Из четверки неразлучных друзей Стрекалов добился больше остальных: владелец крупной финансовой компании, миллионер, известный в стране человек, он мог очень и очень много, но… но его друзья, самые настоящие, «родом из детства», не спешили обращаться за помощью. Яшка, которому хронически не везло в жизни, уверял, что у него «все в порядке», Корзинкин, попавший когда-то в широкую черную полосу, категорически отказался от предложения Ильи пойти работать на его фирму.
«Деньги приходят и уходят, — философски заметил тогда Лева. — Сегодня я бедствую, завтра поднимусь. А рисковать нашей дружбой не хочу. Сейчас ты для меня не господин Стрекалов, президент и благодетель, а просто Петрович, и я могу в любой момент дать тебе в глаз или обругать так, как сочту нужным. И ни за какие деньги от этого не откажусь».
Стрекалов не обиделся, помог другу другим способом, поддержал. Лева пережил полосу, нашел отличную работу, затем открыл свое дело и вот уже много лет чувствовал себя весьма и весьма уверенно. И не отказывал себе в удовольствии ругать Петровича так, как считал нужным.
А вот Яша преодолеть затянувшийся кризис не мог. Но Илье в нежелании друга получать помощь виделись совсем иные, нежели у Корзинкина, причины.
— Мне кажется, он нас обвиняет, — вздохнул Стрекалов.
— В чем?
— В том, что у нас все нормально.
— В таком случае у него началась последняя стадия деградации, — проворчал Лева. — Обвинять других в собственных проблемах — это пик лузерства.
Корзинкину не понравился ход разговора, но и спорить со Стрекаловым Лева не стал: Петрович умный, Петрович в людях разбирается, и Петрович Яшку любит.
— Он считает, что мы стали людьми другого круга, — закончил Корзинкин.
— Угу, — согласился Илья.
И оба подумали об одном: настоящая дружба «кругов» не замечает. И еще подумали: тему надо сворачивать.
— Кстати, пора бы Очкарику появиться. — Лева бросил хищный взгляд на бутылку необыкновенного хереса. — Долго мы его ждать будем?
— Не будем, — решил Петрович. — Кто знает, чего он на пруду застрял? Может, утонул.
— Разливай, — улыбнулся Корзинкин и потянулся за бокалами.
Пруд располагался к югу от дома Стрекаловых, метрах в ста, а ведущая к нему дорожка проходила через небольшую рощицу, среди деревьев которой пряталась уютная беседка с резными деревянными колоннами и зеленой восьмиугольной крышей. Идущий быстрым шагом Волков почти проскочил мимо нее, но, услышав негромкий окрик: «Федя!», немедленно остановился, развернулся и подошел к сидящей в беседке женщине:
— Да, Валентина Сергеевна?
— Торопишься?
Мама Петровича жила отдельно. Шутила, что «дом двух хозяек не терпит», и обосновалась неподалеку, в собственном коттедже. Но выходные, разумеется, проводила у сына.
Утром она занималась с детьми, руководила играми на поляне, но к пруду, сославшись на усталость, не пошла, предпочла чтение в беседке. Теперь же, судя по всему, книга ей надоела и захотелось поговорить. Волков, несмотря на то что его ждали друзья, отказываться от предложения поболтать не стал, вошел внутрь, присел на соседнюю лавку и покачал головой:
— Нет, не тороплюсь.
— Врешь.
— Никогда!
Мама Валя улыбнулась. Невысокая, полная, с морщинистым лицом и длинными, собранными в пучок на затылке, совершенно седыми волосами, она, несмотря на итальянский брючный костюм, выглядела стопроцентной русской бабушкой. Каковой, в сущности, и была. Детвора ее обожала.
— Ты редко здесь появляешься, — посетовала Мама Валя. — Я соскучилась.
— Дела, — пожал плечами Федор. А что он еще мог сказать?
— У Левы тоже дела, но он бывает у Илюши не реже двух раз в месяц, — заметила старушка.
— Ему детей нужно развлекать.
— А тебе не нужно?
— У меня один Степан, а у Левы… — Очкарик махнул рукой: — Лева сам уже со счета сбился.
— Это верно, — улыбнулась Мама Валя. Она положила книгу на столик, внимательно посмотрела на Волкова и спросила: — Как там у тебя?
— Рутина.
— Ой ли? — недоверчиво прищурилась старушка.
— По-прежнему ловлю жуликов, — вздохнул Федор. — Но меньше их не становится.
— Тебя это беспокоит?
— Ни в коем случае! — честно ответил Очкарик. — Если все станут честными, я останусь без работы.
— Которая тебе нравится, — уточнила Валентина Сергеевна.
В свое время решение Волкова надеть погоны вызвало у друзей непонимание. Во-первых, ни в счастливом детстве, ни в романтической юности Очкарик не проявлял никакого желания стать сыщиком. Во-вторых, Федор считался прекрасным инженером, ему предлагали пойти в аспирантуру, заняться научной работой, но… Но после защиты диплома Волков пошел на службу в МВД. Причем не в техническую часть, а в розыск, и одновременно поступил в Академию. Друзья, с трудом принявшие его выбор, тем не менее ни на мгновение не усомнились в том, что замысел Федора осуществится, и не ошиблись: карьера у Волкова складывалась успешно. Тридцать шесть лет, а уже полковник, высокая должность в министерстве, а самое главное — занятие приносит удовлетворение.
— Да, работа мне нравится, — помолчав, признал Очкарик. — И вы об этом знаете.
— Хотела убедиться, что ты не изменился.
Старушка откинулась на спинку скамьи и рассмеялась.
Волков понял, что она хочет продолжить разговор, но не знает о чем. О работе? Мама Валя знала, что Очкарик не станет откровенничать, не будет рассказывать о делах, которыми занимается. О Степане? Она и так все знала. О личной жизни? Эту тему в разговоре с Волковым старались не поднимать. Тогда о чем? Взгляд Федора упал на книгу:
— Что читаете?
Старушка прекрасно поняла причину неожиданного интереса Волкова. Она машинально прикоснулась к лежащему на столе томику и ответила:
— Роман о потерянном поколении.
— Любопытно… — протянул Очкарик. — Кто автор?
— Катя Турдон.
— Не слышал.
— А про Алексея Турдона?
— Журналиста?
— Да.
Это имя мелькало в светской хронике так часто, что Федор не мог его не слышать.
— В таком случае все понятно, — усмехнулся Волков. — Сейчас модно быть писателем. Тем более когда папа…
— Муж, — поправила Очкарика Мама Валя. Федор вспомнил, как выгладит известный телеведущий, прикинул его возраст и осведомился:
— Разница у них лет тридцать?
— Почему ты так решил?
— Будь она мужу ровесницей, вряд ли бы назвала себя Катей. — Волков кивнул на обложку.
— Ты слишком суров, — посетовала Мама Валя. Но посетовала не всерьез, защищать девушку старушка не собиралась.
— Сколько ей?
— Двадцать пять.
— Молодая и талантливая… — Очкарик ядовито улыбнулся. — В двадцать пять лет она уже столько знает о потерянном поколении, что пишет книгу. Позвольте осведомиться, что именно потеряло ее поколение? Флаерс на концерт? Клубную карту?
— Катя пишет о вашем поколении, — уточнила Мама Валя.
— О нашем поколении? Как мило. — Волков быстро подсчитал годы: — В девяностом ей было девять лет. Что она знает о потерянном поколении?
— Полагаю, ей рассказывал супруг.
— Рассказывал, — саркастически повторил Очкарик. — Что он ей рассказывал?
И поймал себя на мысли, что тема разговора его задела. Сильно задела. Обычная невозмутимость отступила, и Федор говорил весьма резко, не скрывая эмоций. Впрочем, открывать душу Маме Вале Волков не стеснялся.
— Есть люди, которые пишут исторические романы, опираясь на архивные материалы и свидетельства современников, — напомнила Валентина Сергеевна. — Обычная практика.
— При этом они вносят что-то свое.
— Писательский вымысел.
— Поэтому большее доверие у меня вызывают хроники и мемуары, — отрезал Очкарик.
Правда, не уточнил, что, бросив исторические романы, на упомянутые хроники и мемуары не перешел — времени на чтение у Волкова не оставалось.
— А вот у меня мемуары не вызывают доверия, — задумчиво произнесла Валентина Сергеевна. — В них все приукрашено. Человек слаб, ему хочется показать себя лучше, чем он есть на самом деле. Я как-то читала воспоминания одного бизнесмена… — Быстрый взгляд на Федора, тот кивнул — понял, о ком говорит старушка. — А когда спросила у Ильи его мнение о книге, он поднял меня на смех.
— Есть такое дело, — согласился Очкарик. — Но в мемуарах — дух эпохи. Автор может приукрашать себя сколько угодно, но дух этот вытравить не в силах. И суть свою он не изменит: думать не так, как привык, не сможет, и за глянцевыми буковками все равно просветится настоящее… Лицо или рыло, в разных случаях по-разному, но просветится. — Волков помолчал. — Если бы роман написал сам Турдон, это одно. Но его молодая жена… Я не понимаю, зачем вы тратите время на подобное чтиво?
— Могла бы просто поговорить с тобой?
— Со мной или с Петровичем. Или с Левой.
— И ты бы все мне рассказал?
— Вы ведь знаете, что я вас никогда не обманывал.
— Верно, не обманывал, — кивнула Мама Валя. — Просто иногда ты отказываешься отвечать на вопросы.
Очкарик молча развел руками, всем своим видом показывая, что следует думать, какие вопросы можно задавать, а какие — нет.
— Впрочем, не буду скрывать: ты прав, я не ждала от этой книги многого. — Старушка снова улыбнулась. — Мне был интересен взгляд со стороны.
— Взгляд этой девицы? — удивился Федор.
— Она имеет право на свою точку зрения, — отрезала Валентина Сергеевна. — Она постаралась ее высказать, и мне было интересно узнать, что «эта девица» думает о моих детях.
Шесть лет назад умер отец Левы, из всех родителей осталась только Мама Валя, и иногда она обо всех друзьях говорила как о своих детях.
— И что она думает? — полюбопытствовал Федор.
— Неважно. В чем-то я с Катей согласна, в чем-то нет. Но теперь мне стало интересно: ты ощущаешь себя частью потерянного поколения?
Вот тебе и поболтали.
— Непростой вопрос, — после паузы пробормотал Очкарик.
— Спасибо.
Волков подумал еще пару секунд, затем медленно начал: