Призраки, зомби и древнегреческие боги помогут проверить, действительно ли современная беспрецедентная увлеченность вампирами и людоедами обуславливается тем, что они являются воплощением антигуманизма. Сопоставление советской и постсоветской книжной и кинопродукции с участием привидений поможет понять динамику развития образа монстров в произведениях современной культуры.
Хотя советская идеология отвергала все мистическое и иррациональное, привидениям все же нашлось место в обязательной школьной программе. Русская классическая литература находилась под влиянием европейского романтизма и английской готики, и в ней тоже водились призраки. И поскольку советская культура записала в свой актив все наследие русской классики, даже советская цензура оказалась не способна очистить страницы классических произведений от призраков[446].
Советским школьникам были хорошо известны такие литературные выходцы с того света, как статуя Командора из пьесы А. С. Пушкина «Каменный гость» (1830), призрак бедного чиновника Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели» (1842), ну и, конечно же, тень отца Гамлета. В этом контексте нельзя забывать и о «призраке коммунизма», упоминанием о котором открывается «Манифест Коммунистической партии». Однако первое знакомство советского ребенка с призраками происходило гораздо раньше: не одно поколение юных зрителей в СССР получало удовольствие от мультфильма по рассказу Оскара Уайльда «Кентервильское привидение»[447].
Удивительным образом уже после перестройки и отмены цензуры популярность литературных призраков, с которыми ничего не смогла поделать советская цензура, стала увядать; духи сдали позиции вампирам, зомби и прочей нежити. Отношение к призракам стало ироническим: они еще иногда появляются во второсортных российских триллерах, в комедиях или музыкальных постановках, но, как говорится, погоды уже не делают.
Исключение составляет фильм Александра Велединского «Живой» (2005)[448]. Созданный в кризисные годы чеченской войны, фильм рассказывает историю юноши по имени Кир, который поехал служить по контракту, чтобы заработать денег на свадьбу с любимой девушкой. По дороге домой на мокром ночном шоссе он внезапно слышит визг тормозов и голоса своих товарищей по оружию, которые спасли его в бою ценой собственной жизни. Он начинает общаться с призраками погибших боевых друзей, которые теперь сопровождают его повсюду. Кир не в состоянии приспособиться к жестким реалиям постсоветской действительности и в конечном счете присоединяется к друзьям-однополчанам. Происходит это в финале истории — повторяется сцена из начала фильма. Пустынное шоссе, визг тормозов и голоса погибших товарищей. Становится ясно, что Кир погиб в самом начале и все дальнейшие события есть не что иное, как его предсмертный кошмар. Эта кинолента была хорошо принята российской публикой, но вовсе не потому, что это история о привидениях. Поставленный талантливым режиссером, этот фильм поднял острые политические проблемы и успешно использовал важный троп готической эстетики — кошмар.
Итак, в произведениях постсоветской культуры полным-полно разных мистических и сверхъестественных монстров, а вот популярность привидений пошла на убыль. На первый план выдвинулись нелюди — вампиры, зомби, оборотни и прочие. Отметим, что и у англоязычной аудитории призраки не вызывают особого интереса. Некоторые склонны считать, что показатель успеха — это количество подписчиков в Твиттере; в таком случае разрыв получается огромным. Дело в том, что даже самые популярные шоу и кинофильмы о призраках колоссально отстают от вампирских историй. Речь идет о двух-, а может быть и трехкратной разнице[449].
Чем может быть вызвано такое пренебрежение призраками, в отличие от живых мертвецов? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить о специфике взаимоотношений духов с людьми. Статуя Командора оживает в пушкинском «Каменном госте» для того, чтобы покарать главного героя — печально знаменитого дамского угодника Дон Жуана, соблазнившего вдову Командора. Статуя Командора увлекает сластолюбца за собой в загробный мир. Таким образом, призрак здесь вершит правосудие и выполняет функцию морального судьи, хотя это и стоит Дон Жуану жизни. В гоголевской «Шинели» чиновник Акакий Акакиевич мечтает лишь о том, чтобы выкроить из своего жалкого жалованья средства на новое теплое пальто, но грабители отбирают эту обнову в первый же день. Скромный титулярный советник обращается за помощью к «значительному лицу», которое оскорбляет и унижает его. Акакий Акакиевич умирает в нищете, но его призрак начинает бродить по ночному Петербургу, пугая высокопоставленных чиновников, срывая с них шинели, и одним из них оказывается тот самый генерал. Итак, снова дух-мститель представляет собой руку правосудия. А в вышеупомянутом фильме «Живой» призраки погибших боевых товарищей помогают главному герою по-новому осмыслить систему моральных ценностей постсоветского общества, а заодно и свою собственную. Само присутствие на экране духов умерших солдат — показаны они так, что их не отличить от живых, они шутят, активно общаются с Киром — обостряет ощущение резкого контраста между их решением спасти раненого товарища ценой своей жизни и полнейшей абсурдностью их участия в этой позорной войне. Налицо гигантская пропасть между миром коррупции небольшого российского городка и идеалами дружбы и сострадания, между нищетой и лишениями постсоветского общества и жалкими имперскими амбициями постсоветской России. Образы Кира и его товарищей показывают, что в постсоветском обществе нет места жалости, уважению человеческого достоинства и сожалению о бессмысленно загубленных жизнях.
Все эти призраки следуют по стопам тени отца Гамлета. С тех пор как Шекспир создал этот канон, призраки стали преследовать злодеев и помогать положительным героям осуществлять справедливое возмездие. В качестве примера можно вспомнить такие произведения, как «Комната с гобеленами» Вальтера Скотта или «Рождественская песнь в прозе» Чарлза Диккенса. Призраки склонны считать, что отмщение — дело справедливое, даже если виновного приходится умертвить. Их роль в такого рода повествованиях сводится к тому, чтобы покарать всякого, кто это заслужил. Как правило, действия привидений морально обоснованы, ибо они стремятся восстановить справедливость, нарушенную в прошлом. Что касается марксистского «призрака коммунизма», то его задача была в том, чтобы наводить ужас на капиталистов, предсказывая их неминуемую гибель как расплату за бесчеловечную эксплуатацию трудящихся. Итак, призраки — это воплощение совести[450]. В отличие от этого, идея морального возмездия никогда не ассоциировалась с вампирами — ни с нынешними, ни с классическими.
Моральная и духовная миссия призраков тесно связана с этимологией слова. У латинского spectrum («появление» или «видение») найдется немало аналогов в современных языках: например, в английском это «specter», имеющий отношение к латинскому глаголу spectare («смотреть на, видеть, наблюдать»). В английском и французском слова «spirit» или «esprit» могут означать соответственно «душа» или «призрак». В русском слова «дух» и «душа» отличаются только родом и одной фонемой. Еще один синоним, определяющий визуальную и нематериальную природу духов — «привидения» (то есть то, что «привиделось») и «призраки» (от старинного глагола «зреть» — «видеть», а также «предвидеть»).
Это важное качество призраков отражено в их образе: в отличие от вампиров, оборотней и зомби, духи бестелесны. Прозрачные и нематериальные, призраки могут принимать различные очертания, но неизменно ассоциируются с человеческой душой. Призраки — проекция человеческой духовности. В литературных произведениях и легендах они нередко представляют собой мятущиеся души, так и не обретшие вечного покоя[451]. Таким образом, если герой умирает и становится призраком, то это происходит отнюдь не по его собственному выбору, без его осознанного желания расстаться со своей человеческой сущностью. А вот в современных вампирских сагах стать «обращенным», возродиться после смерти в качестве вампира — это выбор осознанный. «Обращение» в вампирском мире считается шагом вперед и эстетическим достижением. Смерть дает возможность стать вампиром. Белла Свон становится вампиром после смерти во время родов и не скрывает своих чувств: «Я никогда не воспринимала себя как нормальный человек, я не такая и не хочу быть как все <…> Теперь же я ощущаю в себе силу, я поняла, кто я есть, и теперь этот мир мой. Я — его часть»[452]. Джессика из «Настоящей крови» также в восторге оттого, что можно сбросить человеческий облик и стать вампиром. Елена Гилберт поначалу страшится вампирской сущности, но затем осознает, что это — ее предназначение. В «старые добрые» времена Дракулы превращение в вампира было чем-то омерзительным, смертельной угрозой для окружающих, для родных и близких. Но в наши дни стать вампиром — значит обрести бессмертие и красоту[453]. А вот привидения не имеют поклонников, желающих стать такими же бесплотными существами, как они.
Еще одно существенное отличие призраков от вампиров, а также от зомби — это диетические пристрастия. Для призраков люди не являются пищей. Призрак не вонзает в человека зубы, не пьет его кровь, не пожирает его плоть и мозги, человек для него не является объектом охоты. Да, призрак может погубить человека, но не ради того, чтобы полакомиться человечиной. Другими словами, привидения не посягают на понятие «человек»; напротив, они укрепляют моральные ценности, важную основу понятия человеческой исключительности. Призраки не имеют отношения к готической эстетике — они принадлежат к системе ценностей, основанной на принципе антропоцентризма, в которой человек рассматривается как высшая ценность. И по этой же причине они так важны для готического романа. Я берусь утверждать, что именно по этой причине призраки менее популярны у современных зрителей и читателей, чем людоедские монстры. Вампиры отличаются от призраков тем, что они отражают радикальную переоценку места людей среди других живых существ.