И принести с собой беду. Или явиться вместе с бедой. И усилить мучения Григория.
— Спасибо, что пришел, — негромко произнесла старуха.
— Для меня большая честь разговаривать с вами, Бабушка, — так же тихо отозвался Беспалый.
Она приняла слова Григория как должное. Немногие удостаивались приглашения в этот дом.
— Садись, — кивнула на кресло. — Чай?
— Нет, спасибо.
— Хороший, на травах. — Помолчала. — Как ты любишь.
И уж совсем немногие могли рассчитывать на особое к себе отношение в этом доме. Беспалый не сомневался в том, что чай действительно заварен по его любимому рецепту: две четверти черного цейлонского, четверть китайского зеленого и четверть зверобоя. Как было бы приятно сделать сейчас глоток обжигающего напитка! Как вовремя! Но…
— Не хочу. — Опустил глаза. — Спасибо. «Проклятый запах!»
— Что ж, настаивать не буду.
Они разговаривали в гостиной, одну из стен которой практически полностью занимал камин с уставленной фарфоровыми куклами полкой. Не игрушками со стеклянными головами, а произведениями искусства, полностью выполненными из фарфора статуэтками, многим из которых исполнилось больше ста лет. Знаменитая коллекция Бабушки Осень. Справа от камина — французское окно, выходящее на открытую веранду, за которой начинался лес. Старуха не любила сады и парки, а потому ее дом находился посреди нетронутой рощи. У левой стены стояли низенький столик и два вольтеровских кресла, в которых и расположились собеседники.
И никаких люстр. Только свечи в настенных бра. Только проклятые свечи.
А еще — внимательный взгляд старых, но таких молодых глаз.
— Я думала, мой дом поможет тебе успокоиться.
— Так и получилось, — выдавил из себя Григорий. — В городе я чувствовал себя еще хуже.
Большие глаза Бабушки Осень оставались единственной частью лица, которой не коснулось время. Сухая морщинистая кожа, крючковатый нос, бледные тонкие губы, редкие брови… и две черные звезды, свет которых выдавал силу и ум. Мало находилось людей, способных выдержать взгляд старухи.
И мало кто, увидев ее, оставался равнодушным.
Царственная осанка, гордая посадка головы, глухие, старинного фасона платья с пышными юбками, длинные седые волосы, всегда собранные в высокую прическу, — Бабушка Осень походила на постаревшую императрицу из сказок. В ее присутствии любой, даже самый невоспитанный человек начинал говорить тихо, а то и просто молчать, ожидая, когда его спросят.
— Москва становится опасной для тебя, Григорий.
— Я знаю, — прошептал Беспалый.
Между ними трепетала завеса дыма — разговаривая с Григорием, старуха курила трубку. Однако даже табачный аромат был неспособен уничтожить запах горящих свечей.
— Ты должен уехать.
— Бежать?
— Уехать, — поправила Беспалого Бабушка. — Гончар ищет тебя.
— Он опоздал, — сказал Григорий, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — И знает, что опоздал.
— Тем не менее он будет искать встречи. — Старуха прищурилась. — Встречи, которую ты не переживешь.
Суровые слова не заставили Беспалого вздрогнуть. Он и сам знал, чем закончится рандеву с Гончаром. Спокойно улыбнулся:
— Бежать бессмысленно, он напал на след и найдет меня где угодно. — И посмотрел в глубокие глаза Бабушки. — Зачем вы меня пригласили?
В голосе не было надежды. Григорий не просил о помощи, не искал ее, он просто хотел разобраться в мотивах старухи.
— Я могу спасти тебя.
— Вы обещали Гончару нейтралитет.
— Я дам слово, что тебе ничего неизвестно. Он не рискнет спорить.
Беспалый вновь улыбнулся:
— Зачем?
— Ты будешь жить.
Он шел за плохими новостями, а увидел протянутую руку, спасательный круг, брошенный в самый последний момент, в ту самую минуту, когда путаются мысли, отступают принципы и всеми поступками управляет великий Инстинкт Самосохранения. В тот самый миг, когда принятое решение проверяется на крепость.
— Сейчас я знаю, кем был и кем умру, — медленно произнес Григорий. — Но совершенно не представляю, кем буду жить, если приму ваше предложение. Я не жалею ни о чем, но не хочу ни повторять свою жизнь, ни начинать ее заново. В первом случае мне рано или поздно придется повторить то, что я сделал. Во втором… во втором не будет Смысла. Я не хочу просто ползать под солнцем.
Бабушка Осень выдохнула новую порцию дыма. Некоторое время наблюдала за причудливым облаком, а затем, не глядя на Григория, спросила:
— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь?
Беспалый вздрогнул. Он не мог поймать взгляд старухи, но все равно не отрываясь смотрел на ее лицо. Выдохнул резко: — Нет!
И вдруг показалось, что клубы табачного дыма перестали быть хаотичным облаком и приняли форму призрачных фигур. Изобразили мертвых людей, память о которых выжгла душу Григория. Вот человек с перерезанным горлом, вот с разбитой головой, вот — покрытый кровоточащими язвами…
— Ты жалеешь, — грустно улыбнулась Бабушка Осень. — Ты жалеешь, но при этом понимаешь, что не имеешь права жалеть о том, что сделал. Не имел. Но в то же время не мог не жалеть. Ты запутался, Григорий. Ты отплыл от одного берега, а к другому не причалил. Тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, а его у тебя нет. Ты запутался, тебе кажется, что самый легкий выбор — самый правильный. Но это, поверь мне, не так. И поэтому я спрошу еще раз: ты примешь мою помощь?
— Нет, — хрипло ответил Беспалый.
— Мне очень жаль.
Ее морщинистое лицо казалось маской безразличия; спокойное и холодное, оно резко контрастировало с той нежностью, и даже болью, что прозвучала в голосе:
— Прощай, Шаман…
Говорят, сомнения выдают критический ум. Возможно.
С течением времени человек переосмысливает известные ему факты, узнает новое, смотрит на старые, привычные вещи другими глазами. Начинает понимать больше.
Или ему только кажется, что больше?
Часто сомнения ведут к разочарованию, порождают хаос в душе, заставляют опускать руки… или наоборот — совершать немыслимые поступки. Не великие, не значимые, просто — немыслимые. Маленький червячок способен поглотить весь внутренний мир человека, потушить глаза, заставить совершить предательство или уйти от людей.
Или умереть.
Или предать. Себя ли, других — не важно. Изменить идеалам или друзьям. Изменить себе, тому, еще не знавшему о червячках сомнений.
Говорят, сомнения выдают критический ум.
Это так.
Но еще — слабость. Потому что нет в этом мире ничего более сложного, чем следовать давно сделанному выбору. Быть твердым, несгибаемым. Сохранить в себе стержень. Железный стержень, о который сломает зубы червяк любого размера.
И поэтому лицо Бабушки Осень оставалось бесстрастным, а глаза — холодными. Сочувствие в голосе — единственное, что она позволила себе. Потому не стала она настаивать или силой спасать человека, которого знала и любила с момента рождения, которого считала одним из своих внучат.
Бабушка Осень признавала право Григория на слабость.
Из особняка Гусейнов Очкарик направился к экспертам, искренне надеясь, что громкое убийство, взятое под личный контроль Генеральным прокурором — слухи об этом уже поползли, — заставило суетиться обычно неторопливых криминалистов. Так и получилось. То ли ребята пришли на работу затемно, то ли вовсе не ложились спать, но кое-каких результатов они уже добились.
— Это искусство, — широко улыбнулся Николаев, пожимая Волкову руку. — О таких убийствах только в книжках писать.
— Рад, что тебе понравилось, — вздохнул Федор. — Кстати, если у тебя уже есть эта книга, то я бы с удовольствием прочел последнюю страницу — очень хочется узнать имя преступника.
— Давай назовем его Художником, — предложил эксперт.
— Почему?
— Потому что он Художник во всех смыслах. — Николаев увлек Очкарика к столу, на котором горделиво высился давешний унитаз. — Во-первых, эстетика преступления…
«Да уж, мочить в сортире по нынешним временам стильно…»
— Во-вторых, мне удалось восстановить, с купюрами, конечно, но довольно точно, окраску колышка…
— Извини, что перебиваю, но какой яд использовал убийца?
— Пока неизвестно, — жизнерадостно ответил эксперт. — Но я думаю, что-нибудь из семейства кураре.
— Экзотика, — пробормотал Федор.
— Настоящая экзотика здесь! — Николаев жестом предложил Волкову заглянуть в унитаз. — Колышек раскрашен идеально. Понимаешь? И-де-аль-но! Переданы все перепады освещения. Обнаружить его при поверхностном осмотре, а вряд ли телохранитель шарил по очку руками, невозможно. Это мой вывод, и я готов под ним подписаться.
Очкарик восторгов эксперта не разделял. К тому же его интересовали выводы, которые можно было сделать из выводов:
— Преступление готовилось заранее. Убийца наведался в казино, как следует изучил туалет, возможно — сфотографировал… В принципе, для него это было безопасно: в кабинках видеокамер нет.
— И похожих кабинок нет, — уточнил Николаев. — В каждую из них свет падает по-разному, освещение в туалете общее, и колышек, подготовленный для одной, не подойдет для другой. Штучная работа.
— О свете я не подумал, — признался Федор. Эксперт улыбнулся.
— В туалете четыре кабинки.
— Верно.
— Заряжена была одна.
— Ага.
— Получается, убийца заранее знал, что Ариф выберет именно ее.
— Получается, — согласился Николаев.
— При этом преступника совершенно не волновало, что вместо Гусейна в кабинке мог оказаться посторонний человек. А ведь вероятность такого исхода весьма высока.
— Может, появился маньяк? — предположил эксперт.
Психопат-отравитель, террористическая бригада «Смерть олигархам!», конкурентные войны — убийство уважаемого бизнесмена серьезно подпортит имидж казино… Версий можно выдумать огромное количество, вот только все они даже на первый взгляд выглядят глупыми.
— На самом деле есть предположение, которое все объясняет, — медленно произнес Волков, потирая пальцами переносицу. Негромко произнес — не для эксперта, для себя. — Если допустить, что в убийстве замешан Сардар, все сразу становится на свои места.