– Исчерпывающе. Спасибо вам большое. Теперь все ясно, – вежливо ответила Катя.
Призрак Ариадны, живой и невредимой, за которым они гонялись столь долго и тщетно, поманил их вновь и растаял в тумане – уже навсегда…
– Отец ее один раз лишь при мне назвал по имени, – произнес Серафим, когда связь разъединилась. – Туся… Мы собрали все ее барахло и сняли постельное белье с дивана. Отец притащил брезент, сохранившийся еще от деда Ильи. И мы вместе расстелили его на полу, уложили ее на брезент и закатали, словно в ковер. Голая, растрепанная, с багровым распухшим лицом и прикушенным языком… На шее серебряная цепочка и сердечко-подвеска…
– Вай-вай! – ахнул Ишхан. – Вай, ахперес![34]
– Отец побоялся хоронить ее в лесу в окрестностях нашего дома и шептал мне: «Мы ее увезем на лодке подальше, к карьеру». Мы вдвоем спустили труп в брезенте по лестнице к лодочному сараю, один папа бы ее не донес, я помогал ему. Я оглянулся на наш дом на Круче – темный, безмолвный… Я не желал в него возвращаться ни за какие сокровища мира. Я не хотел даже думать о нем. Он внушал мне ужас. Мы с папой сгрузили в резиновую лодку труп и все собранные вещи в сумках из супермаркета. Стояла глухая летняя теплая ночь. Мы плыли… под звездами. – Симура внезапно криво усмехнулся, вспоминая. – Отец не включил мотор, он избегал любого шума. Он греб веслами. А я на корме придерживал обеими руками брезент… сверток… Мне хотелось его выбросить за борт и покончить разом. Но отец шептал: «Если утопим, труп потом всплывет. Надо похоронить ее в земле». Я сидел согнувшись на корме, вцепившись в брезент, в ее ноги под ним.
– В сома, – молвил Гектор, глядя ему в глаза.
– Ага. Наверное. – Симура пожал плечами и жалко, растерянно улыбнулся в ответ. – Папа сам отыскал то место. Он мне указал приметы: вышка сотовой связи на холме, на ней мигал красный фонарь. И мыс… Мы причалили и потащили тело на берег. Папа не рискнул просто сбросить труп в овраг. Его наполовину заполнила тухлая вода и на поверхности плавал разный мусор, когда мы посветили вниз фонариком. Мы сложили все ее вещи на землю, папа собрал ветки, хворост… много… целую кучу… И велел мне облить кострище горючкой из канистры, мы прихватили ее с собой. И лопату с мотыгой тоже взяли из дома. Костер разгорался, а мы начали рыть могилу. Отец лопатой, а я ковырял мотыгой, но я быстро устал… И папа мне сказал: «Сядь к огню, согрейся, сынок… А я сам ее похороню. Я перед ней виноват. Я сам должен ее упокоить навеки». Он выкопал могилу. Дернул за конец брезент, он его тоже хотел сжечь. Я сидел у огня, жар палил мне щеки. Я наблюдал за отцом. Он разворачивал сверток и бормотал, бормотал… Просил у нее прощения, плакал, рыдал… И вдруг дико вскрикнул. Брезент сполз с ее лица… ужасного в удушье, с закатившимися глазами и вывалившимся языком… Отец за ноги поволок ее к яме и… сбросил на дно могилы. Лицом вниз. Он боялся ее, мертвую, понимаете? Схватил лопату и начал закапывать. А я встал, взял мотыгу и тоже стал сгребать землю к краю могилы, помогая ему управиться быстрее. Мы ее похоронили. Вдвоем с отцом. Там…
Симура всхлипнул и продолжил:
– И поплыли назад, на Кручу. Папа дома сразу из горла выпил целую бутылку водки. А еще одну залпом. И потом третью бутылку – и рухнул на пол совсем никакой. А я сидел… со мной что-то творилось… Я дрожал в лихорадке и… странное состояние испытывал… Будто я уплывал на нашей резиновой лодке далеко… и видел голубой дом с резными наличниками из мульта про Серого Волка и… еще одно райское место… с картины маслом в золотой раме… Пейзаж с рекой, лесом и зеленой травой. Все менялось вокруг меня, и сам я менялся… Я перестал быть прежним. Я стал другим…
Он приложил руку ко лбу. Пошатнулся. Шаркая, вернулся к дивану и сел. Долго молчал. А затем продолжил:
– Рассвело за окном. Я был уже в доме голубом с резными наличниками… внутри… Где-то на самом дне… В темноте…
Они все глядели на него. По-разному. Тигран и Ишхан – с великим изумлением. Блистанов – недоверчиво. И лишь Катя с Гектором верили ему и понимали его целиком…
– Папа зашевелился на полу, – продолжил Симура. – Уставился на меня мутным, пьяным, бессмысленным взором. Он словно меня не узнавал, невменяемый от водки. Поднялся и, шатаясь, двинулся к двери. Я за ним – караулил, вдруг он упадет? А он начал мочиться прямо с крыльца, не стесняясь меня, и внезапно… Нет, я ничего не услышал. Ни малейшего шороха. Я увидел. Его, – Симура кивнул на Ишхана, – тогда мелкого и черномазого… мигранта-приживалу дяди Тиграна. Я его прежде встречал в Кукуеве, но мы с ним не общались. И вдруг он выскочил из кустов с пистолетом в руках и вскинул его, целясь… Папа потерял равновесие и сверзился с крыльца, он-то его даже не заметил, пьяный! Бормотал, матерился… А я видел у приживалы дяди Тиграна пистолет. Я испугался: он ранил папу… Он все расскажет про нас, гад ползучий! Я побежал к нему, схватил бутылки пустые из травы. Он вскинул свою пушку и выпалил в меня в упор – я опять не услышал шума, но сверкнуло, огонь…
– Глушитель лопнул, – вставил Гектор. – Второй выстрел – и пуля попала в гвоздь, торчавший из калитки рядом с тобой, Серафим. А первый выстрел Ишхана в твоего отца угодил в стену дома. Третьего выстрела уже быть не могло из-за заклинившего ствола.
– Я защищался: отбил бутылочные горла и полоснул осколком ему по глазам, но он уклонился, и я порезал ему щеку, его руки. – Симура обернулся к Ишхану. – А дальше – кровавый туман… Он отбивался, визжал… вырвался… Лес… Я его преследовал среди деревьев. Он мог нас с отцом выдать. Я хотел его убить. И тоже зарыть в лесу под сосной. Я видел солнце над верхушками елей. Яркое, жгучее… оно слепило меня, и я ревел от ярости… Затем оно начало угасать… Я очутился один в самой чаще леса. Хлынул ливень. Я упал… хвоя впилась мне в ладони… одежда моя была в чем-то мокром… Я ткнулся лицом в траву… Остального не помню, хоть убейте…
– Футболка и ветровка твоя были в моей крови, – почти дружески сообщил ему Ишхан. – Когда ты бегал за мной по лесу, я истекал кровью, рвал листья, лопухи… лепил к ранам. Пытался тебя завалить выстрелом, подстеречь, но пистолет мой не стрелял. А ты мелькал в кустах. А потом я тебя потерял из виду. Знаешь почему?
– Нет. Скажи. Пожалуйста, – тоже почти дружески попросил Симура.
– Потому что ты, Волчонок бешеный, вернулся в дом ведьмы и прикончил папочку! – прошипел Ишхан.
Глава 39Нюанс
– Я не возвращался! Я не убивал отца! – воскликнул Симура. – Я уже не мог появиться в том доме на Круче, потому что для меня он уже изменился, став…
– …долбаной чайной с резными финтифлюшками? – ехидно ввернул Полосатик-Блистанов. – Ты ж сам признаешься: ни фига ты не помнишь насчет леса, когда упустил свою жертву. Ты, пытавшийся выколоть мальчишке глаза осколком, жаждавший догнать и зарезать, – разве не способен был ты, выродок, отправиться домой и пришибить в психозе и своего папашу-душителя?
– Мой отец не виноват! Он не хотел! Это произошло случайно! А я отца защищал! Я его оберегал! Спасал! – На глаза Симуры навернулись слезы ярости и отчаяния. – А ты… сам выродок, Сеня! Ты словно Буланов сейчас со мной! Изверг! Мент!
– Прекратите истерить и друг друга оскорблять, – велел Гектор. – Движемся к финалу. Не роняйте себя, пацаны.
– Я не возвращался и не убивал отца! – повторил Симура с жаром. – Я просто знаю – я этого не делал! Я очень любил отца. А он обожал меня. И я люблю его до сих пор, несмотря на его слабости, несовершенство, его пороки и ошибки. И тот трагический, страшный, непоправимый, но случайный его поступок!
– Конечно, не вы убили отца, Серафим, – сказала Катя.
Гектор, Тигран, Ишхан и он… Симура обернулись разом к ней – словно к верховному судье. Или оракулу… Пифии Дельфийской.
– Есть маленький нюанс в деле, – продолжила Катя.
– Нюанс? – Тигран с дивана потянулся за трубкой и табаком. Его рука зависла над подносом.
– Да. Геннадия Елисеева убил не Серафим, а тот, кто забрал велосипед, – закончила Катя твердо.
Гектор мгновенно переместился, заслонил ее от Тиграна.
– О чем вы? – Тигран уставился на них снизу вверх с дивана.
– Ваш воспитанник приехал на Кручу на велосипеде. Он оставил его за калиткой – вы сами нам сказали, Тигран. Когда Серафим за ним погнался с горлышками бутылок, Ишхан, раненный, побежал в лес. А велосипед? – Катя сделал рукой жест. – В протоколе осмотра места происшествия полицией о велосипеде ни слова. Полиция его не обнаружила. И Улита – главный очевидец – велосипеда у калитки не нашла. Иначе бы запомнила. Вопрос: не сама ли Улита украла велосипед? Нет, ей велик без надобности, а продать его в Кукуеве позже было бы невозможно без огласки. Она вообще его не находила. Велосипед Ишхана был и потом исчез. Кто же его взял?
Гектор махнул Тиграну: «Ну? Слово за вами».
Но Тигран молчал. Его красное от удушья лицо побледнело. Кровь отхлынула от его щек.
– Про велосипед знали трое. Ишхан, – Катя кивнула «карабахскому пленнику», – водитель, едва не сбивший его на дороге. Но мальчик не пострадал, аварии не случилось, Ишхан свернул в лес, водитель мог и не знать его дальнейшего пути. И… вы, Тигран. Ишхан же вам все выложил, вернувшись. Ваши действия одиннадцать лет назад в лихорадочном стремлении избежать огласки сведений о выстрелах, переделанном пистолете с глушителем воспитанника, его попытке убить Геннадия Елисеева, драке кровавой между мальчишками и погоне? У дома ведьмы осталась ведь важная улика – велосипед. По нему Ишхана и вас опознала бы полиция. Неужели вы его оттуда тогда не забрали? А заодно напали на пьяного до беспамятства, обессилевшего от стресса…
– Нет! Нет! Я не убивал Гену! Я матерью своей клянусь! Святым Эчмиадзином клянусь! – заорал Кате Тигран.
– Велосипед? – оборвал его Гектор.
– Я… да… да! Чертов велосипед! Я вам все, все расскажу… уже до конца, всю… самую последнюю правду! – Тигран с усилием поднялся с тигровой шкуры, с дивана. – Выслушав паршивца, заливавшегося соплями и слезами, – он метнул гневный взор на Ишхана, – я думал не о себе. Мы же никого с ним, к счастью, не убили. Я пекся о нем. Я не представлял себе ситуации полностью: Ишхан прибежал домой, но Сима тоже мог вернуться из леса на Кручу. А Генка – протрезветь… Сима бы ему рассказал про Ишхана и выстрелы. Генка позвонил бы в полицию. И я, сходя с ума от тревоги, решил…