Уже при приближении к осажденному аулу русских войск, Николай Иванович заметил, что каждая терраса, образованная как бы сплошными домами, грозит превратиться при штурме селения в какую-то явно преграду для всех штурмующих…
Однако русские воины, пользуясь централизованным армейским снабжением, боеприпасами, имели свои четкие преимущества, которыми они и постарались воспользоваться.
Это во-первых.
Во-вторых, у всех петербургских врачей, прибывших вместе с Николаем Ивановичем, несколько удивляла помощь, оказываемая горским раненым на поле боя. Все они как-то странновато посматривали на запасы мехов, которые были предназначены для раненых горских бойцов.
С другой стороны, и это было естественно, петербургские врачи не различали где «свой», где «чужой». Для них – они все были равны. Однако их удивляло, что в войсках Шамиля для раненых предназначались именно эти разнообразные меха…
Штурм крепости начался с того, что русские артиллеристы сразу же начали обстрел аула. Главнокомандующего русскими войсками, князя Воронцова, приехавшим вместе с Пироговым врачам, – так и не дано было никак рассмотреть. Сославшись на болезнь своих глаз, он перепоручил командование подчиненными ему войсками какому-то бравому полковнику. Тот покричал для виду, вроде бы командуя, затем – и вовсе замолчал.
Увидели врачи и сам штурм горного аула. Когда русские войска бросились безоглядно вперед, то горцы принялись отчаянно сопротивляться. Какая-то горсточка их, которой руководил сам Одрис Гергебильский, назначенный Шамилем наибом всего этого, Койсобулинского участка фронта, попытался оторваться от настигающих его и всех его соратников преследователей. Однако храбрецы попали под огонь тщательно спрятанных русских батарей. Сам Одрис погиб в бою…
Тем не менее, несмотря на болезнь глаз, после этакого удачного штурма, командующий русскими войсками князь Воронцов все же поздравил весь личный состав с очередной нелегкой победой, не позабыв при этом отметить и мужество горских храбрецов[72].
Такое сопротивление горцев сам князь Воронцов объяснил их невероятным страхом перед имамом[73] Шамилем, который наблюдал-де за штурмом аула Салта со склонов близлежащих гор.
Что касается эфирного наркоза, то Николаю Ивановичу удалось провести более сотни операций с применением его…
Впоследствии Николаю Ивановичу пришлось даже отрывать из цепкой земли бездыханный труп Идриса Гергебильского, обезглавливать его, чтобы отправить голову горского храбреца в Санкт-Петербург – для более тщательного ее дальнейшего исследования…
Зато возвратился Пирогов из кавказского пекла – словно бы заново родился…
И тут опять наступил очень важный момент, всецело связанный с открытием первого в России анатомического института, в котором самым ценным экспонатом была голова покойного уже голова Идриса Гергебильского…
Со временем подошла и такая важная во всей его деятельности эпоха, как оборона города Севастополя, который оказался прямо-таки в ловушке англо-французско-турецких сил.
Он отправился в Севастополь в октябре 1854 года. И не один. Вместе с ним в этот город поехали также другие врачи: Александр Леонтьевич Обермиллер, Василий Степанович Сохраничев и фельдшер – все тот же Иван Николаевич Калашников, который сопровождал его на Кавказ.
Сразу же надо сказать, что из 349 дней, в течение которых длилась героическая осада Севастополя, он, Николай Иванович Пирогов, провел в нем 282.
Что же ему удалось осуществить во время столь длительной обороны этого мужественного города?
Во-первых, он с успехом наладил сортировку больных. Поскольку, еще на подъезде к уже осажденному Севастополю, на него настолько угнетающе подействовала та неразбериха, которая уже явно намечалась, даже присутствовала при организации обороны города.
Во-вторых – он внедрил в практику гипсовую повязку, которую использовал еще при организации обороны аула Салты.
В-третьих – он постоянно и настойчиво внедрял в практику помощь врачам сестер милосердия. При нем приехала целая группа, благодаря стараниям великой княгини Елены Павловны[74], которая прислала первую партию сестер из так называемой Крестовоздвиженской общины, – почитай, основы всего медсестринского движения в дореволюционной России.
Что же касается применения эфирного и хлороформного наркоза – то достаточно только сказать, что через руки врача Пирогова прошло их несколько тысяч.
Впоследствии Пирогов очень высоко оценил их благородную деятельность. Он знал наперечет их громкие имена: Екатерина Алексеевна Хитрово, Екатерина Михайловна Бакунина, Елизавета Петровна Карцова… Все они были одеты в темно-коричневые, почти черные, платья, лишь слегка оттененные белыми воротничками…
Более того, в самом Севастополе вдруг открылась девушка – по имени Даша Севастопольская. Все так звали ее, не догадываясь, что настоящая фамилия у нее была Михайлова.
За все свои труды Даша Севастопольская была отмечена от имени царя Николая I, который лично наградил ее ценными подарками.
Был отмечен и врач Пирогов.
За все свои труды он был удостоен высокой награды – ордена Святого Станислава первой степени.
Между тем, боевой опыт Пирогова на этом нисколько не закончился. Он также стал участником франко-прусской войны 1870–1871 годов, побывал и на фронтах русско-турецкой войны в 1877–1878 году.
Однако, при возвращении из обороняющегося Севастополя, он уже на расстоянии почувствовал, что запахло чем-то совсем нехорошим. Когда же он попробовал покритиковать беспорядки, царившие в осажденном Севастополе, ему сразу же запретили заниматься врачебной деятельностью, просто потребовали перейти на попечительскую службу… Власти как бы вспомнили его увлечение педагогической деятельностью, которая проявлялась в нем еще в молодые годы его.
Он был назначен попечителем Одесского, а позже – Киевского учебного округа…
В 1850 году, будучи уже сорокалетним, он совершенно случайно познакомился с молодой, двадцатилетней девушкой – Александрой Антоновной Бистром, которая приходилась племянницей генеральши Козен[75].
Это знакомство закончилось свадьбой. Особенно подкупило Николая Ивановича то, что девушка, уже молодая жена его, с нежностью относится к его так рано осиротевшим детям…
Молодые со временем переехали жить в купленное им, Пироговым, имение Вишня. Он купил его у наследников Александра Александровича Грикулевского…
Надо сразу сказать, что в свои семьдесят лет Пирогов выглядел совсем уже стариком. Он лишился зубов, что вызывало всяческие затруднения, мешало ему свободно изъясняться. Вдобавок он очень сильно страдал от катаракты. Впрочем, все это отлично видно на потрете его, написанным молодым еще на ту пору Ильей Ефимовичем Репиным[76].
К тому же, его страшно беспокоило и какое-то слишком болезненное новообразование, вскочившее у него на твердом нёбе. Сначала он принял все это за обыкновенный ожог, потом, вроде бы, засомневался и обронил молодой супруге: «Вроде бы рак! Не доведи до этого, Господи!»
Все это не мешало Николаю Ивановичу, как всегда, быть готовым к оперативному вмешательству.
Однако новообразование разрасталось, пришлось обратиться за консультацией к врачам.
У них, как уж водится, мнения раздвоились. Его консультировали дерптские врачи, приглашались и санкт-петербургские специалисты, харьковские, киевские…
Во время московского торжества (отмечался 50-летний юбилей врачебной деятельности Николая Ивановича) – его консультировал сам Склифосовский Николай Васильевич. Он сразу же заподозрил у больного самый страшный диагноз: рак!
Склифосовский не уставал повторять: «На такую операцию отважиться может только Бильрот! Притом – в своей собственной клинике…»
Что же, патриарха русской хирургии доставили к Бильроту в Вену.
Однако, учитывая солидный возраст больного, не отважился на операцию даже прославленный хирург Бильрот.
Он отпустил его, успокоив каким-то образом. Николай Иванович и дальше продолжал оперировать больных. Он не выпускал скальпеля из рук до последней возможности…
Николай Иванович скончался 23 ноября (по новому стилю – 5 декабря) 1881 года в своей Вишне.
Ныне там размещается мемориальный музей его имени.
Однако и Москва тоже помнит его.
В 1897 году, на средства, собранные по подписке, ему открыт памятник был памятник и в самой Москве.
Глава X. Николай Васильевич Склифосовский
Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие.
Привет вам! Старейший из русских университетов приветствует вас; вас приветствует старая Москва; она гордится тем, что на долю ее выпала счастливая возможность принять у стен древнего Кремля такое блестящее собрание представителей науки. Войдите же, дорогие собратья! войдите, дорогие гости, собравшиеся из самых отдаленных стран света, чтобы принять деятельное участие в событии, которое получает значение исторического. В эту торжественную минуту, братски протягивая руки, соединяются обе половины Европы во имя возвышения и самого бесспорного побуждения человеческого ума – во имя науки!
Говорили, что своим, таким необычным прозванием, он всецело обязан был собственному дедушке-греку, которого все, окружающие его, называли обычно Асклеопиосом, а то и еще гораздо проще – Склепиосом. Не исключено, что и сам будущий врач Николай Склифосовский каким-то таинственным образом ощущал свою прочную связь с уже давно и навеки ушедшей античностью…