Семен ждал этого приказа. Без волнения ждал, без страха, он знал, как следует поступать с предателями. Машинально кивнул, не отдавая себе отчета в том, что его движение вряд ли будет увидено, и поинтересовался:
— А что будет с американцами?
— Поступим с ними так, как решили, — бесстрастно ответил шаман.
— Ты решил, — уточнил охотник.
— И объяснил тебе мотивы.
— Им не выбраться без проводника и приборов, — повторил Семен. — Сначала они этого не поймут, потом начнут бояться, потом — паниковать. Через неделю они будут рыдать, не переставая молить своего бога, чтобы их кто-нибудь нашел, и драться за последние припасы. Испытав такое, они никогда не вернутся в тайгу.
— Вернутся, — односложно ответил шаман.
— Они за километр будут обходить любой лес. Неделя в тайге… да они забудут само слово «Сибирь».
— Не забудут. Вернутся в следующем году, но будут гораздо осторожнее. Они найдут нового проводника…
— Но люди будут знать, что ждет предателя!
— Люди знают это и сейчас. — Шаман негромко кашлянул. — Люди слабы. Многие забыли, что значит для нас Богиня, приходят к ней по привычке. Думают о ее сокровищах. — Шаман поднялся на ноги, сделал шаг вперед, и Семену все-таки пришлось увидеть его лихорадочно блестящие глаза. — Если мы отпустим американцев, они вернутся уже в следующем году. Они упорные. Они очень хотят ее найти.
Их было шестеро, их всегда было шестеро — хранителей Богини. И решения они всегда принимали сообща. И на этот раз большинство шаманов склонялось к обычному варианту поведения: спрятаться, затаиться, подождать, пока американцам не надоест блуждать по тайге. Но молодой настоял на своем. Убедил товарищей, что пора показать ученым, что в Сибири их не ждут. И сам вызвался решить проблему.
— Если мы не отпустим американцев, придут другие, — убежденно произнес охотник. — Богиня влечёт их.
Шаман улыбнулся. Плохо улыбнулся. Не зло, не агрессивно — просто плохо. Такая улыбка могла вызвать дрожь у любого человека, но Семену довелось видеть слишком много, и напугать его одной только улыбкой было не под силу даже шаману.
— Придут другие, но не в следующем году. Цена покажется им чрезмерной, и пройдет немало времени, прежде чем они победят свой страх.
— Но другие все равно придут.
— Да. И мы будем ждать. — Шаман возвратился к своему камню. Снова сел. Снова прислонился спиной к стене пещеры. По всей видимости, закрыл глаза. И в его голос вернулось прежнее безразличие: — А сейчас поступим с американцами так, как решили. — Но через пару секунд поправился: — Как я решил.
Сержант Андерсен отыскал Остина вскоре после совещания. Формальному и одновременно неформальному лидеру морпехов не терпелось узнать, какое решение приняли руководители экспедиции. И ответ офицера его не обрадовал:
— Значит, мы идем дальше?
— Совершенно верно, сержант, — подтвердил Джеймс.
Андерсен задумчиво потеребил ремень. Разумеется, подобный жест при разговоре с офицером не являлся допустимым, но Остин понял, что морпех желает продемонстрировать свое неудовольствие всеми доступными способами, а потому воздержался от замечания.
— Прошу прощения, сэр, но ведь связь не работает.
— Скажу больше, сержант, компасы сошли с ума.
— Мне это уже известно.
— Отлично.
Андерсен поколебался, но все-таки задач следующий вопрос:
— Профессор способен объяснить происходящее?
— Мистер Кантор полагает, что мы находимся в некой аномальной зоне, — любезно объяснил Остин. — Вы понимаете, что значит «аномальная зона»?
— Теперь — да, — не удержался от язвительного ответа Андерсен.
— Вот и хорошо.
— Почему бы нам не пойти назад?
— Потому что у нас есть цель, и эта цель пока не достигнута. Мы знали, что будет трудно, а потому не должны робеть при появлении… э-э… временных неудобств.
— Отсутствие связи — это не временное неудобство, сэр, — отчеканил Андерсен. — Это серьезная нештатная ситуация, которая несет угрозу жизни. В случае необходимости мы не сможем своевременно получить помощь.
— Ребята пытаются починить передатчики, — спокойно ответил Остин.
— А если у них, не получится?
— Значит, нас начнут искать, — пожал плечами офицер. — Сформируют спасательную экспедицию и направят ее в тайгу. Нас не бросят, сержант. А мы, в свою очередь, обязаны продолжить выполнение поставленной задачи.
— Я могу вам только советовать, сэр, но, по моему скромному мнению, двигаться по тайге без связи не совсем правильно.
Джеймс нахмурился:
«Что это: еще ворчание или уже ультиматум?»
— Насколько я понимаю, солдаты разделяют ваше скромное мнение?
— В большинстве, сэр, — не стал скрывать Андерсен.
— Мне нравится, что вы контролируете своих людей, сержант. Это показывает ваш профессионализм.
— Спасибо, сэр.
— Но, демонстрируя профессионализм, не следует забывать о долге, не так ли, солдат?
У Андерсена заходили желваки, но ответил он спокойным голосом:
— Я помню о присяге, сэр.
— Не сомневаюсь! — «Пока ворчание. Пока…» — Передайте ребятам, что завтра мы продолжим путь согласно намеченному плану. Временная неисправность техники не должна нас смущать, ибо есть проводник, который доведет нас до места и выведет обратно. — Остин произнес слова предельно твердо и предельно жестко, так, чтобы Андерсен вспомнил о существовании военного трибунала. — Кстати, я хочу, чтобы с этой минуты проводника охранял не один человек, а двое.
— Слушаюсь, сэр.
— И оставляйте как можно больше следов по пути следования. Не убирайтесь на стоянках, делайте зарубки, засечки, фотографируйте места и обязательно указывайте время и дату. Я хочу быть уверен, что мы выберемся отсюда при любом развитии событий. — Джеймс внимательно посмотрел на Андерсена: — Но сейчас мы идем вперед, это понятно? Надеюсь, вы не станете оспаривать официальный приказ?
— Мы всегда выполняли приказы вышестоящего начальства, — проворчал сержант. — Именно поэтому и оказались здесь.
— Если мы добьемся успеха, все будет забыто.
— Именно так нам и говорили, сэр. Вот только… — Андерсен замялся.
— Продолжайте, сержант, — подбодрил подчиненного Остин. — Я хочу, чтобы вы высказали все, что вас мучает.
Андерсен решился. Он посмотрел офицеру в глаза и угрюмо произнес:
— Ребята думают, что никто из нас отсюда не выберется, сэр. Ребята думают, что профессор разозлил шаманов и они нас не отпустят.
Торопиться в понедельник на службу Волков не стал по двум причинам. Во-первых, не было никаких срочных дел, требующих его присутствия в министерстве. Ильгар, если соберется прийти, позвонит на мобильный, всем остальным нужным людям его номер также известен. Во-вторых, следовало зайти к Яшке, исполнить данное Маме Вале обещание.
Тем более что Федор чувствовал себя виноватым перед старушкой: он соврал. На самом деле он виделся с Яшей гораздо чаще, чем говорил. И чаще, чем хотел бы.
Потому что причина этих встреч не относилась к числу приятных.
В их компании Петрович считался самым основательным и серьезным, Лева — самым жизнерадостным, Очкарик — умным, а Яша Рыжков — самым талантливым. И не без оснований. Яшкины стихи никого не оставляли безразличным, проникали в самую душу, прикасались к сердцу. Не зря ведь в древности хороших поэтов считали волшебниками…
Специалисты сравнивали тонкую лирику Рыжкова с есенинскими строками и прочили молодому поэту большое будущее. Яша поступил в Литературный институт и в девятнадцать лет издал первый сборник, благосклонно принятый критиками и публикой. Заговорили о том, что традиции Евтушенко и Рождественского не умерли, что поэзия возвращает утраченные было позиции, что юный Рыжков способен стать властителем дум поколения.
Жизнь Яши, в которой сбывалась одна мечта за другой, была похожа на сказочный сон. Вот только жить в сказке порой оказывается сложнее, чем наяву.
К сожалению, именно в это время дороги четырех друзей ненадолго разошлись. Волков с головой погрузился в мир криминалистики, Стрекалов увлекся экономикой и постоянно стажировался на Западе, Лева переехал жить в другой район, и Яша, талантливый, но не обладающий достаточной внутренней силой, остался без поддержки. Но он и не думал, что она ему требуется. Рыжков вошел в мир богемы. Он издал еще один сборник. Приятели захлебнулись от восторга, но критики, не относящиеся к числу его друзей, отметили, что обещающий поэт стал повторяться. Тем не менее в целом отзывы были вполне благосклонными. Отзывы специалистов. А вот читающая публика новую работу Рыжкова практически не заметила.
Россиянам образца девяностых годов стихи оказались без надобности.
А вкусивший славы Яша мечтал о всеобщей известности, мечтал прогреметь на всю страну и отказывался верить, что времена изменились.
У него была возможность стать автором шлягеров, некоторые его стихи превратились в песни популярных групп, продюсеры предлагали контракты, обещали неплохие деньги, но Рыжков, проработав на ниве коммерческого рифмоплетства меньше года, впал в жуткую депрессию. Разве об этом он грезил? Разве к этому стремилась его душа? Тратить талант на «бухгалтер, милый мой бухгалтер»? А как же высокое искусство?
Холодный прагматизм реального мира подрезал Яше крылья.
Несмотря на то, что талант никуда не делся, что его лирика по-прежнему пользовалась спросом у продюсеров, Рыжков работал с ними изредка, только тогда, когда остро нуждался в деньгах. Он писал «в стол», мыкался по литературным журналам, которые едва сводили концы с концами и часто выплачивали гонорар экземплярами тиража, а после того, как от него ушла вторая жена, Яша прочно сел на иглу.