Великий изобретатель был малость глуховат. Даже не совсем малость.
Существует огромное число историй, которые объясняют причины глухоты Эдисона. Она могла быть результатом осложнений после перенесенной скарлатины, результатом плохой наследственности, поскольку его брат и отец тоже были глуховаты, сам он рассказывал, что получил в ухо от начальства после того, как его эксперименты с фосфором закончились взрывом в депо, в вагоне, где у него была собственная лаборатория. Генри Форду он излагал другую версию. Дескать, когда работал мальчишкой-газетчиком, то «задержался на станции, ожидая нескольких моих покупателей газет, и поезд двинулся. Я побежал и схватился за заднюю ступеньку, почти совершенно задохнувшись, и не мог сам подняться, потому что ступеньки в то время были очень высокие. Кондуктор нагнулся и схватил меня за уши, и, когда он меня тащил, я почувствовал, что что-то в моих ушах треснуло, и вот после этого я начал глохнуть».
Поскольку все эти истории более или менее взаимоисключающие, вы можете выбрать любую на свое усмотрение.
Тем не менее Эдисон, как правило, наслаждавшийся тишиной даже в окружавшем его грохоте, очень любил музыку. Редкими тихими семейными вечерами его жена Мина выбирала восковой валик из коллекции Эдисона, и они слушали музыку.
Чаще всего для своего глухого мужа Мина ставила произведения Бетховена.
У каждого свое чувство юмора…
Узнав о том, что новым прибором заинтересовался Лев Толстой, Эдисон выслал ему в Ясную Поляну фонограф с надписью: «Подарок графу Льву Толстому от Томаса Алвы Эдисона».
Правда, Толстой своим голосом остался недоволен. Прослушав запись, он очень расстроился, потому что «никак не ожидал, что у него такой глухой и стариковский, и вдобавок еще злой голос».
Я послушал пару записей голоса графа и ничего такого не заметил. Но, возможно, проницательному художнику души человеческой было виднее.
В Москве его звали Юлий Иванович. В России он прожил двадцать лет из отпущенных ему семидесяти шести. Родился Юлиус Блок в Южной Африке в 1858 году, умер в 1934 в Швейцарии, но годы, которые он провел в России, обеспечили ему достойное место в истории русской культуры.
«Товарищество Ж. Блока», которое он возглавлял, стало каналом, по которому в Россию попадали товары, бывшие в тот момент на острие технологии. Ю. Блок впервые ввозит в Россию велосипеды, в 1885 году пишущие машинки «Ремингтон», в 1889-м, одновременно с появлением первой «серийной» модели фонографа, Юлиус Блок получает разрешение Эдисона на продажи нового аппарата в России.
Но главной заслугой Ю. Блока перед историей стало создание коллекции записей голосов значимых для истории персон — артистов, писателей, певцов, деятелей культуры, записи исполнений музыкальных произведений и фрагментов театральных постановок. Более того, все эти записи на восковых валиках, вмещавших до четырех минут звукового материала, были тщательно атрибутированы — номер валика, имена тех, кто записан, дата, место записи.
После первого шока от увиденного приходило время осмысления нового технического чуда.
Антон Рубинштейн, пианист, педагог и основатель первой в России Петербургской консерватории, увидел перспективы нового прибора со своей колокольни — как средство самоконтроля любого музыканта, как возможность записать и прослушать свое исполнение для беспристрастного анализа. Думаю, именно по этой причине никому из его друзей и коллег не удалось уговорить его записать свою игру на валик фонографа — он гипертрофированно боялся того, что значительно позднее сформулировала Фаина Георгиевна Раневская как «плюнуть в вечность». Это для нас разница между эфемерностью исполнения и документальной предметностью записи почти стерлась, а тогда между ними в ощущении Рубинштейна, сколь я понимаю, зияла пропасть.
Но, кстати говоря, эта функция звукозаписи, «технико-педагогическая», и по сей день не утратила своего значения, она просто стала значительно удобнее и совершеннее, для этого можно использовать даже телефон. И запись себя любимого в этих самых целях есть наиболее быстрый и эффективный способ повергнуть себя же в состояние глубокой печали. И даже депрессии.
И немедленно продолжить заниматься.
Пожалуй, самая точная и проницательная реакция на появление звукозаписи принадлежит Н. А. Римскому-Корсакову. В двух-трех фразах композитора виден взгляд и музыканта, и общественного деятеля, и человека с техническим и системным мышлением — видимо, годы, когда он был морским офицером, даром не прошли. В «Альбоме Эдисона», который вел Ю. Блок и где оставляли свои впечатления его гости, Римский-Корсаков написал следующее: «…Будучи музыкантом, я предвижу возможность обширного применения этого прибора в области музыкального искусства. Точное воспроизведение талантливого исполнения сочинений, замечательных тембров голосов, записывание народных песен и музыки, импровизаций и т. д. посредством фонографа могут иметь громадное значение для музыки. Изумительно приспособление к ускорению и замедлению темпа и транспонировке…»
Эти слова записаны 22 февраля 1890 года, когда сам изобретатель еще не очень понимал сферу применения нового изделия.
Проницательность слов Николая Андреевича Римского-Корсакова подтвердили этнографы, первыми оценившие практический смысл фонографа Эдисона. Благодаря их сообразительности и их подвижничеству сохранились голоса и песни индейцев Северной Америки, народные сокровища Восточных Карпат и Трансильвании, записанные Бартоком, народное многоголосие, записанное Е. Э. Линевой в России, британская народная музыка, записанная Перси Грейнджером, американским композитором австралийского происхождения, которого занесло в Британию.
Мне трудно понять отношение нынешнего молодого поколения к размерности истории. Точнее говоря, я не могу вычислить, где заканчивается понятное и естественное для человека прошлое, пусть даже и бывшее до его рождения, и где начинается история. Где проходит граница, по одну сторону которой жизнь цезарей, Тредиаковский и Чайковский с Римским-Корсаковым, а по другую — Черчилль, Цветаева и Прокофьев, которые воспринимаются как современники, пусть иногда жившие и за временными рамками моего собственного существования.
— Мама, а когда Ленин умер, ты плакала? — Да. А когда вымирали динозавры, так просто рыдала.
Чтобы моя мысль была понятнее, задам два почти риторических вопроса.
Была ли Отечественная война 1812 года живым и актуальным ощущением для читателей эпопеи «Война и мир» Л. Толстого, опубликованной полвека спустя после описанных событий?
А Увертюра П. И. Чайковского «1812 год», премьера которой состоялась в 1882 году, то есть спустя семьдесят лет после начала войны?
А для нас, как я понимаю, и сама война 1812 года, и роман Толстого, и увертюра Чайковского, как и сам Чайковский, являются более или менее такой же историей, как Гомер, Мильтон и Паниковский.
Впрочем, нет. Паниковский — мой современник, насчет вас не знаю.
Так вот, в 1997 году в Пушкинском Доме, в его Фонограммархиве, в хранилище, где находятся звуковые фольклорные записи народов мира (помните, то, о чем писал Римский-Корсаков?), благодаря списку с аннотациями записей, полученному архивом из Германии, обнаружилось, что коробка № 283 содержит записи, атрибутированные следующим образом — «Rubinstein, Lawrowskaja, Tschaikowski, Safonof, Hubert etc.».
И вот мы трепетно предвкушаем, что услышим голоса великого пианиста и основателя первой русской консерватории Антона Рубинштейна, выдающейся певицы Елизаветы Андреевны Лавровской, заслужившей свое место в истории хотя бы тем, что это она подала Чайковскому идею написать оперу на сюжет «Евгения Онегина», и это лишь микроскопическая часть ее заслуг в культурной жизни второй половины XIX века. Василий Ильич Сафонов, ректор Московской консерватории, дирижер, пианист, педагог и вообще человек-легенда. Последней в этом списке значится Александра Ивановна Губерт, пианистка, профессор Московской консерватории. Петра Ильича Чайковского могу вам не представлять.
Этот восковой валик, записанный между 6 и 10 января 1890 года, сохранил единственную запись голоса Чайковского.
Затаив дыхание…
Нет, потом, когда шок проходит, ты понимаешь, что в своих ожиданиях был совершенно неправ. Ты ждал откровений от Чайковского в первую очередь, каких-то слов, открывающих глаза на его творчество, ты ждал мощных фортепианных аккордов Антона Григорьевича Рубинштейна… Да мало ли чего…
А что получил? Узнал, что у царя Мидаса ослиные уши? Даже этого не было. От мертвого осла уши получил, вот что.
Рубинштейн из глубины веков проницательно сообщил, что «да, это дивная вещь», разумеется, имея в виду фонограф, Лавровская спела пару изумительно фальшивых пассажей, пару раз прокуковала и чрезвычайно манерным голосом обратилась к Рубинштейну с просьбой: «Увековечьтесь. Пожалуйста… Несколько аккордов… Пожалуйста, Антон Григорьевич, сыграйте!», Сафонов ни к селу ни к городу вдруг произнес: «Peter Jürgenson in Moskau!», а Чайковский, выдав высоким тенором здравицу «Блок молодец! А Эдисон — еще лучше!», неожиданно посвистел вслед за глубокомысленной репликой Сафонова не хуже, чем Лавровская незадолго до этого куковала.
В общем, чувствуешь себя, как будто археологи нашли трехминутную запись беседы Аристотеля, а он в ней вместо диалогов о душе оправдывается перед Платоном со своим провинциальным фракийским акцентом за то, что финики, которые он принес учителю, оказались так себе.