Тигран умолк. Сказанное давалось ему нелегко. Он весь взмок. Массировал ладонью сердце сквозь одежду.
– Ишхан тогда вырвался от Серафима, перемазав его в своей крови, и в ужасе бросился наутек в лес. А Серафим ринулся следом за ним. Он гнал его, словно волчонок оленя по чаще – все дальше, дальше… Они кружили по лесу долго. Ишхан признался мне: ему порой казалось, его маленький враг с острыми стеклами-кинжалами отстал, но нет, он вновь и вновь видел его мстительный пугающий силуэт в кустах… Серафим преследовал его безжалостно. Он жаждал Ишхана зарезать, прикончить в чаще… Ишхан пытался и в лесу его подстрелить, но ствол заклинило. Лишь через несколько часов Серафим отстал, видно, заблудился сам в дебрях. А Ишхану повезло: он, чужой в здешних местах, внезапно выбрался на картофельное поле, на проселок. И полями добрался до Птичьего мыса, до моего дома. Окровавленный, напуганный до икоты, сгорающий от стыда за не доведенное до конца убийство Гены и трусливое бегство от младшего Серафима. Как бы вы поступили на моем месте? – Тигран обратился к Гектору. – Обратились бы в полицию? Я – нет. Я его выслушал, наложил ему повязки. И начал названивать друзьям и родственникам из армянской и карабахской диаспор, и на фабрику, партнерам – поставщикам, заказчикам: мне срочно потребовался краткосрочный отпуск для устройства наших с Ишханом дел. А на следующий день в Кукуеве грянула весть: почти одновременно местная шпана наткнулась на Серафима на лесной просеке, он по-прежнему находился в невменяемом состоянии. А старая прощелыга Улита в доме ведьмы нашла полуобгорелый труп Гены с косой, вонзенной ему в челюсть. Но я клянусь вам теперь сам: ни я, ни Ишхан не имеем отношения к его убийству! Когда Ишхан умчался с Кручи, спасаясь от Серафима, Гена был жив и здоров, но мертвецки пьян. Он даже не пришел сыну на помощь! Не разнял их, дерущихся у калитки!
– Ребенок-солдат со стволом с глушителем. – Гектор глядел на Тиграна в упор. – Они всегда на востоке убивают по указке взрослых.
– Но я не посылал Ишхана с его самопалом заваливать моего школьного друга! – воскликнул Тигран. – Он помчался на Кручу тогда по своей воле. Это был целиком его выбор. Он желал мне добра, представляете? Хотел освободить меня от компаньона, разоряющего мой бизнес… устранить моего врага с пути!
– Дальше, – вновь жестко приказал Гектор.
– После обнаружения трупа Гены я с трепетом ждал развития событий. Ждал, когда Серафим заговорит и выложит все и полицейские постучатся в мой дом, требуя допроса Ишхана, и меня потащат на лобное место. Но ничего не происходило. В Кукуеве болтали – у Серафима шок. А опер Буланов всерьез подозревает его самого в убийстве отца. Якобы Серафим ему признался, даже сочинил явку с повинной… И тогда я принял, как мне казалось, единственно правильное на тот момент решение: вернуть Ишхана в Нагорный Карабах. Мало ли что болтал бы Серафим потом про него – мальчик мой, родич мой стал бы здешней полиции недоступен. Но я не мог надолго отлучаться из Кукуева, не навлекая на собственную голову подозрений в убийстве, а они уже плодились в умах здешних обывателей. Поэтому я ночью по-тихому увез Ишхана в Тулу и передал надежным землякам из карабахской диаспоры. А они уже переправили мальчика домой. Обращение к врачам здесь с его ранами означало бы немедленную огласку. А в Карабахе тогда тоже было не до пластических операций… Рана на его лице оказалась запущенной. И он остался изуродованным навсегда. А Серафим словно воды в рот набрал про выстрелы в отца и себя, про их с Ишханом поединок и погоню по лесу. Позже я убедился: он все забыл! А если он и в момент нападения на Ишхана уже находился в некоем пограничном состоянии психоза? Поведение-то его просто невероятное! Но долгие годы я все равно испытывал страх: вдруг он вспомнит? Хотя мы с Ишханом не имели отношения к убийству Гены, но кто бы нам в полиции поверил?
– Поэтому вы настойчиво уговаривали Аксинью поместить Серафима в частный коррекционный закрытый интернат и даже хотели оплатить его содержание? – спросила Катя. – Вам казалось, в интернате… фактически в психушке Серафим уже не представит для вас с Ишханом угрозы?
– Кому есть дело до бреда сумасшедших детей в интернате? Их лепет, их болтовня? Их галлюцинации — тщета. – Тигран опустил голову. – Не трусость меня заставляла, поверьте. Более сложные чувства… Ишхан все же наполовину наш, одной со мной крови. Но вмешались органы соцзащиты, Серафима Аксинье не отдали, видимо, до них дошла информация про ее алкоголизм. Бабка, Раиса Фабрикантша, полностью самоустранилась. И Серафим отправился в Москву к Свете Жемчужной. К цыганской дальней родне. – Тигран помолчал и назвал свою бывшую любовь именем, лишь им обоим памятным. – Мой Светлячок меня бы никогда не подставил, даже заговори Серафим про те ужасные времена. Мой Светлячок нас бы с Ишханом ментам не заложил.
– Сплавляя воспитанника назад в Карабах, вы не опасались за его судьбу, жизнь? – Катя желала выяснить все до конца. – Он же убил на родине человека, вы сами нам говорили о законах гор и своем опасении мести. Полное противоречие налицо.
– От родни убитого я откупился. Заплатил немалые деньги, – ответил Тигран. – Они оставили Ишхана в покое.
По губам Гектора скользнула кривая усмешка и пропала. Блистательный Кавказ!
– Где ствол? – бросил он Тиграну.
– Я его сам тогда сразу утопил в реке. Неужто бы я его хранил у себя?! – воскликнул Тигран.
Катя глянула на мужа. Словно в старой песне: «Пуля пролетела – и ага…» – найденная Геком пуля без оружия бесполезна. Нет пистолета, нет улики, нет доказательства.
– Но место полиции укажете, где утопили? – нашелся Гектор.
– Вы же поклялись не вмешивать полицию!
– Я слово сдержу, – спокойно ответил Гектор. – Но вдруг ваш воспитанник проболтается? Он же вас сейчас шантажирует, нет? Я не прав? Домишко ремонтируемый, откуда мы его выдернули… ваша собственность? Вы уже оформили дом на него? А магазин продуктовый? В городке шепчутся: вы за магазин Ишхану назначили копеечную аренду, вскоре вообще намерены подарить. Мне интересно, вы его вечный благодетель? Или это вынужденный альтруизм?
Тигран изменился в лице. Остро глянул на Гектора.
– Возвращая парня в Карабах, я рассчитывал: он навсегда останется на родине, – медленно промолвил он. – Кто мог подумать, что наш Нагорный Карабах падет? Ишхан превратился в беженца, подобно многим моим землякам. И вновь возник на моем пороге. Я его не звал. Он явился сам. И я его принял. Он меня не шантажировал открыто, нет. Но порой он пристально и странно глядел на меня… Его ведь изуродовали. Пусть моей прямой вины нет, но… я не доглядел тогда, я его не остановил… Начни он болтать сейчас о прошлом, рассказывать, где и как получил шрамы, меня смешают с грязью, уничтожат, разорят… Вы, Гектор, подозреваете, что я приказал Ишхану застрелить Гену Елисеева, и другие поступят подобно вам. Даже хуже. А Ишхану ведь ничего не будет, он тогда тоже не достиг возраста уголовной ответственности. Но повторяю: Ишхан меня пока не шантажировал прошлым. Но пялился порой… не волком, хитрой гиеной, словно прицениваясь… И я счел за лучшее отписать на его имя дом – бывшую контору лесозаготовок, пусть живет, он же оказался, покинув Карабах, фактически бомжом. А магазин, – Тигран понизил голос до шепота, – я приберегаю напоследок. Если с его стороны последует откровенный шантаж, я… швырну ему кусок, отдам лавку. Откуплюсь без вины винова…
Он не успел договорить.
Ишхан рванулся к нему с тигровой шкуры.
Оказывается, он давно пришел в себя и притворялся.
Он вцепился Тиграну в горло обеими руками.
Глава 38Тени
Все дальнейшее случилось одновременно – в миг единый.
– Задушшшь… Дышшшать нечем! – хрипел Тигран в цепкой хватке воспитанника.
– Отпусти его! – загремел Гектор.
– Лживый подонок… мразь! – заорал, брызгая слюной, «очнувшийся» Ишхан. – Когда я у тебя просил бабло или дом? Когда я тебя шантажировал? Я за тебя был готов умереть! Замочить ради тебя! Я тебя любил как отца. А ты меня сейчас предал. Оклеветал! Подставил!
Их беснующиеся тени отразились на стене в круге света настольной лампы.
– Зачем тебя подставлять? Ты ж ни черта не сумел тогда, – Гектор, ринувшись к Ишхану, сделал выпад, но вновь остановил руку в миллиметрах от шеи «карабахского пленника», не желая бить его по-настоящему. – Ты промахнулся дважды, идиот! Ты никого не грохнул. Ты сам – жертва-малолетка! Мальчишка-солдат, отравленный войной! Брось! Не дури! Оставь его. Иначе я тебя покалечу. Отключкой уже не отделаешься! Ишхан!
Но Ишхан, не отпуская горло Тиграна, рванул того вверх с дивана, рискуя сломать приемному отцу шею.
Тени на стене в свете лампы – извивающиеся змеями, пляшущие драконы, свившиеся в смертельном танце…
Катю поразил Серафим – он не отрывал взгляда от теней на стене. Его лицо исказила судорога.
Словно подброшенный пружиной, он вскочил с пола, продолжая крепко сжимать в кулаке тигриный хвост.
Его взгляд приковали тени, два силуэта на стене: один, впившийся в горло другого обеими руками.
Лицо Серафима изменилось.
Катя с содроганием увидела: сквозь знакомые привычные ей черты двадцатидвухлетнего парня будто проступило нечто иное…
– Папа, ты ее задушишь! Папа, ты ее убьешь! Папа, ты ее… убил!!! – закричал он пронзительно и жутко не своим – чужим, высоким детским тонким голосом, срывающимся на истерический визг.
И… шлепнулся ничком на толстый персидский ковер возле дивана.
Ишхан отпустил Тиграна.
Катя бросилась к Серафиму, опустилась на ковер рядом с ним. Подоспевший Гектор помог ей перевернуть парня на спину. Лицо Симуры покрывала меловая бледность. Он был без чувств.
– Коньяка ему плесни. – Гектор, приподнимая, поддерживая Серафима, обернулся к Полосатику-Блистанову.
Тот опомнился, засуетился, схватив со столика бутылку армянского коньяка и серебряную стопку. Наполнил, подал. Гектор пролил несколько капель коньяка на синюшные губы Симуры.