиту обуял смертельный, почти мистический ужас. Ей померещилось: колдовка вылезла из могилы и жарит человечину в своих владениях. Мертвая обгладывает чьи-то берцовые кости, запалив их на костре… Бежать, бежать от ее логова – а то она припомнит Улите кошку и кол! Мертвяки ведь все знают. Они чуют…
Парадокс: желая бежать, Улита не помчалась прочь. Ноги сами принесли ее в обход к калитке. А дальше…
Калитка стояла настежь. Во дворе – смрад. И нечто обугленное. И коса с длинной ручкой, всаженная острием в черную жуткую паль.
Улита охнула, сунулась на участок, но впопыхах задела боком ладони за ржавый гвоздь, торчащий из забора – странно он выгнулся. Кровь ее закапала на листья растущего рядом дудника, смятого…
Улита зажала ладонь другой рукой и на ватных ногах направилась к косе, воткнутой в головешку. Труп Генки-цыгана… он сгорел лишь наполовину. Обуглились его ноги, живот, часть груди. Под лысым черепом, давно лишившимся буйных кудрей, – лужа черной запекшейся крови. Искаженный дикой гримасой лик в пятнах копоти. Острое лезвие косы отливало сталью. Острием ударили прямо в рот, сломав передние зубы.
«Ну и морда тогда была у мертвого Генки-цыгана…» – пронеслось в голове Улиты. Воспоминания одиннадцатилетней давности.
Улита тогда во дворе, стоя над мертвецом, зыркала по сторонам. Дверь дома ведьмы настежь… Тихо кругом. Дом бесхозный, а внутри… Генка с его-то деньгами наверняка привез в родительский дом немало нового добра. Им и планировали поживиться воры – кореша Улиты, пославшие ее на разведку.
Над головой каркнула ворона. Ведьма все же покинула кладбище, обернулась черной птицей и прилетела. Сейчас она спикирует на Улиту, вырвет ей когтями зенки. Острым клювом ослепит ее, мстя…
И вновь ужас объял суеверную Улиту. Она ринулась назад, к калитке, забыв о наказах подельников, о возможно оставшихся в доме вещах, спиртном, бумажнике с деньгами, ценных фирменных шмотках, дорогом мобильном телефоне убитого…
Она выскочила со двора. И вспомнила: ее кровь на листьях сорняка! Она уже дважды пыхтела на нарах ни за что, а мертвяк – дело дрянь! Менты вполне способны ей пришить еще и убийство. Улита вернулась к калитке, нагнулась и вырвала дудник, росший у забора. Что-то было и на листьях соседних буйных сорняков. Она выдрала с корнями их тоже. Схватила траву в охапку и через весь участок помчалась к обрыву с видом на Оку. Размахнулась, швырнула растения в воду. Маленький предмет выпал из листьев к ее ногам. Она наклонилась разглядеть. Снова охнула от изумления.
Помчалась через лес на проселок, замахала руками редким проезжающим машинам, истошно вопя. Она несла Кукуеву дурную весть.
По иронии судьбы, подельники Улиты – тогдашний ее официальный сожитель Савка и Карп, пославшие ее на разведку к дому ведьмы перед намеченной кражей, – обнаружили Волчонка.
Внучка ведьмы-цыганки.
Волчонок был в невменяемом состоянии.
Глава 9Ферма
– Я до сих пор помню тот страшный случай. Шок и недоумение. Геннадий Ильич Елисеев являлся моим арендодателем. Хозяином фермы. В голове не укладывалось происшедшее: сын-школьник зверски убил отца! А Геннадий Ильич с сынка пылинки сдувал. Лелеял его.
Катя и Гектор слушали нынешнего владельца мясо-молочной фермы. Они не доехали до Кукуева всего пять километров.
– Лушево. – Гектор кивнул на дорожный указатель, когда они мчались по шоссе. – Помнишь, наш Бродяга Кэнсин упоминал про бывшую ферму отца? Еще гостевой дом неподалеку для оптовиков.
– Ты арендовал его для нас? – спросила Катя.
– Нет. Я ж сказал: выберу лучшее, предлагаемое градом Кукуевым.
Гектор, проводив Полосатика-Блистанова, лишь мельком глянул в мобильный и объявил:
– Экоотель – запасной вариант, зачем нам с тобой соседи за стеной номера, а? – Он улыбался. – Логистика полностью на мне, Катеныш. Сделаю.
И когда он успел забронировать жилье? В тот вечер они сразу отправились на пробежку по темному лесопарку вокруг Бездонного озера, раскинувшегося недалеко от их дома. На его пустынном берегу под луной Гектор скинул толстовку, кроссовки и прямо в спортивных штанах бухнулся в стылую сентябрьскую воду, парируя восклицание Кати: «Она ледяная, Гек!» – возгласом: «Зато я горячий». Катя наблюдала его мощный кроль во время заплыва. А едва он вышел на берег, крикнула: «Наперегонки теперь, догоняй!» И помчалась стремглав сквозь лесопарк, желая не дать ему ни секунды, чтобы замерзнуть. Гектор настиг ее у ворот, подхватил на руки, и они напрочь забыли про кукуевские дела – устремились к себе на второй этаж, пустили горячую воду в ванну. Сумасшедше целовались, плескались, потом перекочевали в постель. У Гектора имелось всего минут пятнадцать на определение с «локацией», когда Катя сушила феном волосы. Наверное, тогда он все и забронировал.
На обочине маячил дополнительный указатель для путешественников: «Экоферма. Свежее мясо. Молочные продукты».
– В нашей хижине есть мангал и холодильник. Но пансион уединенный, без питания, – приоткрыл завесу тайны Гектор. – Затоваримся здесь ужином и завтраком, а? Заодно расспросим