Через год (1799) – Велланскому присвоили звание подлекаря, и он даже не сразу сообразил, до чего же быстро реализовалась его еще детская мечта.
В 1802 году, вскоре после убийства Павла I, его аттестовали лекарем и все-таки отправили за границу: на престоле сидел уже царь Александр…
Из-за границы Велланский возвратился ровно через три года, и возвратился, можно сказать, уже совсем иным человеком. В чужих землях он совершенствовал свои знания под руководством виднейших ученых, а все же главным в его обучении, как и было завещанным античными врачами и самим Гиппократом, выступало его формирование как подлинного философа.
Да, за границей Велланский стал любимым учеником Вильгельма Йозефа фон Шеллинга, представителя классической немецкой философии. Сам же он сделался там, за границей, ярым сторонником так называемой натурфилософии…
Возвратившись на родину, Данило Михайлович сходу защитил диссертацию, написанную, естественно, на латинском языке, причем толкующую о таких высоких философских материях, притом – применительно к медицине, что в России при ее апробации не отыскалось даже более или менее серьезных оппонентов.
После защиты диссертации, прошедшей без сучка и задоринки, его назначили адъюнктом кафедры ботаники и фармакологии, затем он был переведен на кафедру анатомии и физиологии – к знаменитому Петру Андреевичу Загорскому.
Знаний у Велланского хватало и для того, и для другого, то есть, и для ботаники, и для фармакологии. Однако все же какая-то природная склонность к физиологическим знаниям – у него все-таки превалировала.
В 1819 году, в сорокапятилетнем возрасте, уже став знаменитым академиком, он возглавил кафедру физиологии и общей патологии. В этой должности Велланский пребывал вплоть до 1837 года, когда ему вообще пришлось отказаться от дальнейшей службы по причине окончательной своей слепоты.
Данило Михайлович Велланский и впредь оставался ярым поборником натурфилософии. Он стал автором первого сочинения, трактовавшего о ней на русском языке и появившегося в печати еще в 1805 году.
Это были так называемые «Пролюзии (введение, вступление) к медицине, как основательной науке». В 1812 году им были выпущены «Биологические исследования природы в творящем и творимом ее качестве, содержащие основные очертания всеобщей физиологии», в 1831 – «Опытная, наблюдательная и умозрительная физика». Слово «физика», по обычаям тех времен, здесь является синонимом слова медицина…
Велланский, конечно, был звездой Медико-хирургической академии, ее гордостью. Однако в глазах молодого Павлова это была уже слишком далекая история медицины, причем не столько потому, что Велланский умер за два года до появления Павлова на свет (1847), но, скорее всего, просто потому, что в медицине уже наступила совершенно новая эпоха, эпоха так называемых экспериментов. Велланский же был и оставался сторонником исключительно умозрительного изучения природы, ему претил сам дух какого-либо нарочитого экспериментирования.
Велланский полагал, что все, «не озаренное шеллингианской философией, суть не что иное, как пустые здания».
Совсем иное дело для Павлова – фигура другого академика: Ивана Михайловича Сеченова. В Медико-хирургической академии Сеченов работал с 1860 года, академическим профессором же он стал всего за полгода до появления Ивана Павлова в столице, а вершина его научного подвига связана с серединой 60-х годов.
Все результаты научных стараний Сеченова, по словам Павлова, вылились в его замечательной книге «Рефлексы головного мозга», которая, по его же словам, стала одним «гениальным взмахом» «сеченовской мысли».
Однако здесь нам лучше сделать еще одно невольное отступление от повествования о самом Павлове и поговорить сначала о Сеченове, поговорить, причем, по порядку…
С Петербургом этого ученого связывали многие годы. В столицу Сеченов попал еще в четырнадцатилетнем возрасте, прямо из отдаленной деревни в Симбирской губернии, где рос он в имении своего отца, Михаила Алексеевича.
Да, имение всего семейства Сеченовых, расположенное в селении Теплый Стан Симбирской губернии[91], Арзамасского уезда, принадлежало совместно двум владельцам. В западной половине его всецело распоряжался Петр Михайлович Филатов, а в восточной – Михаил Алексеевич Сеченов.
У него подрастало пятеро сыновей и трое дочерей. Всех их надо было как-то благоустроить в жизни. Сыновьям – обеспечить приличное образование, дочерей – выдать замуж с достойным приданым. Однако – все это были только мечтания. Вскоре он, владелец всего имения, Михаил Сеченов, умер.
После смерти отца, Михаила Алексеевича, младшего сына его, Ивана, вместо предполагаемой гимназии, пришлось определить в военное инженерное училище, расположенное тоже в весьма далеком от города Арзамаса – в столичном Санкт-Петербурге. Притом – в Михайловском замке, как-то связанном с памятью о покойном уже императоре Павле.
В этом училище свое время учились Григорович, Достоевский, герой обороны Севастополя генерал Тотлебен, отличившийся еще при осаде аула Гергебиля…
Быстро пролетели пять лет учебы, однако – военная карьера юношу не очень-то отличила. По результатам итоговых экзаменов начальство не усмотрело в нем каких-либо способностей к инженерному искусству, быть может, – и не заметило в нем даже вообще какого-либо наличия военной жилки. Его удостоили лишь незавидным прапорщицким чином и отправили служить в саперный батальон, размещенный, к тому же, очень далеко от столичного Санкт-Петербурга.
Служить ему выпало в городе Киеве, но продолжалась эта служба совсем недолго. Едва перевалив свой двадцатилетний рубеж, будучи в чине уже подпоручика, молодой офицер вышел в отставку, и в 1850 году записался вольнослушателем на медицинский факультет Московского университета.
Удивительное дело, но здесь он сразу почувствовал свое истинное призвание.
Его не смутили даже первые неудачи. У него были самые неопределенные, и притом – довольно слабые познания в древних языках, вынесенные из стен инженерного училища. В университете он как-то сразу попал на лекцию по анатомии, которая читалась на сугубо латинском языке.
Что же, анатомические познания составляют основу всего медицинского образования, – это он сам понимал, но сразу же понял и то, что корпеть у постели больного – отнюдь не его призвание.
Латинский язык он усвоил довольно быстро. Пришлось смириться и с тем, что медицинские знания необходимо зубрить, какой бы ни виделась тебе твоя будущая карьера. Через тернии – к звездам, вот что отныне стало его девизом.
Вникая в азы врачебного искусства, он все больше и больше предавался общим вопросам в своей новой профессии. Его все больше и больше интересовали строго кардинальные проблемы: почему возникают болезни, что лежит в основе здоровья и нездоровья, жизни и смерти, какая связь наличествует между живым организмом и окружающей его воздушной средой, наполненной какими-то невидимыми существами…
В этом плане он в чем-то перекликался с уже почившим Велланским, хотя совершенно по-иному подходил к изучению коренного медицинского вопроса. Он впитывал в себя знания всех смежных наук с медициной наук – химии, физики, усматривая в них некое подспорье как для физиологии, в первую очередь, так и для клинической медицины в своем конечном итоге.
Старания молодого человека довольно быстро увенчались успехом. После шести лет неустанных трудов он получил свидетельство о присвоении ему звания лекаря, которое давало право защиты диссертации на получение тогдашней докторской степени.
Окрыленный, совсем молодой лекарь Сеченов сразу же бросился за границу, чтобы как можно лучше освоить там экспериментальные методы исследования. Берлин, Вена, Гейдельберг, Лейпциг, – вот университетские города, где совершенствовались его знания.
Эрнст Генрих Вебер, Эмиль Генрих Дюбуа-Реймон, Иоганн Мюллер, Карл Людвиг, Роберт Бунзен, Герман Людвиг-Фердинанд фон Гельмгольц, – имена европейских светил, у которых учился он всему тому, что способствовало его будущим успехам. Сеченов заранее посылает в Медико-хирургическую академию свою четко выверенную диссертацию, чтобы без промедления защитить ее сразу же после своего возвращения на родину.
Все так и получилось. Всего с недельными паузами, в течение одного лишь месяца, получил он степень доктора медицины, сдал экзамен на замещение профессорской должности и начал читать лекции в Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии. И это притом, что физиология в России еще отнюдь не стала экспериментальной наукой, что преподаватели ее в высших учебных заведениях были в основном людьми начитанными, теоретически хорошо подкованными, и только…
Они распространяли лишь знания, почерпнутые из чужих трудов, добытые другими исследователями.
Еще через год – Сеченов был избран экстраординарным профессором, и ведущая его роль в работе кафедры физиологии стала как-то сама собой неоспоримой.
В 1864 году он был назначен ординарным, то есть штатным профессором, но это случилось уже после того, как он сделал решительную попытку лишь приподнять занавес над психической деятельностью человека, открыв явление так называемого центрального торможения.
Рефлекторную природу человеческой жизнедеятельности профессор Сеченов изложил уже в 1863 году в своей книге под названием «Попытка ввести физиологические основы в психические процессы». Она была предназначена для опубликования ее в журнале «Современник».
Однако публикация эта была запрещена цензурой, усмотревшей в книге слишком дерзкий подрыв всех «религиозных верований и нравственных и политических начал». Запрет был снят лишь летом 1867 года, после чего книга увидела свет уже под известным ныне названием «Рефлексы головного мозга».
Сеченов подал в отставку в самом конце 1869 года. Он считал себя оскорбленным после того, как были забаллотированы Илья Мечников и Александр Голубев, предложенные им в профессора Петербургской Медико-хирургической академии. Знали бы тогда петербургские ученые мужи, в чьей научной репутации они сомневаются! Ведь именно Мечников станет вторым, после Павлова, русским ученым, удостоенным высокой Нобелевской премии за достижения в области медицинских наук.