— М-да, — протянул старшина присяжных. — Давайте пригласим мистера Парнелла и посмотрим, что он нам скажет. Возможно, мы ничего от него не услышим, но попробовать надо.
Вошел Парнелл. Держался он уверенно, всем видом показывая, что готов помочь расследованию.
— Мистер Парнелл, — начал шериф, — вы подтверждаете, что никогда не встречались и не были знакомы с Эстелл Никольс?
— Да.
— Но Мэй Эдрайн вы знаете, не так ли?
— Конечно, мы виделись сегодня.
— Но вы знали ее и раньше?
— Я… э… могу я поинтересоваться, в чем смысл ваших вопросов?
— Мы просто пытаемся представить себе общую картину.
— А нельзя ли поконкретнее?
— Вам задан вопрос, — напомнил шериф. — Знали вы раньше Мэй Эдрайн или нет?
Парнелл оглядел сидящих перед ним присяжных.
— Не думаю, что должен отвечать на этот вопрос.
— Почему нет?
— Откровенно говоря, полагаю, что это не ваше дело. А потом, мне не нравится настроение этих людей.
И тут шериф вытащил дубинку.
— Я хочу показать вам подкову второго номера, приваренную к металлическому стержню. Вам не доводилось видеть ее ранее?
— Нет. Впервые вижу.
— Но вы признаете, не правда ли, что сказали Мэй Эдрайн о вашей поездке с Эстелл Никольс на ранчо Колхауна и о несчастном случае в конюшне? Насчет того, как Эстелл лягнула лошадь, а вы не хотите, чтобы в этой истории упоминалось ваше имя?
Парнелл облизал губы.
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— На каком основании? — поинтересовался шериф.
Парнелл глубоко вздохнул, прежде чем ответить.
— На основании того, что ответ может быть использован против меня.
— Вы абсолютно правы, — кивнул шериф. — К тому же ваш ответ нам и не нужен. У нас есть показания Мэй Эдрайн. А еще мы поедем к вам домой и наверняка найдем маленькую мастерскую. И не составит труда доказать, что именно там вы изготовили дубинку, удар которой оборвал жизнь Эстелл Никольс. Вы же, мистер Парнелл, будете немедленно взяты под стражу и останетесь в тюрьме округа, пока вас не вызовут в суд по обвинению в убийстве…
Шериф открыл дверь своего дома. Время близилось к полуночи, и он чертовски устал. Напряжение спало, и теперь он еле передвигал ноги. Что поделаешь, возраст, сказал он себе, нечего прикидываться молодым.
На цыпочках шериф пересек холл. Сестра жены могла потребовать полного отчета, если б увидела его.
Он уже достиг двери в спальню, когда заметил ее. В пижаме и тапочках, она сидела в гостиной под торшером. На коленях лежал вечерний выпуск «Роквилльской газеты» с заголовком на первой полосе: «ТОЛПА РЖЕТ НАД ШЕРИФОМ».
Шериф подошел к ней и постоял, всматриваясь в лицо спящей Дорис. Кресло она поставила так, чтобы видеть ворота гаража, и никто не проскочил бы в дверь незамеченным. Но сон оказался сильнее любопытства.
Билл Элдон наклонился, взял газету, зачеркнул в заголовке слова «ШЕРИФ», написал «ИЗДАТЕЛЬ». Заголовок принял следующий вид: «ТОЛПА РЖЕТ НАД ИЗДАТЕЛЕМ».
Так же неслышно шериф прошел в спальню.
— Ты видел Дорис? — сонно спросила с кровати жена.
Шериф хохотнул.
— Я ее видел, — он начал раздеваться. — А вот она меня — нет.
ФРАНСУАЗА САГАНХранитель сердца
© Перевод на русский язык В. Вебера
1
Дорога, окаймляющая океан у Санта-Моники, вытягивалась, прямая и бесконечная, под колесами ревущего «ягуара» Пауля. Было тепло, и влажный воздух пах бензином и ночью. Мчались мы со скоростью 90 миль в час. Как все, кто ездит быстро, Пауль вел машину с небрежным видом; на его перчатках, как у профессиональных гонщиков, были аккуратные дырочки для костяшек пальцев, и оттого его руки казались мне немного отталкивающими.
Меня зовут Дороти Сеймур, мне сорок пять лет, лицо немного увядшее, так как ничто в жизни серьезно не препятствовало этому. Я пишу киносценарии, и довольно удачные, и все еще привлекательна для мужчин, наверное потому, что и они привлекают меня. Я — одно из тех ужасных исключений, которые позорят Голливуд: в двадцать пять актрисой имела колоссальный успех в экспериментальном фильме, в двадцать шесть покинула фабрику грез, чтобы промотать свои накопления с художником-авангардистом в Европе, в двадцать семь вернулась никому не известная, без единого доллара и с несколькими судебными исками на руках. Видя мою некредитоспособность, студия прекратила судебное дело и решила использовать меня как сценариста: мое славное имя уже не производило никакого впечатления на неблагодарную публику. Мне это даже понравилось; автографы, фотографы и награды всегда утомляли меня. Я стала Тем, Кто Мог Бы Иметь (как какой-нибудь индейский вождь…). Однако хорошее здоровье и богатое воображение, тем и другим я обязана ирландскому дедушке, заработали мне определенную репутацию за сочинение глупостей в цвете, которые, к моему глубокому удивлению, еще и хорошо оплачивались. Исторические ленты RKB, например, особенно повышали мой авторитет, и в ночных кошмарах мне являлась Клеопатра, с горечью восклицая: «О, нет, мадам, я не говорила Цезарю: «Войди, о властелин моего сердца»».
Между тем властелином моего сердца или, по крайней мере, тела, в тот вечер предстояло стать Паулю, и я заранее зевнула.
Пауль Бретт, кстати, очень интересный мужчина, элегантный, обходительный, представлял интересы RKB и других кинокомпаний, оберегая от покушавшихся на их собственность. Его достоинства котировались столь высоко, что Памела Крис и Лола Греветт — два самых значительных символа секса для нашего поколения, в течение десяти лет пребывания на экране пожиравшие состояния и сердца мужчин, опустошая к тому же их портсигары, даже они без памяти влюблялись в него, а после разрыва закатывали истерики. Словом, Пауль мог по праву гордиться славным прошлым. Но, глядя на него в тот вечер, несмотря на все, я видела только маленького белокурого мальчика, мальчика лет сорока. Должно быть потому, что лицом он напоминал херувима.
Сегодня мы подошли к последнему рубежу: после восьми дней цветов, телефонных звонков, намеков и появления вместе в обществе женщина моего возраста не могла не сдаться, по крайней мере, в этой стране. День Икс наступил: в два часа ночи мы неслись в мою скромную обитель, и в тот момент я горько сожалела о важности секса в отношениях между людьми, потому что у меня от усталости слипались глаза. Но я уже хотела спать прошлой ночью и три дня назад, так что теперь не имела на это права. Понимание Пауля — «Конечно, дорогая» — сменилось бы неизбежным — «Дороти, что случилось? Ты можешь сказать мне все». Значит, впереди у меня приятный ритуал выуживания из холодильника кубиков льда, поиски бутылки шотландского виски, вручение бокала с весело звенящими кубиками Паулю, а потом мне предстояло расположиться в гостиной на большой тахте, приняв соблазнительную позу а-ля Полетт Годдард. Пауль подошел бы ко мне, поцеловал… а после всего проворковал бы проникновенным голосом: «Это должно было случиться».
У меня перехватило дыхание. Пауль сдавленно вскрикнул. В свете фар, шатаясь, как лунатик, или, скорее, как одно из тех болтающихся соломенных чучел, которые я видела во Франции, человек ринулся на нас. Должна сказать, что мой маленький блондин среагировал мгновенно. Резко нажал на тормоза, и машина полетела в правый от дороги кювет вместе с очаровательным пассажиром, я имею в виду себя.
После ряда странных видений я обнаружила, что лежу, уткнувшись носом в траву и вцепившись в сумочку: любопытная ситуация, так как обычно я ее везде забываю (что заставило меня схватить эту маленькую сумочку в преддверии, быть может, рокового момента, я никогда не узнаю). Потом услышала голос Пауля, произносящий мое имя с такой сердечностью, что у меня защемило сердце, и, успокоившись за него, снова закрыла глаза. Лунатик не пострадал, со мной, как и с Паулем, все в порядке, значит после того, как все утрясется — нервный шок и так далее, — у меня появится отличная возможность хорошо выспаться одной.
— Все хорошо, Пауль, — пробормотала я умирающим голосом и поудобнее устроилась на траве.
— Слава тебе, Господи, — воскликнул Пауль, обожавший старинные, романтичные выражения. — Слава Богу, ты не ранена, дорогая. На мгновение я поду…
Я не знаю, о чем он подумал в то мгновение, так как в следующее, в адском грохоте, нас, сцепленных в объятии, отбросило метров на десять от кювета. Наполовину оглохшая и ослепшая, я освободилась от объятий Пауля, чтобы взглянуть на «ягуар», горевший как свечка, к счастью, хорошо застрахованная свечка. Пауль тоже сел.
— Мой Бог, — простонал он, — бензин…
— Там осталось еще что-нибудь взрывающееся? — спросила я с оттенком черного юмора. И внезапно вспомнила о существовании дикаря. Быть может, он горел в тот самый момент. Я вскочила, заметив, что на обоих чулках спустились петли, и побежала к дороге. Пауль последовал за мной. Темная фигура, недоступная огню, но неподвижная, распростерлась на щебенке. Сначала я видела только гриву каштановых волос, которым огонь придавал красноватый оттенок, а затем, без усилия перевернув его, я увидела лицо человека, скорее, лицо ребенка.
Поймите меня правильно. Я не любила, не люблю и не буду любить совсем молоденьких парней, тех, кого называют в Европе minets. Их растущая популярность, и среди моих приятельниц тоже, кажется мне удивительной. Прямо-таки последователи Фрейда. Юнцам, от которых еще пахнет молоком, не следует вить гнездышко на груди у женщин, от которых пахнет виски. И все же это лицо на дороге, повернутое ко мне в свете языков пламени, это лицо, такое юное, но уже такое суровое, его совершенство наполнили меня странными чувствами. Мне хотелось и бежать от него, и баюкать, нежно обняв. А ведь я не страдаю от материнского комплекса. Моя дочь, которую я обожаю, живет в Париже, счастлива замужем и окружена стайкой маленьких чертенят, которых она постоянно мечтает спихнуть мне летом, когда у меня появляется счастливая мысль провести месяц на Ривьере. Слава Богу, я редко путешествую одна, поэтому ее мечты еще ни разу не материализовались.