Комната, которая находилась непосредственно перед операционной, была приспособлена для стерилизации инструментария, для мытья рук самих хирургов, проводивших операции. Сама же операционная отличалась каким-то особым, очень усиленным освещением.
Особенно тщательно было продумано оснащение комнат для содержания прооперированных животных. Каждая такая комната была довольно вместительной, с высоким потолком, с большими окнами, снабженными непременной форточкой. Все помещения обогревались теплым воздухом, поступавшим по трубам. А освещались они, комнаты, электричеством. Во всех комнатах здания предусмотрены были плотно подогнанные двери и цементные полы, с очень удобными приспособлениями стоков для грязной воды. Все это позволяло быстро и капитально мыть животных в любое время суток.
Стены, двери и потолки в этом здании были тщательно выкрашены белой масляной краской, что опять-таки позволяло поддерживать в нем завидную чистоту, соблюдать абсолютно все правила асептики и антисептики, – одним словом, все было в нем устроено капитально.
Конечно, работать в таких условиях было легко. А цель перед всем отделом была поставлена гигантская: опять же изучение всего желудочно-кишечного тракта.
Одним из первоначальных, причем из самых важнейших моментов, – стало выведение из системы кровотока печени. Это дало бы возможность установить, что подобное выведение грозит животному неизбежной смертью, поскольку в крови, вытекающей из кишечника любого животного, содержится масса ядовитых веществ, которым самой природой предусмотрено было обезвреживаться непосредственно в самой печени.
Далее сотрудники лаборатории, под руководством Павлова, изучали сам желудок, его иннервацию, его слизистую, затем – и всю поджелудочную железу.
Добыча желудочного сока была поставлена в данной лаборатории на поток. Сок продавали, и врачи получили возможность использовать его в лечении своих пациентов. С этой целью был разработан метод так называемого обособленного желудочка, автономной части всего большого желудка, создаваемой операционным путем и снабженного отдельной фистулой.
Изучался в лаборатории и кишечник, причем – на всем почти протяжении его. Изучались также слюнные железы. Как видим, исследованиями был охвачен весь желудочно-кишечный тракт.
Что касается сообщений о результатах работы, то обобщение достижений в изучении желудочно-кишечного тракта, напоминаем, было сделано в семи лекциях. Все они были прочитаны Павловым еще в 1895 году для врачей в Институте экспериментальной медицины и в Военно-медицинской академии. При этом необходимо заметить, что бывшая Медико-хирургическая академия претерпела к тому времени довольно значительные изменения. Теперь она занялась подготовкой исключительно военных врачей.
В 1897 году тексты этих лекций, причем в дополненном виде, были изданы сначала в Санкт-Петербурге, в 1901 – вышли затем в переводе на французский язык, в 1902 – на английский.
Это издание получило самый широкий резонанс в Европе; ученый мир безошибочно и с понятным восхищением разумел, какого масштаба физиолог появился в России, и какой вклад в мировую науку вносят его открытия.
Естественно, это способствовало также продвижению самого физиолога по служебной лестнице.
Уже в 1895 году Павлова избрали экстраординарным, а в 1897 – ординарным профессором кафедры физиологии. Следует заметить, что отныне кафедра стала считаться в академии перворазрядной. Она размещалась в здании анатомо-физиологического института академии на Нижегородской улице.
Именно там, где еще в 1874 году молодой Иван Павлов выполнил свою первую ответственную работу – еще под руководством профессора Ильи Фаддеевича Циона, под конец жизни ударившегося, говорили, в нигилистическое учение. Затем он трудился там под руководством другого профессора, Константина Николаевича Устимовича, тоже еще благоденствующего.
Новая лаборатория занимала теперь в новом здании целых пять комнат. Теперь Ивану Петровичу Павлову предстояло читать лекции в том самом зале, где их читал когда-то Иван Михайлович Сеченов, которого он по-прежнему считал отцом русской экспериментальной физиологии.
Хотя академическая кафедра и была в достаточной степени оборудована, однако лаборатория ее, по своим возможностям, заметно уступала лаборатории в Институте экспериментальной медицины. Потому-то профессор Павлов предпочитал заниматься в академии. Главным образом – строго педагогической деятельностью. Тогда как главные экспериментальные работы были сосредоточены им на Аптекарском острове, в тамошнем институте. Именно там работали и все его студенты, которые с раскрытыми ртами слушали его академические лекции.
Вся жизнь маститого ученого, как и прежде, посвященная исключительно науке, делилась теперь между этими двумя заведениями. От его квартиры одинаково легко было добираться и туда, и сюда.
Обычно он пользовался конкой, которую впоследствии заменили трамваем, однако нередко совершал он и длительные пешие прогулки. На этих прогулках можно было обдумывать предстоящие ему днем работы.
У Павлова выработался раз и навсегда установленный распорядок. В институте на Аптекарском острове он появлялся ровно в десять часов утра. По воспоминаниям сотрудников, вникал в каждую деталь проводимой ими работы. Его радовали молодые голоса студентов, лай и повизгивание собак. Трепал животных по тугим их загривкам и подавлял в себе чувство огорчения, понимая, что по необходимости обрекает эти существа на самое печальное будущее…
После обеда (а обедал Павлов обычно дома, в 5–6 часов пополудни), отдохнув час-полтора на диване, он снова отправлялся опять в институт, откуда возвращался уже в половине двенадцатого ночи. И так было ежедневно: либо академия, либо лаборатория на Аптекарском острове. Конечно, по выходным и праздничным дням занятия в академии не проводились, но лаборатория его не закрывалась никогда, и он отправлялся туда как обычно, к десяти часам. Правда, в праздничные дни приходил к обеду не к пяти часам, но к двенадцати. А после обеда, как ни в чем не бывало, направлялся опять по знакомой улице.
Слухи о широком использовании собак в научных лабораториях расползались по всему Петербургу и вызывали в народе самые широкие, подчас – довольно противоречивые мнения.
Дошло до того, что вся эта история закончилась письмом председательницы правления Главного правления общества по защите животных баронессы Веры Илларионовны Мейендорф. Оно было получено Военным министром, в ведении которого находилась сама Военно-медицинская академия. В послании назывался и главный «виновник» всего этого, по мнению женщины, весьма жестокого обращения. Письмо носило довольно громкое название «О вивисекции, как о возмутительном и безжалостном злоупотреблении во имя науки».
Что же, Ивану Петровичу Павлову пришлось отвечать.
В академии была создана специальная комиссия, которая в январе 1904 года вынесла свое авторитетное решение. Комиссия вынуждена была согласиться с обвинениями, однако она четко указала при этом и на людей, которые без ограничений пользуются плодами животного мира, употребляя все это ради своего праздного удовольствия. Тем временем, явно указывая пальцами на подлинных подвижников науки, которые, действительно, наносят вред животным, но поступают так во имя научных сведений, на благо всего человечества.
Конечно, обвинения общества покровительства животных сильно задели Ивана Петровича Павлова. Согласившись с выводами академической комиссии, он высказал публично и свое личное мнение.
Вот его слова по этому поводу: «Когда я приступаю к опыту, связанному, в конце концов, с гибелью животного, – с невольной горечью сознавался он, – я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я слышу в себе едкий упрек, что грубой, невежественной рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но это переношу в интересах истины, для пользы людям…»
А между тем назревали серьезнейшие события в жизни самого Ивана Петровича Павлова. Собственно, предвестники этих событий угадывались уже слишком давно. Авторитет Павлова, как великого ученого, заслуживающего достаточного внимания, возрастал с каждым днем. От него ждали все больших и больших успехов. И, казалось, нисколько не ошибались.
В 1901 году в Петербурге побывал профессор Гельсингфорского университета Роберт Тайгерштедт, член Нобелевского комитета. Он тщательно ознакомился с достижениями всех его лабораторий, как в институте, так и в академии. Визит маститого ученого, особенно его письмо, присланное уже из Гельсингфорса и переполненное самыми лестными высказываниями обо всем увиденном им на берегах Невы, – все это вызвало всплеск газетных публикаций. Все в Петербурге заговорили о предстоящем награждении Павлова Нобелевской премией.
Альфред Нобель, изобретатель и очень энергичный промышленник, основатель знаменитой этой премии, скончался еще в 1896 году. Еще при жизни он был лично знаком с Павловым, называл его другом Иваном, интересовался его достижениями и сам жертвовал довольно внушительные суммы на Институт экспериментальной медицины.
Как бы там ни было, шумиха, поднятая в прессе, тоже сыграла свою исключительную роль. Осенью упомянутого года Павлов был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук. Это стало знаком особого отношения к нему со стороны отечественных ученых: они признавали его заслуги еще до того, как нечто подобное было осуществлено уже Западной Европе…
Но слухи о присуждении Павлову столь высокой награды продолжали будоражить широкую мировую общественность. Ширились они и за границей, откуда вскоре прислал свои поздравления для профессора Илья Фаддевич Цион, первый наставник Павлова в его физиологических опытах.
Что касается научных учреждений, разбросанных по всему миру, – то своим почетным членом его избирали не только ученые общества, но и многочисленные университеты, даже – целые академии.