Нет, кто же спорит, конечно, есть соблазн сделать ксерокопию партий перед тем, как вернуть все материалы издательству. А смысл? Музыкальный круг узок и прозрачен, а суд в случае чего будет на стороне истца.
Так, секундочку, давайте закончим с нотами. Пальцев всех рук всего оркестра не хватит, чтобы посчитать, сколько раз мы играли по ксерокопированным нотам разных всяких иностранных издательств, на которых сверкала, просто била в глаза вполне контрастно отксерокопированная надпись All rights reserved.
Вот, кстати, что было хорошо в советской власти — это то, что она плевать хотела на авторское право. Имея в виду всяких заграничных субъектов этого самого права. Тут я с ней полностью солидарен, при этом, разумеется, признавая собственную нецивилизованность.
Сейчас уж ладно, время идет, ноты старые, all rights закончились. Кстати да, это проблема для издательств. Вы ведь заметили, насколько трудоемкая и дорогостоящая вещь нотопечатание. Это мы еще проигнорировали предварительную научную и редакционную подготовку материала. И вот они вбухали кучу денег в издание, а мы берем и скачиваем из Интернета ноты с ятями и вензелями, изданные тем же Юргенсоном в 1910 году. Я уж не знаю, какие после такого варварства могут быть стимулы у издательства.
В принципе, это те же проблемы, что и у книжных издательств — издали новый детектив популярного автора или «Секс для чайников» и отбили бабки, затраченные на академическое издание поэтов Серебряного века. Так же и здесь — на Лигети и Лахенмане много не заработаешь. Кормят-то Бах с Чайковским.
Такие дела.
Ладно, с нотами проблему решили.
Что будем делать с композиторами? Хорошо, если автор умер раньше, чем семьдесят лет назад (такая постановка вопроса мне тоже кажется несколько аморальной, согласен с вами). Через семьдесят лет его музыка становится общественным достоянием. А до этого момента авторские отчисления с каждого исполнения идут наследникам. У нас этим занимается Российское авторское общество (РАО), а в Штатах, к примеру, Американское общество композиторов, авторов и издателей (ASCAP).
Отдавать деньги, которые ты заработал на концерте, конечно, обидно, кто же спорит. Тем более не автору. Живому-то еще было бы понятно за что. А так…
Но это пустяки по сравнению с тем, что происходит, когда у тебя появилось желание или потребность использовать произведение такого недостаточно давно почившего автора, скажем, для записи. Даже для использования в фонограмме цитаты или просто фрагмента требуется согласование с наследниками. И хорошо, если эти наследники на виду. А если в последний момент вдруг появляется внебрачный сын великого композитора от никому не известной кухарки…
Засудит.
Утрата Александрийской библиотеки производит тяжелейшее впечатление, учитывая то, какого количества античной литературы мы лишились. Список утерянных работ античных и средневековых ученых и философов огромен. Мы знаем о них по дошедшим в списках фрагментам или упоминаниям поздних авторов.
Загадка пропавшей библиотеки Ивана Грозного волнует вообще всех. Даже тех, кто ни разу не дочитал до конца сказку «Колобок».
Но одновременно с этим меня печалит и удивляет, что никто особо не озадачивается количеством исчезнувших музыкальных произведений. Пропавших, сгоревших, уничтоженных во время войн. Если говорить о древних ближневосточных и античных артефактах, то там вообще считаные единицы сохранились. Хотя, надеюсь, здесь еще не все потеряно. В смысле, не все найдено.
С нашей стороны истории дело обстоит несколько лучше. Прогресс в области нотоиздательства привел к тому, что если ноты исчезают бесследно, то лишь в тоннах и кубометрах других нот.
А вот в начале времен, когда многие произведения существовали в одном или нескольких экземплярах, дело было значительно хуже.
Скажем, из десяти опер Клаудио Монтеверди[54] до нас дошли лишь три.
Утрачена VII книга шестиголосных мадригалов, часть шестиголосных мотетов, часть партий нескольких произведений Карло Джезуальдо да Венозы (1566–1613), странного и удивительного композитора, который существовал как бы в стороне от тогдашнего мейнстрима музыкальной логики и музыкального языка.
Где-то там, в веках, затерялась пара опер Николы Порпоры, великого оперного композитора эпохи барокко и выдающегося педагога, у которого Йозеф Гайдн брал уроки композиции, а другой ученик которого, Фаринелли, стал легендой.
Конечно, есть надежда, что какие-то ноты завалялись где-нибудь в подвалах монастырей или замков. Как это случилось, скажем, с Антонио Вивальди, четырнадцать томов совершенно неизвестных произведений которого нашлись в 1926 году в монастырском колледже Сан-Карло неподалеку от Пьемонта — там просто затеяли ремонт и обнаружили массу всего, что давно потеряли и даже забыли, что оно было, включая ноты с произведениями Вивальди (это к вопросу о том, как важно иногда, хотя бы раз в двести лет, наводить порядок в помещении).
Когда в пожаре сгорает оперный театр — это катастрофа. Но не беда. Беда — это когда вместе с театром сгорает нотная библиотека, которая есть в каждом театре, и безвозвратно исчезают уникальные экземпляры нот.
Можно просто печально перечислять такие события, пытаясь представить себе, какие сокровища пропали навсегда.
Пожар в театре Копенгагена в 1668 году. В конце первого акта бог Марс начал разбрасывать вокруг себя «огнедышащих чертей». Результат превзошел все ожидания.
Лиссабон. 1755 год. Вот только-только открыли новенький Оперный театр. И полугода не прошло. И на тебе, прямо как у Довлатова — «Был ясный, теплый, солнечный…».
Пауза.
«Предпоследний день…»
И, наконец, отчетливо:
«Помпеи!»
В марте открыли, а первого ноября Оперный театр, впрочем как и весь Лиссабон, был стерт с лица земли мощнейшим землетрясением. И добит пожаром.
Венецианский театр La Fenice (Феникс), открытый в 1792 году, первый раз сгорел уже через два года — в 1794-м. Как театр назовешь…
Лондонский «Ковент-Гарден», который ставил оперы с 1734 года, сгорел в 1808 году.
Большой театр первый раз сгорел еще до того, как был построен, поэтому этот пожар не считается. А в 1805-м, 1812-м и 1853-м он горел уже вместе с библиотекой.
Между прочим, единственный экземпляр партитуры «Руслана и Людмилы» Глинки сгорел в 1859 году при пожаре Театра-цирка, на месте которого теперь находится Мариинский театр, и партитуру оперы потом восстанавливали Римский-Корсаков, Балакирев и Лядов.
Оперные театры все сгорали вместе с библиотекой.
Такие дела.
Часть восьмаяЗвукозапись
Трудно представить себе что-нибудь более эфемерное, чем запись звука. Я имею в виду не запись нот значками на каком-либо носителе — от бумаги до бронзы (это я про памятник Чайковскому перед Московской консерваторией вспомнил, там на оградке бронзовые цитаты из классика). Я говорю про запись колебаний воздуха. «Архитектура — это застывшая музыка». Ага, еще этого ужаса не хватает, тоже мне, форма звукозаписи. Хотя «Болеро» Равеля в таком формате, наверное, смотрелось бы любопытно.
Опять же, любимое нами теперь 4’33’’ в трех корпу-сах под открытым небом. С перерасходом финансирования.
Если не считать Шеллинга, то про «застывшую музыку» лучше всего рассказал барон Мюнхгаузен — помните историю, когда в почтовом рожке замерзло все, что по дороге наиграл почтальон, а когда на ближайшей почтовой станции он повесил рожок около печки, это «все» оттаяло?
А что, неплохо вышло — вместо объявленной прямой трансляции получили полнометражный «Концерт по заявкам» в записи.
Барон сохранил для нас всю программу того незабываемого вечера.[55]
Запись звука — это совершеннейшее чудо! Я даже не говорю о наших современниках (хотя, конечно, у разных поколений разные современники), но когда ты можешь услышать, как пела великая Аделина Патти, которую дополнительно обессмертил в своем музыкальном памфлете «Раек» М. П. Мусоргский… Пусть даже запись была сделана, когда певица была уже не в самом расцвете своего мастерства. Но просто представьте себе эпоху — девятнадцатилетняя Патти пела в 1862 году в Белом доме для Авраама Линкольна.
Благодаря этим самым ранним записям мы можем услышать голос легендарного Карузо. Или как в 1903 году звучал «Венгерский танец» И. Брамса в исполнении выдающегося скрипача второй половины XIX века Йозефа Иоахима, близкого друга Брамса (который, кстати говоря, написал свой скрипичный концерт именно для Иоахима).
Существуют записи, на которых Фриц Крейслер исполняет свои скрипичные миниатюры в самом начале ХХ века, в стилистике более чем столетней давности, в контексте совершенно иной исполнительской эстетики.
Иоганн Штраус-внук, родившийся еще в 1866 году (сын Эдуарда, одного из братьев Штраусов-сыновей) и заставший живые традиции исполнения произведений своего великого дяди, в 1903 году записал восемь произведений Штрауса на Deutsche Grammophon AG. Это бесценный документ для современных исполнителей. По крайней мере, при исполнении венского вальса благодаря этой записи снимаются некоторые вопросы о том, как эту музыку правильно играть.
Обратная сторона медали
Времена меняются, я полагаю. Свистки свистят, машины ревут, радио орет что-то кошмарное — похоже, последние две сотни лет каждое новое изобретение шумнее предыдущего.
Другое дело, что человечество умеет мастерски превращать любое чудо в свою противоположность. На протяжении всей истории, особенно очень давней, люди жили в относительно тихом мире, в котором можно было услышать шелест травы и журчанье ручья, ощутить почти бесшумное движение крыльев совы над головой и мягкую поступь тигра за спиной. Это был мир, в котором из каждого дупла не звучало Jingle Bells и Let it Snow в те дни, когда и так зуб на зуб не попадает, а мамонтовая накидка привлекает окрестных шакалов ядреным запахом мокрой шерсти, мир, в котором не было таких форм принудительного наслаждения, как музыка, звучащая даже из светофора, чайника или лифта. Кстати, в этом контексте часто упоминают утюг, но мне пока такое не попадалось.