омер в сортире. А нам теперь отдуваться!
— Не мешай, пожалуйста, — попросил Очкарик.
— Извини.
Грушин остался у дверей. Вытащил из кармана пластинку жевательной резинки, засунул ее в рот и принялся усердно работать челюстями. Волков же медленно прошел в глубь туалета и внимательно осмотрел убитого.
Гусейн лежал ничком, уткнувшись носом в плитку. Штаны спущены до колен, рубашка задрана, но обнажившиеся ягодицы стыдливо прикрыты куском ткани. Федор присел на корточки, приподнял тряпицу и прищурился, изучая рану на ягодице. Затем перевел взгляд на подошедшего эксперта:
— Причина смерти?
— Отравление.
— Неожиданно. — Очкарик улыбнулся и потер пальцами переносицу. — А мне сказали, Арифа посадили на кол.
— Так оно и было.
— Поэтому рана на заднице?
— Точно.
— Но смерть вызвана…
— Отравлением. — Криминалист бросил окурок в раковину и присел на корточки рядом с Волковым. — На кол ведь как сажают? Длинную палку в задний проход и вперед. В смысле — вверх…
— Это палка вперед и вверх. А человек — вниз.
— Верно понимаете. Но у нас не кол, а колышек. И не в проход, а в ягодицу. Оцарапал Арифа…
— И убийца смазал его ядом.
— Точно.
— Гм… занятно… — На этот раз Федор почесал кончик носа. — Как в книгах.
— В учебниках по криминалистике?
— Нет, как в детективных романах.
— Ну… можно сказать и так, — согласился эксперт.
— Остается выяснить, почему взрослый не пьяный мужчина уселся на смазанный ядом колышек. Или Ариф думал, что из унитаза торчит что-то безобидное?
— Ариф ничего не думал, — улыбнулся криминалист. — Он ничего не видел.
— Что вы имеете в виду?
— Подойдите сюда. — Эксперт поднялся на ноги и увлек Федора к фатальной кабинке. — Смотрите!
И указал на унитаз.
Окровавленный колышек — вот что увидел Волков в первое мгновение. Он торчал из унитаза, возвышаясь над сиденьем приблизительно на пять сантиметров. В следующий миг Очкарик понял, что в крови испачкано не все орудие, а лишь заостренный кончик. А еще через пару секунд догадался, что не видит основания — его дорисовало воображение, потому что мозг отказывался воспринимать увиденное: окровавленный наконечник миниатюрного копья висел в воздухе.
— Что это? — хрипло поинтересовался Федор.
— Красиво, да? — Криминалист усмехнулся. — Я сфотографировал его со всех сторон, но разбирать это чудо мне жаль. Как вы думаете, позволят забрать всю конструкцию? Вместе с унитазом?
— Да что это такое?
— Совершенство.
— Хватит дурака валять! — взорвался Очкарик. — Я спрашиваю, что это такое?!
Он не мог отвести взгляд от висящей в воздухе окровавленной части колышка. От висящей в воздухе…
— Я думал, вы поняли, — испуганно пробормотал эксперт. — Извините, товарищ полковник…
Но Волков уже успокоился. Вновь потер переносицу. Ему было стыдно за несдержанность.
— Что я должен был понять?
— Краска, — выдохнул криминалист. — Убийца так покрасил колышек, что тот полностью слился с фоном, понимаете? Если смотреть со стороны дверцы, то орудие преступления совершенно незаметно. Превосходная, совершенная ловушка.
Федор наклонился, медленно протянул руку, целясь чуть ниже ставшего видным острия, и почувствовал, что пальцы уперлись в основание оружия.
Краска.
А ведь в какой-то момент Волков решил, что видит нечто необъяснимое.
Краска.
Очкарик выпрямился и сухо, не глядя на эксперта, произнес:
— Прошу меня извинить.
— Честно говоря, я тоже был в замешательстве, — осторожно проговорил криминалист. — Впервые вижу подобное.
— Я тоже. — Федор подумал и закурил. — Что-нибудь еще скажете?
— Совершенство, — повторил эксперт. — Арифа отправил на тот свет не простой убийца, а подлинный мастер. Это, — кивок на унитаз, — настоящее искусство.
— А если без громких фраз?
— Без громких фраз не могу — я в восхищении.
«Ну, что же, еще один человек, которому гибель Гусейна доставила искреннее удовольствие».
Волков в последний раз оглядел место преступления. Чистенький туалет, сломанная дверь кабинки, мертвый мультимиллионер со спущенными штанами и унитаз, над которым висит окровавленный наконечник. Искусство.
Что ж, все правильно. Если бы Арифу прострелили голову, Волкова бы не позвали, и в ГУВД, и в министерстве, и в прокуратуре есть люди, которые специализируются на стандартных заказухах. Очкарика же держали для расследования сложных дел, запутанных и изощренных. Тех, в которых надо было обязательно докопаться до истины. Федор посмотрел на Грушина:
— Ты посоветовал Сидорову вызвать меня?
— Когда я увидел, как прикончили Арифа, то сразу понял, что без тебя не обойтись, — не стал скрывать Васенька.
Теперь понятно, кого следует благодарить за испорченные выходные и встречу с необычным убийцей. Впрочем, именно благодарить: Волков душой не кривил, он увлекся новым делом.
— Тебе нравятся загадки, — усмехнулся Грушин. Очкарик не ответил. Глубоко затянулся сигаретой и перевел взгляд на эксперта:
— Завтра я должен знать, чем отравили Арифа. Успеете?
— Постараемся.
— Договорились.
Федор развернулся и вышел из туалета.
Старые дома смотрят на мир особым взглядом. Те из них, кто потерял хозяина, превращаются в неприглядные ковчеги с мрачными лестницами и обшарпанными стенами. Их взор угрюм и тосклив, они не знают, чего ожидать от завтрашнего дня: реставраторов, способных вдохнуть в древние стены новую жизнь, или бригаду гастарбайтеров из солнечного Таджикистана, рекрутированную для сноса надоевшего всем строения.
Те же, за которыми следят, смотрят гордо, иногда — вызывающе, всем своим видом показывая новопостроенным выскочкам, что настоящее проверяется исключительно временем. Именно по таким домам заметно, что эстетика теряется с течением времени. Что в прежние времена люди стремились не просто иметь крышу над головой и стены вокруг, но крышу элегантную, а стены — красивые. Чтобы отдыхал глаз, успокаивалась душа, чтобы, возвращаясь домой, не чувствовать себя в клетке.
И действительно, разве могут сравниться широченные лестницы в огромных подъездах старинных домов с функциональными переходами в современных зданиях? Появившиеся лифты изменили взгляды строителей на лестницы, превратили их в запасные выходы, и теперь немногие из них могут с полным правом именоваться парадными.
Все меняется, все становится другим. Что-то погибает, что-то живет, откусывая очередной кусочек вечности.
За домом, что стоял на престижной Пречистенке, следили с самой его постройки. И следили на совесть. Даже в суматошные девяностые на его первом, техническом этаже не появилось офисов подозрительных фирм или заурядных коммерческих магазинов: с одной стороны расположился тихий ресторан, цены в котором превосходно справлялись с ролью вышибал, с другой — небольшая арт-галерея. Витрины заведений всегда сияли чистотой, тротуар подметался не менее двух раз в день, и даже включающиеся по вечерам неоновые вывески сияли приглушенно, с благородной ненавязчивостью, не зазывали, а указывали направление.
Под стать дому была и квартира. Большая, просторная, ни разу в своей истории не испытавшая прелестей коммунального заселения. Городское жилище, умудрившееся сохранить старинное, дореволюционное великолепие. С главной дверью и черным ходом, с огромной гостиной, пять окон которой выходили на Пречистенку, и еще четырьмя комнатами. Совсем недавно квартиру ремонтировали, но переделка «под современные требования» ее не постигла. Новые окна тщательно — и цветом, и видом — копировали старые, зато гораздо лучше защищали от шума. Новый дубовый паркет был точно таким, как прежний. И наполняли комнаты не произведения современных итальянцев или испанцев, а подлинная антикварная мебель, та самая, что стояла в квартире до ремонта. Отреставрированная, задышавшая с новой силой, но старой грудью. Резной стол, резные стулья, картины в резных рамах… ничего лишнего, только темное дерево, хрусталь и бронза. И никаких бытовых монстров: ни телевизора, ни музыкального центра, лишь мобильные телефоны, которые выложили на стол некоторые из присутствующих.
Пять человек.
Трое мужчин и две женщины.
Искусники.
Они сидели вокруг стола и, несмотря на то что по-настоящему внимательно слушали своего лидера, периодически бросали взгляды друг на друга. Не переглядывались, а осматривались, оценивали. Некоторым из них приходилось встречаться или даже работать вместе, все они были заочно знакомы, однако в одной команде оказались впервые. Да и в Москву они добирались разными путями, так что увидели друг друга только здесь, в квартире своего лидера, шестого участника совещания.
В квартире Гончара.
Который тем временем заканчивал вступительную речь:
— Таким образом, вышеперечисленные факты позволяют мне считать, что она находится в Москве. Более того — в руках Механикуса. Наша задача — забрать ее. — Гончар помолчал. — Надеюсь, никто из вас не изменил свою точку зрения?
Он был настоящим лидером: говорил не громко, но властно, уверенный голос не обволакивал, а буквально захватывал слушателей, заставляя их предельно концентрировать внимание. И вопрос, которым Гончар закончил вступление, вопрос, предполагающий, что кто-то из членов команды может в последний момент отказаться от участия в операции, прозвучал так, что ответить на него отрицательно казалось немыслимым. Не угрожающе он прозвучал, не агрессивно, однако слышалась в нем такая уверенность в себе и помощниках, что выбора у последних не оставалось: только соглашаться.
— Мы летели в Москву не для того, чтобы отступать, — пробормотал сидящий справа от Гончара старик.
— Спасибо, — кивнул лидер.
— Не за что.
Но, разговаривая с Гончаром, голову старик не поднимал, не встречался с хозяином квартиры взглядом. Как смотрел на устроившегося на коленях тойтерьера, так и продолжал смотреть. И медленно поглаживал ушастую собачку по маленькой голове.