Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма — страница 31 из 36

Решающим эстетическим фактором в ее формировании стала готическая эстетика. Это мощное направление в художественной литературе и кинематографе подготовило почву для эстетизации насильственной смерти в качестве выражения неодобрения человечества как вида, не выдержавшего проверки временем. Готическая эстетика возникла в 1980‐е — начале 1990‐х годов, когда две тенденции — изображение монстров и прочей нежити, с одной стороны, и описание кошмаров, с другой, — соединились в популярной литературе и кинематографии. Идеализация монстра как нового культурного героя, действующего в вымышленных кошмарах, породила новую формулу развлечений, оказавшуюся как нельзя более притягательной. Готическая эстетика превратила нелюдей в незаменимых протагонистов кино и литературы, создавая необходимые условия для выражения современной зацикленности на культе смерти.

Готическая эстетика глубоко укоренилась в западной культуре последних двух столетий[885]. Авторы готических романов экспериментировали с литературными кошмарами и развивали литературные методы, способные помочь им ввести читателей в подобный кошмару транс. Следует отметить, однако, что авторы английского готического романа были прямыми провозвестниками готической эстетики. Большинству из них не хватило смелости отмежеваться от антропоцентрических идеалов Просвещения, тенденции, примером которой служит «Франкенштейн» Мэри Шелли, и в этом романе четко показана оппозиция человека и монстра[886]. Даже возрождение готики в конце XIX и начале ХХ столетия не породило таких монстров, каких мы привыкли встречать сегодня. В то время протагонисты, которые целиком и полностью завладевали воображением автора и с которыми, по идее, должен идентифицировать себя читатель (как в парадигматическом «Дракуле» Брэма Стокера), были все-таки людьми, а не чудовищами.

Подлинные нелюди готической эстетики были выведены Дж. Р. Р. Толкином. Он создал эстетическую вселенную, ставшую примером антигуманизма; предполагалось, что читатели эпопеи Толкина будут идентифицировать себя с его хоббитами, существами явно нечеловеческой природы. Месмерическая эстетика Г. Ф. Лавкрафта предложила литературный кошмар в качестве средства гедонистического самоудовлетворения прелестным ужасом и ужасной прелестью кошмара, а также в качестве прямой альтернативы миру людей[887]. Произведения Толкина и Лавкрафта заложили основы современной культуры потребления кошмара и способствовали ее проникновению в обыденную жизнь миллионов читателей, зрителей, геймеров.

Культ виртуальной смерти возрос на волне готической эстетики. Монстры, «питающиеся» людьми, олицетворяют завороженность насильственной смертью в художественных произведениях как выражение крайнего отвращения к человеку и человечеству. Стремление публики идентифицироваться с монстрами облегчалось погружением в транс кошмара, в который такие произведения ввергают своих зрителей и читателей, искажая их нормальное восприятие с помощью как испытанных литературных приемов, так и новых технологий, для того чтобы вызвать у них иллюзию, будто они сами наделены сверхчеловеческими способностями. Если готический роман, выступавший против эстетики Просвещения, был в основе своей бунтом против рациональности, то готическую эстетику наших дней можно рассматривать как реакцию на кризис рациональности, вызванный тем, что в конце ХХ века основы западной философии и эстетика модерна были поставлены под сомнение. Распад главных парадигм гуманитарных наук в 1970–1980‐е годы стал важным мерилом этого кризиса.

Интеллектуальные истоки культа смерти восходят к двум философским идеям: критике европейского гуманизма и отказу от концепции человеческой исключительности. В 1960–1970‐е годы обе эти идеи вновь снискали популярность у интеллектуалов и философов, после чего проникновение этих идей в популярную культуру основательно изменило их смысл, погасило их изначальный критический порыв и превратило их в модные культтовары.

Во Французской теории, изрядно повлиявшей на западное мышление второй половины ХХ века, этим идеям было отведено почетное место. Критика гуманизма французскими интеллектуалами, в которой они следовали Марксу и Ницше, была подчинена их главной цели — дезавуировать трансцендентальный субъект классической западной философии. Кроме того, они придавали большое значение критике идеологии Просвещения и буржуазного общества, что тоже сказывалось на их отношении к гуманизму. В конечном счете помещение монстров или животных в центр их интеллектуального проекта было радикальным жестом, который красноречиво свидетельствовал об их подходе к гуманизму и человеческой исключительности. В тот же период англофонные философы и интеллектуалы закладывали теоретические основы движения в защиту прав животных. Они настаивали, что у животных есть моральные права, и ввели в обиход термин speciesism — «претензия на видовую уникальность», дабы развенчать идею человеческой исключительности и превосходства человека над всеми другими живыми организмами.

Два других движения — трансгуманизм и постгуманизм — много сделали для отказа от концепции человеческой исключительности и размывания в массовом воображении границ между людьми, животными и монстрами. В конце 1990‐х — начале 2000‐х эти движения приобрели известность и популярность, а также сыграли важную роль в коммерциализации исповедуемых ими идей. Трансгуманизм, возникший к концу 1970‐х годов в среде ученых и инженеров, выдвинул идею о том, что цель человечества — создать искусственный интеллект, который наполнит собой вселенную. Человеческая раса здесь рассматривалась как переходная ступень в процессе эволюции, ступень, которая будет превзойдена «богоподобными» машинами, по мощности в миллионы раз превосходящими человеческий ум. Трансгуманисты превратили абстрактную критику гуманизма и отказ от человеческой исключительности в прикладной научный проект и прагматическую политику для будущих исследований. Если трансгуманисты проявляют равнодушие в отношении судьбы человеческой расы, то другие ученые считают вытеснение человеческой расы непременным условием для сколько-нибудь значительного будущего развития. Постгуманизм, течение в сфере гуманитарных наук, получившее развитие в 1990‐е годы и предъявившее права на наследие Французской теории, пытается полностью вычеркнуть присутствие человека из философии и гуманитарных наук.

Движение в защиту прав животных, трансгуманизм и постгуманизм органично влились в общую интеллектуальную атмосферу конца ХХ столетия, сформировавшуюся тогда под влиянием Французской теории. Это не значит, что упомянутые движения были порождены теми же философскими идеями, которые вдохновили французских мыслителей. Но все же они разделяли с Французской теорией некоторые важные предположения о месте человека в системе ценностей. В отличие от Французской теории, движение в защиту прав животных, трансгуманизм и постгуманизм нельзя рассматривать просто как философские школы. С конца 1970‐х годов защитники прав животных превратились в мощную общественную силу, которая активно пропагандировала отказ от концепции человеческой исключительности. В первое десятилетие текущего века постгуманизм и особенно трансгуманизм стали весьма популярными общественными движениями. Авторитет трансгуманизма значительно возрос благодаря достижениям в области искусственного интеллекта, нанотехнологии, биоинженерии и генной инженерии, тогда как постгуманизм приобрел заметное влияние в культурной критике и культурологии, а также преуспел в отстаивании своих идей вне академических пределов.

Идеи, поддержанные этими движениями, просочились в популярную культуру посредством политического дискурса, культурной критики, технологических инноваций и научных дискуссий. На их основе создавались бесчисленные романы и фильмы, так как отрицание гуманизма и человеческой исключительности становилось все более популярным и потребляемым продуктом, что позволило по-новому использовать человеческих персонажей в литературе и искусстве. А изменение отношения к людям, четко выраженное в блокбастерах, в свою очередь способствовало распространению танатопатии.

Я бы сказала, что «непреодолимое прошлое» Европы можно рассматривать как важную историческую предпосылку культа смерти. Опыт концлагерной вселенной[888] породил глубокое разочарование в человеке и человечестве. Он подорвал существовавшую в эпоху Просвещения веру в человеческую природу и человечество, в то, что это единственный в своем роде биологический вид, обладающий моралью, и создал благоприятные предпосылки для массового разочарования в человеческой природе. В 1960‐е и 1970‐е годы, почти тридцать лет спустя, новые поколения в западных демократиях начали прорабатывать историческое наследие Аушвица, которое предыдущее поколение стремилось изгладить из памяти. Что касается советского коммунизма, то публикация на Западе в 1973 году романа «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына резко расширила понимание масштаба преступлений против человечества, совершенных в России при «советах» и стала вехой решительного развенчания иллюзий по поводу коммунизма. «Кризис будущего» — массовое разочарование в традиционных, ориентированных на будущее политических идеологиях, основанных на «религии прогресса», — начался на Западе в 1970‐е годы во многом благодаря тому, что Теодор Адорно назвал «проработкой прошлого»[889]. Концлагерную вселенную можно рассматривать как неизбывное совокупное наследие современного общества, включая Соединенные Штаты — страну, не имевшую непосредственного опыта тоталитарных режимов, будь то нацизм или коммунизм[890].

Как мы видели, этот опыт был важен для французских мыслителей, стоявших на позициях радикальной критики гуманизма. К началу 1990‐х годов, тем не менее, их философская критика гуманизма и сомнения в человеческой исключительности приобрели в процессе коммерциализации новое значение. Перестав быть философским выражением трагического опыта, антигуманизм подготовил почву для превращения насильственной смерти в популярную тему массовой индустрии развлечений. Отрицание человеческой исключительности привело к нормализации и идеализации монстров, а также превратило идею несостоятельности человечества и человека в клише современной популярной культуры.