К этой истории я хотел бы добавить две маленьких ремарки. Первая. Обманывать слепых нехорошо, а выглядит это именно так. Но в данном случае я не мораль собираюсь читать, я просто иллюстрирую некоторые, как бы поделикатнее сказать, недокументированные возможности абсолютного слуха. Или потери от его отсутствия.
И второе. Эдик в конечном счете не только выучил фа-диез мажор, но и стал гобоистом экстра-класса, солистом оркестров премиум-уровня.
Так что у этой истории хороший финал.
Пусть и заметно отложенный по времени.
Ладно, с панегириком покончили.
Поговорим об оборотной стороне этого дара божьего.
Когда абсолютный слух воспринимается как форма инвалидности
И вот приходишь ты со своим абсолютным слухом на концерт барочной музыки в исполнении «ансамбля исторически информированных исполнителей», как это теперь политкорректно принято называть. Проще говоря, ты приходишь на концерт, в котором на сцене сидят музыканты, знающие исполнительские нравы и обычаи, господствовавшие в музыке триста — четыреста лет назад.
Некоторые инструменты, скажем скрипки, альты или виолончели, вполне знакомы, хотя играют на них несколько иначе, чем ты привык видеть. Но на сцене также находятся музыканты со старинными гобоями, фаготами, тут тебе и лютня, теорба, виолы, клавесин. Интересно же. Ну это примерно то же самое, как если бы ты всю жизнь провел среди зайчиков, козочек и собачек, а тебя привели в цирк, где выступают дрессированный мамонт, говорящая птица дронт и пара спинозавров, прыгающих через обруч.
Ансамбль начинает исполнять старинную сюиту. Пока ты с интересом разглядываешь образцы вымершей музыкальной фауны, в голове начинают происходить глубоко дискомфортные процессы. Я бы сравнил это с ощущениями мобильного телефона, который оказался ровно посередине между двумя вышками. Причем одна из них местная, а другая в роуминге. Механизм в мозгу, который отвечает за опознавание нот, начинает путаться и перещелкивать с одного подсознательного решения на другое. Они, видите ли, в соответствии с традициями барочного исполнительства настроили ноту ля на 415 Гц, сообразно представлениям о норме Генри Перселла или И. С. Баха, а у абсолютника-то в мозгу прошивка, соответствующая уже известному вам стандарту ISO 16 от 1955 года.
И вот так до конца концерта что-то там внутри пытается нащупать твердую почву, потому что по нынешним представлениям 415 Гц — это частота соседнего соль-диеза. Но я-то знаю, что это ля.
Об этом еще Леопольд Моцарт, отец одного из героев «Маленькой трагедии» А. С. Пушкина, писал аж в 1769 году: «Если предположить, что все ныне существующие тональности были образованы из до мажора и ля минора просто путем добавления бемолей и диезов, то отчего же тогда пьеса, транспонированная из фа в соль, теряет свою приятность и совершенно иначе воздействует на души слушателей?»
В общем, это тот самый случай, когда абсолютный слух есть абсолютное излишество.
Когда абсолютного слуха нет
Тогда тот, что есть, называется относительным. А поскольку понятие фальши имеет смысл исключительно в сравнении с другими звуками, то есть применительно к звуковым интервалам, то критически важное значение имеет именно эта сторона слуха.
Несколько резюмирующих слов
Еще разок я хочу повторить: музыкальный слух практически во всех его формах — это не столько функция уха, сколько функция мозга. Все эти распознавания звуков, музыкальных интервалов, тембров, аккордов, мелодий — всем этим анализом, интерпретацией, преобразованиями и прочими вещами занимается мозг.
А уж результат своей деятельности передает на усмотрение души.
Практически полностью глухой Бетховен написал Девятую симфонию, которую так ни разу и не услышал. Вся эта эпическая партитура находилась у него в мозгу от начала и до конца.
Альберт Швейцер, автор фундаментального труда о И. С. Бахе, рассказывает, что «…одно время Бах жил в доме, где не было никаких инструментов; он очень скучал от этого и там сочинил первую часть „Хорошо темперированного клавира“». То есть слух здесь ему помочь никак не мог. И я полагаю, что когда в ноябре семнадцатого он сел (так, пустяковое дело, административка в связи с трудовыми спорами), и, вероятнее всего, опять без инструмента, то вряд ли он сидел сложа руки.
Послушайте, ей-богу, ведь вы же читаете книги молча, про себя? А когда вы пишете текст, вам ведь не обязательно сначала произносить его вслух? И стихи декламировать в полной тишине, не утруждая себя открыванием рта? «Мороз и солнце, день чудесный…»
Можете так же и музыку послушать. «Что наша жизнь? Игра!»
И незачем шуметь. Вот и все.
С другой стороны, сохранились свидетельства о том, как музыкальные «галлюцинации Роберта Шумана к концу жизни стали переполнять его разум, вырождаясь сперва в „ангельскую“, а потом и в „демоническую“ музыку, и в конце концов превратились в одну „чудовищную“ ноту ля, которая без остановки днями и ночами играла в его голове с нестерпимой интенсивностью» (О. Сакс «Музыкофилия: сказки о музыке и мозге»).
Все находится в голове.
Так что если кто-то считает, что ему медведь на ухо наступил…
Нет, не на ухо.
Часть шестаяМузыкальные лады и основы гармонии
В сущности, речь здесь пойдет о том же самом, что и раньше — о крайнем изумлении перед тем, как мозг преобразует сочетания звуковых частот в эмоции и художественные образы.
С чего-то же надо начать разговор
Про мажор и минор знают все. Все знают, что мажор — это весело, а минор — грустно. Единственный вопрос, который вызывает некоторое недоумение, как так вышло?
То есть почему мажор весело, а минор — грустно?
Тут есть что обсудить. Это серьезный повод задуматься над тем, почему «В семь сорок он подъедет» — это печальная новость, а следующая за ней «Он выйдет из вагона и двинет вдоль перрона» — это уже таки весело. Что в этом веселого?
То, что песня «Вместе весело шагать по просторам» написана в миноре, это что — скрытый сарказм, оптимизм ипохондрика или проявившиеся ладовые закономерности? «Ладовые» потому, что мажор, минор и прочие подобные сущности называются ладами[38].
В чем смысл того, что самые оптимистическо-милитаристские произведения братьев Самуила, Даниила и Дмитрия Покрассов «Красная армия всех сильней», «Мы красные кавалеристы», «Три танкиста» написаны в миноре?
(Четвертого брата, Аркадия, мы не упоминаем, потому что он вовремя не принял революцию и с тех пор работал в Голливуде.)
Есть, конечно же, в безбрежном море симфонической музыки безукоризненно-плакатные образцы мажора и минора. Достаточно вспомнить Пятую симфонию Чайковского с чрезвычайно пафосным и достаточно вульгарным противопоставлением минора в начале симфонии и того же мотива в мажоре в финале. Да, здесь ладовые образы представлены в идеально-лабораторном виде — от мрачных философских размышлений к необратимому оптимизму, в финале переходящему в овации.
Кстати, не менее яркое и выразительное противопоставление мажора и минора наблюдается в «Полете валькирий» Вагнера, в произведении, которое бо́льшая часть нынешних меломанов знает скорее по фильму Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня», чем по опере «Валькирия» из эпического сериала «Кольцо нибелунга».
После продолжительного набора трелей в разных регистрах валькирии запускаются в миноре и лишь потом, хорошенько разогревшись, летят уже в мажоре. Что чисто композиционно является вполне примитивной, хотя и достаточно наглядной затеей. Но для наших, чисто образовательных, целей «Полет валькирий» очень интересен, поскольку там, помимо прочего, использовано и увеличенное трезвучие, которое появляется в музыке всегда в момент сверхъестественных событий. А что может быть сверхъестественнее стаи летящих крупнокалиберных… Как бы их поделикатнее назвать… Барышень, вот!
Вы ведь можете представить себе летящих клином (или у настоящих тевтонцев это называется свиньей?) Брунгильду, Герхильду, Ортлинду, Вальтрауту, Швертлейту, Хельмвигу, Зигруну, Гримгерду и Россвейсу?
А стая валькирий, хочу вам доложить, это отнюдь не голуби на Сан-Марко. Они, безусловно, достойны увеличенного трезвучия. Не меньше, чем Черномор у Глинки в «Руслане и Людмиле».
Вот мы и нащупали еще один лад, потому что упомянутое увеличенное трезвучие — это конструкция, существующая главным образом в рамках целотонного звукоряда.
Использовав слово «целотонный», я сразу понял, что настало время кое-что объяснить, прежде чем мы снова вернемся к эмоциям.
На самом деле все очень просто и до неприличия примитивно
Продолжая конвертировать математические закономерности в эмоциональные и духовные проявления, мы приходим к следующему результату.
Благодаря музыкально-математическим играм Пифагора мы знаем, что октава состоит из двенадцати звуков, расположенных между собой на более-менее равных расстояниях, которые в наши дни принято называть полутонами. Не в художественном или психологическом смысле, а в терминологическом.
И тогда, пользуясь навыками, полученными в процессе игры в тетрис или морской бой, вы легко можете собрать вполне произвольный звукоряд в пределах октавы, взяв за основу блоки размером в один, два или три полутона. Главное, чтобы в сумме это вписывалось в рамки октавы. Получившийся звукоряд можно назвать гаммой, если вы собираетесь попрактиковаться в занятиях музыкой, но можно назвать и ладом, если на основе этих звуков вы затеете сочинять мелодию.
А поскольку таких комбинаций в процессе игры в музыкальный тетрис получается достаточно много, то и ладов выйдет вполне приличное количество. Это не только любимые всеми мажор и минор. Это также такие лады, как лидийский, фригийский, миксолидийский, дорийский и многие другие.