– Я вам не мальчик. Я капитан полиции. За Что Вы Прикончили Кроликовода?
– Я его не убивала.
Пауза.
– Я вам правду говорю. – Раиса приложила обе ладони к груди. – Я Буланова пальцем не касалась. Да и зачем мне его убивать? Он же меня спас!
– Спас? Вас? – не выдержал Блистанов.
– Именно, мальчик. Леша Буланов… Кроликовод уберег меня от подозрений, от следствия и тюрьмы, свалив все на моего полоумного маленького внука. На нашего ненаглядного Волчонка. Буланов вызывал меня к себе и часами внушал: «Ваш внук – начинающий маньяк и садист. Косой звезданул отца, поджег его тело… Он новый Чикатило! – Раиса хрипло заржала. – Он монстр, но я – честный, неподкупный, проницательный мент, из-за его малого возраста не в силах упрятать его за решетку навечно, руки мне закон связал!» Я вам передаю точный текст майора Буланова на допросе – мне, несчастной бабульке, раздавленной горем и семейным позором!
Визгливый смех ее воистину походил на хохот гиены – метафора Ишхана оказалась точной.
– Буланов тогда сыграл роль моего ангела-хранителя и… великого благодетеля. Спасителей не убивают, – продолжила Раиса. – Это не я его, поверьте. Кстати, менты бывшего муженька Руфины-Барыни, прокурорши покойной, задержали – Гурмыжского. Но, говорят, у него вроде алиби железное: он у ментов заречных куковал в тот день в кабинетах, он же должен отмечаться у них по УДО. Допросили его и отпустили пока… А вдруг и его тот, кто там, наверху, тоже сберег?
Раиса вытащила из кармана пальто смятую пачку, сунула сигарету в рот, щелкнув зажигалкой, закурила, выпуская дым в потолок.
– Сима, внук! – Она глядела на Серафима.
– Да, баба Рая, – ответил он.
– А сейчас, после всей правды, – ты заложишь меня ментам? Швырнешь меня, пожилую, больную, грешную, жадную, жестокую, скверную женщину, причинившую невольно тебе столько горя и несчастий, в тюрьму?
Симура молчал. Не колебался, не взвешивал, не выбирал. Просто не отвечал ей.
– Мне встать перед тобой на колени, внук? И молить о прощении?
– Нет, баба Рая. – У него из груди вырвался тяжкий вздох. – Я хотел узнать правду – я ее узнал. Не я убил отца.
– Вы здесь все будто в судилище. – Раиса обернулась к ним. – Предупреждаю: напишете на меня заяву в полицию – я ото всего откажусь. Ничего не совершала, никого не убивала.
– За одиннадцать лет полиция не нашла против вас ни единого доказательства, – произнесла Катя спокойно, хотя… она содрогалась в душе.
– Тигран? – Раиса глянула на своего обвинителя.
– Я полиции не скажу ничего, – буркнул тот. – Негодник, – он метнул гневный взор на Ишхана, – тоже промолчит. Не нашего ума дело. Ваши проблемы, Рая, семейные. А вы, Гектор… – он глянул на Гектора в арке, – вы мне поклялись. Огнем. Болью. Нерушимо. В нашем общем кошмаре одно тянет другое. Скажи «а» – заставят сказать и «б»… до конца алфавита.
Тигран имел в виду собственные проблемы одиннадцатилетней давности.
– Слово сдержу, – произнес Гектор. – Насчет кошмара – золотые ваши слова.
– Мой муж обещал, мы едины с ним в решении, мы не заявим в полицию, – поддержала Гектора Катя. – Против вас, госпожа… Фабрикантша, прямых материальных улик нет. А слова – лишь слова… Вода. Но местные полицейские вполне способны проявить собственную инициативу в связи с расследованием убийства бывшего коллеги Буланова.
– А вы, мальчик? – Раиса медленно, плавно, пуская дым из ноздрей, обернулась к Арсению Блистанову.
– Я… – Блистанов запнулся. – Оказывается, вы убийца, не он… внучок… Серафимчик шестикрылый. И вещдоков нет, улик против вас – это факт. И самое главное – Гектор Игоревич дал слово. И за меня тоже. А если сказать «а» в вашем кукуйском бедламе, придется… и до «операции Ы» дойти. – Блистанов скривился: – Я… мы все промолчим. Но совесть-то у вас, старуха… есть?
– Совести у меня – полные штаны, мальчик-полицейский. – Раиса затянулась дымом. – Обрадуешься узнать: ищу часто глазами крюк на потолке последние дни… сук крепкий на сосне в нашем лесу… Все, ради чего я работала, грешила, жила, убивала – рухнуло в одночасье. Цех мой закрылся навсегда. Автоматика не подлежит восстановлению – спецы мне заявили: «Деталями для ремонта не располагаем, менять надо все линии целиком. Из Голландии оборудование уже недоступно, а китайским импортозамещать – в трубу вылетим». Один мне путь остался: словно Генка мой покойный, искать покупателя на остатки бизнеса обанкротившегося… Сима, внук!
– Да, баба Рая.
– Я продам все, деньги отдам тебе. На жизнь тебе хватит. Наукой займешься чистой. Математикой своей. – Раиса смяла окурок в кулаке по-пролетарски, словно в цеху. – Я доживу скромно. И коттедж отпишу тебе по завещанию. Не квартиры, конечно, столичные и не прославленная Таруса, но Птичий мыс приобретает постепенно известность. Место красивое. Загонишь и домишко мой потом по приличной цене.
Раиса Фабрикантша публично откупалась от внука. А он хранил молчание.
– Так я свободна? – спросила она. – Могу теперь идти на все четыре стороны, удовлетворив ваше… незаконное, в общем-то, любопытство?
Гектор глянул на Катю – твое решение?
– Мой муж дал слово не вмешивать полицию, – повторила Катя. – Вопросы правосудия не наша компетенция. Да я и прежде, работая криминальным журналистом пресс-службы, никого не обличала и не судила. Я старалась дойти до сути и понять причины… следствия… взаимосвязь фактов и событий. В Кукуеве всего слишком… много. Клубок противоречий и бед, стечений обстоятельств, страшных, непоправимых ошибок, смертей и несчастий. Вопросы правосудия и справедливого возмездия нередко входят в острый конфликт. Но здесь в отношении Геннадия Елисеева – возмездие быстрое и неотвратимое. Свершившееся… Молниеносное.
– Я вас не понимаю. Возмездие ему – за что? – изрекла недоуменно и тревожно Раиса.
Гектор вновь глянул на Катю: они думали об одном. Фабрикантша даже не подозревает о событиях на Круче, случившихся накануне ее появления на сцене.
– Похоже, вы здесь самый главный, – обратилась к нему Раиса. – Так вы отпускаете меня с миром?
– Убирайтесь, – бросил ей Гектор. – Пошла вон!
Но последнее слово все равно осталось за Фабрикантшей.
– Сима! Внук! – позвала она, шествуя к двери. – Поедем со мной домой. Видишь, я тебя не страшусь… ты наорал на меня, угрожал безумно… Но я прощаю тебя. Я тебя не боюсь. Вернемся вместе домой, мальчик… Нам есть что обсудить с глазу на глаз. Без чужих. Мои планы по продаже цеха, завещание в твою пользу. И не только.
Симура на этот раз лишь секунду медлил и… последовал за ней.
Бабка… Внук… Зверски убитый отец… Семья…
Чаши весов… равны?!
Шум мотора за окном.
– Ишхан… – Гектор отыскал в мобильном номер. – Скину тебе контакты врача. Он спец по другим вопросам, но найдет тебе дельного пластического хирурга. Приведешь в порядок физиономию в клинике. Наколотишь бабок в лавке на операцию, если не хватит – я тебе добавлю. И без обид за… – Гектор указал себе на шею.
Ишхан, не обращая больше внимания на своего хозяина Тиграна, достал телефон, показал Гектору номер – высшая форма доверия – скинуть контакты.
– Шноракалутюн![36]Sag olun! Asker![37] – произнес он, двуязычный от рождения «карабахский пленник».
Глава 41Восемь и шесть
Саундтрек «Vendetta March» Shigeru Umebayashi
К себе в коттедж на излучину Катя и Гектор отправились вдвоем. Арсений Блистанов объявил им: «Мне надо немного побыть одному. Собраться с мыслями». От дома Тиграна он побрел на пустынный пляж Птичьего мыса.
– Катя, они вернутся оба, – сказал Гектор, когда они стояли на веранде и смотрели на Оку в пелене непрекращающегося дождя. – Тачка Полосатика здесь, мотоцикл тоже.
– Полосатик Раису про совесть спросил, – произнесла Катя. – Я все думаю, Гек: совесть ли диктовала ей избегать Серафима долгие годы, не оформлять над ним опекунство, не забирать к себе жить? Или же страх перед ним? Она же считала – именно он взял велосипед, значит, мог ее видеть. Опасения: вдруг он вспомнит?
– Насчет совести ее я дико сомневаюсь, – ответил Гектор. – Она нас нагло убеждала: именно внук убил Геннадия.
– И все же ты ее отпустил, Гек. – Катя взяла его за руку.
– Внук сжалился над ней. Я вот тоже думаю, Катя: чисто христианское у него прощение или же… зумерское? Бабка от него фактически откупилась. Говорят, их юное поколение сейчас крайне рационально и прагматично. Куда только потом их заведет радикальная рациональность? – Гектор усмехнулся.
Катя покачала головой – кто знает?
– Ясно теперь и другое: отчего молчал все одиннадцать лет Тигран, не выдавал истинную убийцу школьного друга, – продолжила она. – Не из-за чувств, с Фабрикантшей у него ничего никогда не было. Циничный расчет им владел. Сообщи он полиции про Раису, потребовалось бы объяснять, зачем он сам явился на Кручу. Даже если бы он соврал: «Я просто мимо проезжал», Раиса на допросах вспомнила бы брошенный велосипед, описала его. И полицейские установили бы, чей он. Ишхан ведь часто гонял на нем по Кукуеву летом. Пусть его уже сплавили в Карабах, но полиция могла слетать и в Шушу. Опер Буланов и в Карабахе бы добился показаний от мальчика, Ишхан бы ему все выложил про пистолет, выстрелы, про свои раны. Буланов и прокурор Гурмыжская никогда не поверили бы в непричастность Тиграна, сочли – именно он, взрослый, коварный, послал ребенка-солдата расправиться с Геннадием Елисеевым.
– С поездкой на рыбалку и сомом в брезенте мы с тобой угадали процентов на семьдесят пять.
– Ты угадал, Гек. И ты отыскал тело. Пропавшая Ариадна спутала нам все карты. Мне бы с самого начала подробнее расспросить Фабрикантшу про встречу на стоянке у супермаркета, но я была совершенно уверена: Раиса нам именно об Ариадне Счастливцевой говорила.