ыло, и прыткий генерал напоминал запертого в стойле рысака: скакать готов, но не знает куда. Хорошие, злые рысаки в таких случаях начинали ломать стойло, но местный конюх свое дело знал хорошо и умел управляться с жеребцами.
— Очевидных причин для убийства Арифа не было, — медленно произнес хозяин кабинета. — Разумеется, есть застарелые конфликты, недопонимание с деловыми партнерами, кое-какие долги — все эти ниточки проверит Виктор. — Сидоров согласно кивнул. — Возможно, эти ниточки приведут нас к преступнику, но… Но есть весомые основания полагать, что убийцу следует искать в другом месте.
Хозяин кабинета сделал глоток кофе. Помолчал, давая возможность Волкову обдумать предыдущее сообщение, и продолжил:
— Нужна правда, Федор, все хотят знать имя преступника. — Он позволил себе улыбку: — На этот раз действительно все, потому что никому, как бы странно это ни прозвучало, не было выгодно убивать Гусейна.
— Кому-то выгодно, — заметил Очкарик.
— Выгодна смерть, но не убийство, — слегка высокомерно пояснил Сидоров. — Теперь его коллеги нервничают — они все у нас на подозрении.
Все понятно: Арифу с удовольствием бы устроили сердечную недостаточность или фатальный приступ аппендицита. Если бы могли. Но действовать открыто никто не желал, не те времена. Да и лишнего внимания спецслужб привлекать не хотелось, не зря ведь Сидорова частенько называли «Пресс-атташе» — отпрессовать генерал мог кого угодно.
Тем не менее произошло убийство. Громкое. Из разряда тех, от которых успели отвыкнуть. Которое займет первые полосы, во всяком случае в понедельник, которое примутся обсуждать в газетах и на телевидении, что вызовет дополнительное раздражение у шефа. Впрочем, проблемы с прессой Волкова не волновали — он редко общался с журналистами, только тогда, когда ему было что-то от них нужно.
— Ходят слухи, что Генеральный прокурор не прочь взять дело под контроль, — сообщил Сидоров.
— Он настолько уверен в своих силах? — осведомился хозяин кабинета.
— Виноватых всегда можно найти, — усмехнулся генерал. — А дело шумное, хороший повод покрасоваться в новостях и набрать очки.
— Я заявлений делать не буду, — подумав, протянул шеф. — Но на успех рассчитываю.
И многозначительно покосился на Волкова.
О «добрых» отношениях хозяина кабинета с Генеральным прокурором складывали легенды. Друг друга они не то чтобы недолюбливали — на дух не выносили, и Федор понял, что шеф не прочь умыть врага. Один треплет языком, другой находит убийцу. Политика.
Однако заверять шефа в том, что приложит все силы, Очкарик не стал. Выдержал взгляд, коротко кивнул в ответ и повернулся к подавшему голос Сидорову:
— Грушин рассказал, как охраняли Гусейна?
— В общих чертах.
— Это еще одна проблема, — вздохнул генерал. — Убийца прошел через хорошо отлаженную систему защиты.
— Даже в самой надежной системе можно найти слабые места.
— Но для этого нужна долгая и кропотливая работа, — бросил хозяин кабинета. — То есть преступление задумывалось давно, тщательно готовилось и, наконец, свершилось. Все бы ничего, да вот момент выбран неподходящий. Не выгодно сейчас никому убийство Арифа, не выгодно.
Он знал больше, чем говорил, но резоны свои не раскрывал: для подчиненных достаточно слова. Если повторил: не выгодно, значит, так оно и есть.
— Может, потому и выбран такой момент? — Волков почесал кончик носа. — Сейчас никому не выгодно, явных подозреваемых нет, заказчик спит спокойно.
— Может быть, — согласился шеф. — Однако найти убийцу мы должны обязательно. Уж больно он интересен…
Естественно, интересен! Большим людям стало неуютно при мысли, что некий молодец способен под носом у телохранителей вогнать им в задницу отравленный колышек. Пуля, автокатастрофа, бомба — от подобной ерунды они спасаться научились, но виртуозное убийство вызывает страх. И панику. И желание обезопасить себя от умельца.
— Я все понял, — кивнул Очкарик. — Постараюсь.
Разговор подходил к концу, и следовало продемонстрировать начальству здоровый рабочий энтузиазм.
— Копай, Федор, нам нужен результат.
— А-а-а…
Характерные стоны, вырывающиеся из окна на четвертом этаже, привлекали внимание всех, кто оказался во дворе, Пара дворников, позабыв об обязательном ритуале ежедневного подметания, оживленно обменивалась впечатлениями, периодически указывая пальцами на распахнутое окно. Прилично одетый мужчина, вышедший из подъезда к припаркованному во дворе «Бентли», с улыбкой покачал головой. Кто-то с грохотом захлопнул раму на втором этаже, подчеркнув свое раздражение. Без сомнений, ближайшую пару дней жители респектабельного дома посвятят обсуждению нахального поведения соседей. Возможно, их представитель позвонит хозяину квартиры и выскажет мнение жильцов, среди которых случайных людей не наблюдалось — сплошь богатые и уважаемые.
Но это — потом. Но это — возможно. Но это, на самом деле, ничуть не волновало увлеченных друг другом любовников. О каких соседях, пусть даже известных, уважаемых и богатых, можно думать, когда одежда разбросана по полу, вперемешку с одеялом, покрывалом и подушками? Когда мятая простыня съехала, а разгоряченные тела залиты лучами летнего солнца? О чем может думать мужчина, когда его руки скользят по бархатистой женской коже, по изогнутой спине, по упругой груди? Когда ладони натыкаются на твердые соски, и это прикосновение током пронзает тело? О чем может думать женщина, когда оглушающие волны накатывают столь часто, что непонятно, что они приносят: удовольствие или боль? Когда пылает огнем каждая клеточка, каждая частичка тела, когда хочется, чтобы ласки поскорее закончились упоительным взрывом, и мечтаешь, чтобы они продолжались бесконечно? Стоны становились все сильнее, а слушатели продолжали смеяться и поглядывать на часы.
Они нечасто занимались любовью, хотя считали друг друга идеальными партнерами. Они угадывали желания; когда нужно, становились нежными и податливыми, когда нужно — сильными и агрессивными. Возможно, редкость их встреч объяснялась сознательным выбором: они боялись надоесть друг другу, привыкнуть, перестать получать от близости тот максимум удовольствий, к которому привыкли. Боялись потерять мостик, который связывал их души, помимо всего остального. Тем более все остальное было весьма и весьма зыбким: одна общая тайна, пара общих врагов и никаких общих интересов.
Им даже не о чем было поговорить, кроме как о деле, и поэтому после того, как осталась позади бурная вспышка, дыхание успокоилось, а довольный Гончар перевернулся на спину и закрыл глаза, Проказа положила голову ему на грудь и негромко произнесла:
— Я не доверяю Испанке.
— Ты просто ее не любишь, — улыбнулся Гончар, не открывая глаз.
— Она не леденец, чтобы я ее любила, — буркнула Проказа. — К тому же я не люблю Неваду. Но ему я доверяю, а Испанке — нет.
— Доверяешь Крусу? — удивился Гончар. Заявление подруги стало для него полной неожиданностью.
— В нашем деле, — уточнила Проказа. — Тебя Невада не предаст.
— Верно.
— А Испанка…
— Испанка тоже, — уверенно отрезал Гончар.
— Как ты с ней договорился? Что пообещал?
А вот теперь Гончар открыл глаза. Он чуть приподнялся, опираясь на локоть, внимательно посмотрел в глаза Проказе, которой тоже пришлось привстать, и очень мягко, но в то же время очень твердо, произнес:
— Не твое дело. Но я уверен, что Испанка пойдет до конца.
— Я хочу подтвердить нашу договоренность, — так же твердо сказала девушка. — Механикус мой!
Ее глаза заблестели, ноздри чуть раздулись, губы приоткрылись. Одна только мысль о том, что она доберется до старого врага, возбуждала Проказу не меньше, чем умелые ласки Гончара. Кровь и секс — только они доставляли девушке удовольствие.
— Ты получишь Механикуса, — пообещал Гончар. Проказа улыбнулась, и ее острый черный ноготь прочертил на груди мужчины тонкую, мгновенно покрасневшую царапину.
— Спасибо, милый. — Глаза заблестели сильнее, рука девушки скользнула по бедру Гончара, а язык — по свежей ранке. — Может…
— У нас много дел, — напомнил мужчина.
— Ах да… — Ничуть не обидевшись, девушка откатилась от Гончара, встала с кровати и подошла к окну, вызвав одобрительные возгласы дворников. — Кстати, милый, для тебя есть посылка.
— Какая еще посылка?
— Где-то здесь… — Проказа прошлась по комнате, лениво поддевая ногами одежду. — А, вот! — Наклонилась и подняла с пола маленький пластиковый пакет, в котором лежала белая пуговица. — Это твое?
Гончар резко сел на кровати:
— Кто ее принес?
— Невада приволок, пока тебя не было. Еще просил передать, что Дантист рассчитался.
— Почему ты не сказала мне сразу? — недовольно спросил Гончар, выхватывая у девушки пакет.
— Ты бы принялся за работу, — с невинным нахальством объяснила Проказа. — И оставил меня без удовольствий.
— Сука, — улыбнулся Гончар.
— Я знаю.
Девушка едва заметно пожала плечами и медленно направилась в ванную.
Загородный дом Арифа являлся типичным поместьем заметного нефтяного барона российского розлива. Престижный район Подмосковья, на дорогах которого часто попадались «летние» машины — кабриолеты и низкие спортивные купе, тщательно охраняемый поселок, огороженный красивым каменным забором, со вкусом спроектированные дома — обитатели райского уголка не поскупились и наняли хороших архитекторов. Особняк Гусейна окружала декоративная кованая ограда, за которой поднимался густой кустарник, скрывающий от посторонних взглядов подъезд к дому. На столбах видеокамеры, у ворот будка с собственной охраной, дополнительная, так сказать, мера безопасности.
Не понадобилась.
Волкова встретили в большой гостиной, обставленной с кричащей роскошью, но без особого вкуса. Судя по всему, с опытными дизайнерами Ариф советовался исключительно на этапе постройки дома, а украшением внутренних помещений занимался самостоятельно. И потому сложенный из натурального камня, невероятных размеров камин, сделавший бы честь любому готическому замку, соседствовал с аляповатой барной стойкой. Резные кресла «под старину» — с хромированными светильниками, элегантными, но выполненными в современном стиле. А на стенах, между картинами, в уголках которых виднелись узнаваемые подписи, болтались прямоугольник огромного плазменного телевизора и рога различных обладателей копыт. Присутствовал, разумеется, и портрет самого Арифа: углеводородный барон, облаченный в английский охотничий костюм девятнадцатого века, стоял на лесной поляне, горделиво выпятив грудь и возложив левую пятку на голову расстрелянного медведя. Собственно, одно только это полотно говорило о вкусах и пристрастиях Гусейна более чем достаточно.