– На ошибках учимся. – Гектор улыбнулся Кате уже ободряюще. – А насчет задушенной бедняги из могилы у карьера…
– Я сообщу Сивакову данные о ней: имя – Наталья, возраст – примерно девятнадцать, брюнетка… Приезжая с юга, путешествовала автостопом, ее часто видели с водителями-дальнобойщиками в Тарусе возле старинной чайной, – перечислила Катя. – Сиваков снова свяжется с калужским патологоанатомом. Пусть скупые сведения, но есть шанс установить ее личность. Наш долг перед ней, Гек… Выполним насколько возможно. Сиваков, конечно, поинтересуется, откуда нам с тобой известно ее имя…
– Сошлемся на Милона Поклоныча, – моментально нашелся Гектор. – Он чайную упоминал, переведем на него стрелки. Легко. Я сам сделаю.
Они умолкли. Катя знала: их мысли сейчас едины. Ни с кем никогда она не ощущала себя так, как с ним… Гектором Троянским, мужем – когда и слова не надобны… С полувзгляда, с полувздоха они понимают друг друга.
– Катя, они вернутся, – повторил Гектор. – Осталась последняя загадка в кукуйском деле.
И он не ошибся.
Вскоре они увидели в пелене дождя шедших по берегу реки со стороны Птичьего мыса Симуру и Полосатика-Блистанова. Оба надвинули капюшоны худи на головы и стоически мокли под ливнем, шествуя неторопливо на приличном удалении друг от друга. Первым брел Арсений Блистанов. А Симура, покончив с семейными делами дома у Фабрикантши, не желал прибавлять шага, нагоняя его.
– Мой рапорт на увольнение подписан! – возвестил Блистанов громко еще издали. – Мать моя начальница под занавес постаралась избавить меня от бюрократической волокиты кадровиков. Я больше не капитан Вездесущий, Гектор Игоревич. Ура! Я отныне вольный человек. – Он оглянулся на приближавшегося к ним Симуру: – Серафимчик, не пришил бабулю сейчас, а? Бритвой по горлу – чик! И в колодец?
– Баба Рая жива. Мы даже с ней успели заверить ее завещание в мою пользу насчет всего движимого и недвижимого у здешнего нотариуса – он ее сосед по Птичьему мысу, коттедж его рядом через дорогу, – ответил Серафим. Он выглядел бледным, но собранным. Даже деловитым. – Баба Рая категорически настояла: поскорее с завещанием уладить. Уверяла меня, тот крюк в потолке или сук в лесу, который она все глазами в последние дни ищет, может ведь и появиться внезапно… И она за себя не ручается.
– Самурай, а ты правда ее простил? – спросил Гектор.
– Гектор Игоревич, я ей не судья и не палач. Да и найдется ли ей вообще казнь за ее зверства с отцом? Пусть она уж сама собой распорядится. Суицид для нее лучший выход. – Серафим остановился у веранды. Он будто не желал пересекать некую запретную черту. Мок под холодными осенними струями дождя. И рассуждал в свои двадцать два по-взрослому… логично, сухо и совершенно безжалостно.
– Ты все узнал. Все вспомнил. Ты доволен? – Гектор глядел на него.
– Я заново родился. Или воскрес. Короче, очнулся от спячки разума. Но без вас я бы никогда не справился. Спасибо вам с женой большое за помощь. За поддержку и заботу обо мне. Чем мне отплатить вам за вашу доброту и участие?
– Всегда пожалуйста, – спокойно ответил Гектор. – Уплата долгов – вещь правильная, Серафим. Я только за… Ну, скажем, из чувства чистой, не замутненной расчетами благодарности открой нам теперь: кто ты есть на самом деле? Настоящий. Истинный. Правильный Серафим Елисеев, не нуждающийся больше в никнейме из манги. В воздухе ведь витает без ответа последний и очень важный вопрос. Ты, наверное, успел меня изучить, я его за бортом не оставлю. Не в моих правилах.
– Опер Буланов, – поддержала мужа Катя.
– Сеня! – окликнул Блистанова Гектор.
– Да, Гектор Игоревич. – Арсений Блистанов, вознамерившийся спрятаться от ливня под крышей веранды, остановился на ступеньке.
– Помнится, ты обозвал Буланова живодером, – заявил Гектор.
– Я? Когда? – Блистанов вспыхнул. – А, на участке, у клеток… вырвалось у меня…
– Неконтролируемая эмоция, да? – Гектор кивнул. – Я все прикидывал, что опаснее: порыв чувств… ярость благородная, стрем души? Или же умысел, спланированный и холодный?
– О чем вы? – Блистанов отвел взор.
Гектор шагнул и… заслонил Катю от них обоих.
– Сеня, ты ж собирался рубиться в техасский холдем, – обратился он к Полосатику-Блистанову. – И?
– Что? – Тот наморщил лоб, стараясь уловить…
– Фолд (пас) или олл-ин?[38] Ну?
– Гектор Игоревич, я не…
– Месть или подстава?
– Подстава? – Арсений Блистанов заморгал и еще гуще покраснел.
– На участке Буланова восемь клеток, и в каждой по шесть секций, – произнесла Катя. – Я сама не запомнила, а Гек заметил. То есть сорок восемь тщательно запертых клеток были открыты, а кролики выпущены на волю. Стояло раннее утро, убийце бы побыстрее скрыться после расправы над Булановым, его могли застигнуть. Пусть дом Кроликовода на отшибе, но он же мясом торговал и шкурками, на дороге к нему даже указатель имелся, явились бы клиенты и застали с поличным убийцу. А он, неразумный, рискованно и долго возился с клетками. Отпирал все сорок восемь замков, распахивал…
– Серафим! Стоять на месте! Мужиком быть! Не слизняком-салабоном!
Катя осеклась.
Голос Гектора Троянского под стенами Илиона… И в пустыне у Пальмиры под огнем исламских боевиков.
Симура резко отпрянул от веранды, но, остановленный приказом Гектора… не побежал.
Застыл на месте.
– Серафим, это же вы убили Буланова. – Катя везла непосильный груз: трудно дается им последний, окончательный вердикт! – Кролики, выпущенные на волю. Не счесть их… Сорок восемь крохотных тюрем с распахнутыми настежь дверцами. Сотни спасенных маленьких душ. Столь красноречивая деталь! Это же вы открыли все клетки после того, как поразили Буланова топором в спину.
Арсений Блистанов круто обернулся к Симуре, едва не грохнувшись со ступеньки.
– Наконец-то в яблочко! – выпалил он в бешенстве. – Пусть с бабкой твоей адовой мы пролетели. Но все равно… ты лжец, подонок! Убийца!
– Я все ждал: вы догадаетесь рано или поздно. Вы умные оба, – произнес Серафим. – Не месть это с моей стороны… Да, я убил Буланова. Я вам, фактически сейчас самым близким мне людям, признаюсь. Только это не месть, Гектор Игоревич… Катя… Я вам скажу правду и о нас с Кролиководом. Пусть из чувства чистой незамутненной благодарности за вашу безграничную доброту ко мне…
Он споткнулся на последней фразе, и тон его внезапно опять странно изменился – вольно или невольно, неосознанно он копировал теперь Гектора. Или передразнивал его?
– Не месть мною двигала! – повторил Серафим, сжав кулаки. – Я многое забыл, вы помогли мне вспомнить. Но единственное, что я точно знал, в чем я был абсолютно уверен: я не убивал отца! Я безмерно любил его всегда. Ради отца я был готов на все. А Буланов тогда заставил меня признаться в обратном. Он завел меня в кабинет. Достал из ящика стола овощечистку…
– Шутишь? – хмыкнул Гектор.
– Овощечистку! – выкрикнул Серафим. – И ножницы. Он мне их показал. Заявил: «Надо говорить правду, отвечать за свои поступки». Достал яблоко, приложил овощечистку к кожице, начал сдирать ее серпантином… Приговаривал: «Надо не лгать, отвечать за содеянное». Я пялился на зеленую кожуру… глаз не мог отвести. А он приложил овощечистку к своей руке, нажал и… кровь брызнула… Всучил мне яблоко, приказал: «Жуй!» Я послушно укусил яблоко. А он забрал ножницы, – Симура как-то по-детски, беззащитно втянул голову в плечи, – зажал лезвиями мое ухо, приговаривая: «Они острые…» Я дернулся, а он заорал вдруг: «Увезу тебя в лес! Вздерну за ноги на сосне и начну сдирать кожу лоскутами! Покончу с кожей, займусь твоим мясом! Ты мне все скажешь! Признаешься!» Я обмочился… обоссался. – Серафим умолк на мгновение. – Я написал чистосердечное признание ему под диктовку. Он меня сломал…
Катя ощутила ком в горле. Она плачет из-за убийцы?
– Он меня растоптал, – повторил Симура. – Именно этого я ему не простил. Когда мы с вами пришли к нему домой и я увидел его, сдиравшего шкурку с кролика… я вспомнил себя в его кабинете с зарешеченным окном. Считайте меня взбунтовавшимся кроликом…
– Прошлое остается прошлым, самурай, – сказал Гектор. – Нет чести убить больного и беспомощного противника. Буланов перенес инсульт. Поэтому ты столь легко справился с ним – толкнул, а когда он упал, рубанул его же собственным топором из колоды. Инвалид не в силах был дать тебе, сопляку, достойный отпор.
– Не вам, Гектор Игоревич, элитному «контрабасу»-ликвидатору, Большому Игроку, замочившему немало террористов-фанатиков за очень большие деньги, учить меня морали! И я его вовсе не толкал. А он не казался беспомощным, – огрызнулся Симура. – Мне не спалось ночью, и я отправился к нему рано утром. Подумал: вдруг мы все же через столько лет, несмотря на нашу первую неудачную встречу после разлуки, найдем общий язык. Он отнесется ко мне по-человечески… перестанет меня обвинять, обзывая Волчонком. Вы же были уверены: Буланов – самый осведомленный человек о деле моего отца… был в силу своей профессии. Если бы захотел, многое мог бы мне поведать. Я бросил мотоцикл в лесу, прошел картофельным полем, а он возвращался с тачкой, полной травы, зашел на участок. Покатил тачку к клеткам. Я перелез через забор. Он открыл сам одну из клеток и вытащил за уши белого кролика, поднес его к лицу и забормотал ему, а потом заметил меня и даже слова мне не дал сказать – покрыл матом и сам схватился за топор. Наверное, решил: я явился его прикончить. Но я в тот момент… просто желал поговорить с ним. А он кинулся на меня с топором. Швырнул кролика, тот шмыгнул к нему в ноги, и Буланов, споткнувшись, упал, топор его отлетел в сторону. Он, суча ногами, корячась на траве, выдернул из-под себя придавленного кролика, стиснул его, кролик завизжал от боли… У меня потемнело в глазах. Я тот взбунтовавшийся кролик… написавший ложную явку с повинной садисту! Я поднял топор и ударил его по спине. Я был в мотоперчатка