Освещая себе путь, Эллери вошел вовнутрь. Тут же в прихожей загорелся свет.
Он пробыл в доме ровно две минуты.
Увидев выражение его лица, инспектор Куин и сержант Вели тотчас выскочили из машины и побежали к дому.
— Передайте Джону — пусть забудет про алиби. Она — там, мертвая, — сказал Эллери.
Фелиция Хант лежала на полу спальни, к сожалению, лицом вниз. Затылок у нее был разбит, и испачканные кровью черепки тяжелой керамической вазы, размозжившей ей голову, валялись на полу, возле нее. Среди осколков лежали засохшие хризантемы, как большие мертвые насекомые. Одна из них прикрывала открытую ладонь правой руки Фелиции.
Уэст, сдерживая подступившую к горлу тошноту, поспешно ретировался в прихожую.
Когда смерть настигла Фелицию, она была в радужно-ярком полосатом платье из переливчатой материи. Драгоценности сверкали на пальцах, запястьях и шее. На голых ногах — шлепанцы с помпонами, на мертвых губах, глазах, щеках — ни тени косметики.
— Она мертва дня четыре, а может быть, и пять, — заключил инспектор Куин, — а как по-твоему, Вели?
— Скорей четыре, — определил сержант. — Я бы сказал — с прошлого воскресенья, инспектор. — Он с тоской посмотрел на плотно закрытые окна.
— Не стоит, Вели.
Сыщики поднялись. Они касались лишь тела убитой, да и то с величайшей осторожностью.
Эллери наблюдал за ними с мрачным видом.
— Ты что-нибудь обнаружил, сын?
— Нет. Дождь прошлой ночью смыл следы — и машины, и ботинок, которые могли остаться. В холодильнике — несвежие продукты, а машина хозяйки — в гараже за домом. Признаков ограбления нет.
— А не показалось ли вам странным что-нибудь, связанное с самой убитой? — неожиданно спросил Эллери.
— Да, — тут же отозвался сержант Вели. — Покойнице полагается держать в руке не хризантему, а лилию.
— Пощади нас, Вели! Что ты хочешь этим сказать, Эллери?
— То, как она одета.
Они снова внимательно оглядели убитую. В дверях появился Талли Уэст, его по-прежнему мутило.
— Похоже, она кого-то ждала, — заметил сержант. — Ишь, как вырядилась.
— Вот на это как раз и не похоже! — резко сказал инспектор Куин. — Женщина, воспитанная в такой строгости, как она, надевает чулки и туфли, если ждет гостя, Вели, а не разгуливает в шлепанцах с голыми ногами. Она даже не подкрасилась и не покрыла лаком ногти. Она никого не ждала. Так что же необычного в ее одежде, Эллери?
— Почему она не в трауре?
— Ну и что?
— Она приезжает сюда в субботу одна, и после строжайшего траура, который соблюдает в городе, через сутки или того меньше облачается в кричаще-яркое платье, надевает свои любимые драгоценности и устраивает себе бал. Это многое говорит о Фелиции де лос Сантос Хант.
— Мне это ничего не говорит, — возразил его отец. — Но я хотел бы знать, за что ее укокошили. Ограбления не было, и нет указаний на изнасилование, хотя, по правде говоря, потенциального насильника могло что-то спугнуть…
— Неужели не ясно, что это убийство тесно связано с убийством Ханта и инсценировкой суда над Кэрролом? — с горечью прервал его Уэст. — Изнасилование! Фелицию Хант убили, чтобы она не подтвердила алиби Джона, которое вызволило бы его из этой ловушки.
Инспектор покусывал кончики усов.
— Почему вы, парни, так убеждены, что кто-то гоняется за шкурой Кэррола?
— Здравый смысл подсказывает, отец.
— Может, так оно и есть.
— По крайней мере, убийство вдовы Ханта представляет дело Кэррола с ином свете. Отец, пока Вели не сообщил в полицию…
— Да?
— Давайте втроем — ты, Вели и я произведем тщательный осмотр.
— С какой целью, Эллери?
— Найти заявление-алиби, которое Фелиция подписала, а потом в отсутствие Кэррола забрала. Это сомнительная возможность, но чем черт не шутит?
На переговоры с полицией ушел остаток ночи. Уже рассвело, когда Уэст попросил, чтобы его высадили на Бикман-Плейс.
— Конечно, Сэм Рэйфилд не скажет мне спасибо, что разбудил его спозаранку, но ведь я и сам после бессонной ночи. Кто поговорит с Джоном?
— Я, — отозвался Эллери.
Уэст поднял руку в знак благодарности и ушел.
— Пока дела из рук вон плохи, — сказал инспектор по пути в центр. — Теперь мне придется уговаривать сотрудников окружного прокурора подать судье Холлоуэю совместное с Рэйфилдом заявление против иска, хоть не возьму в толк, почему я должен этим заниматься!
— Вы едете домой, инспектор?
— Разумеется, домой, Вели! Брань Смолхаузера я могу выслушать и по домашнему телефону, для этого не обязательно ехать на службу. К тому же сосну немного. А ты как, сынок?
— Я — в тюрьму, — сказал Эллери.
Он попрощался с сержантом Вели в гараже управления и направился к зданию Уголовного суда. В голове был полный сумбур, хотелось привести мысли в порядок. Эллери старался не думать о Джоне Кэрроле.
Дверь камеры открылась, и Кэррол тотчас же проснулся.
— Куин! Ну, как, поладили с Фелицией?
— Не удалось, — ответил Эллери.
— Она не даст показания?
— Она не может их дать. Джон, она мертва.
Это было жестоко, но Эллери не знал, как смягчить удар. Кэррол приподнялся, опираясь на локоть, и застыл в этом положении, лишь мерно моргал глазами.
— Умерла…
— Убита. — Эллери увидел, будто наяву, пол в спальне Фелиции, ее размозженный затылок. — Несколько дней тому назад.
— Убита. — Кэррол все моргал и моргал. — Но кто?
— Ключа к разгадке нет. Пока нет. — Эллери зажег сигарету и протянул ее Кэрролу. Тот взял было, но тут же бросил и закрыл лицо руками.
— Извини, Джон, — сказал Эллери.
Кэррол опустил руки, прикусил нижнюю губу.
— Я не трус, Куин. Я сотню раз глядел смерти в лицо на Тихом океане и не дрейфил. Но человек способен отдать свою жизнь за какую-то цель… Это меня пугает.
Эллери отвел глаза.
— Но ведь должен быть какой-то выход из этого положения! — Кэррол соскочил с койки, босой подбежал к решетке, впился в нее руками. Потом он резко обернулся, бросился к Эллери, вцепился в него.
— Заявление — вот что спасло бы меня, Куин! Может статься, она его не уничтожила. Может, она захватила его с собой. Если бы вы нашли его…
— Я искал, — мягко сказал Эллери. — И отец искал, и сержант Вели. Мы перевернули дом вверх дном. Два часа на это ухлопали. Полицию не вызывали, пока не убедились, что заявления нигде нет.
— Но где ж ему быть, если не там! Моя жизнь зависит от этого алиби. Поймите!
— Понимаю, Джон.
— В платьях, пальто, может быть — в сумке?
— Осмотрели, Джон.
— А машину?
— И машину осмотрели.
— Так, может, она его при себе держала? — возбужденно спросил Кэррол. — При себе. А вы ее… Нет, полагаю, вы не пожелали…
— И пожелали, и осмотрели.
У Эллери болели руки. Ему хотелось высвободиться.
— А большой медальон с рубином и изумрудом, на котором она была помешана? Ведь заявление-алиби — всего-навсего листок бумаги. Она могла сложить его и спрятать в медальон. Вы открывали медальон, когда осматривали тело?
— Да, Джон. В медальоне были лишь две фотографии стариков, на вид испанцев. Наверное, ее родители.
Кэррол отпустил его. Эллери потер затекшие руки.
— А книги? — пробормотал Кэррол. — Фелиция вечно читала какие-нибудь дрянные романы. Может, она положила заявление в книгу?
— В доме мы нашли одиннадцать книг и семь журналов. Я все их пролистал сам.
В камере было холодно, но Кэррол вытирал пот с лица.
— Письменный стол с потайным ящиком?.. Подвал?.. А чердак там есть? А гараж вы обыскали?
Кэррол засыпал его вопросами. Эллери ждал, пока они иссякнут.
Когда Кэррол наконец смолк, Эллери позвал охранника. Он бросил последний взгляд на Джона: тот неподвижно лежал на койке, раскинув руки, закрыв глаза. Живой труп, подумал Эллери.
Судья Джозеф X.Холлоуэй покачал головой. У ветерана уголовного суда было землистого цвета лицо и холодные глаза, вот почему практикующие адвокаты Нью-Йорка прозвали его Стальное Нутро.
— Адвокат Рэйфилд, я явился в суд на час раньше заседания, да еще в понедельник утром не для того, чтобы упиваться вашим медоточивым голосом. Я давным-давно им пресытился. Утром в пятницу я разрешил отсрочку из-за убийства вдовы Ханта, но есть ли основания, оправдывающие дальнейшую отсрочку? То, что я слышал до сих пор, — просто-напросто мура.
Помощник окружного федерального прокурора Смолхаузер кивком выразил восхищение. Пристрастие судьи Холлоуэя к жаргону своей юности — судья, конечно, прибегал к нему лишь при закрытых дверях — на сей раз сыграло с ним плохую шутку.
— Мура — это le mot juste[7], ваша честь. Прошу прощения, я тоже отчасти виноват в том, что вы впустую тратите время.
Сэмюэл Рэйфилд смерил кровожадного коротышку уничтожающим взглядом и еще сильней прикусил потухшую сигару.
— Бросьте, Джо, — сказал он судье Холлоуэю. — На кон поставлена жизнь человека. Мы не вправе отправлять человека на тот свет только потому, что он свалял дурака — утаил алиби. Отсрочка нужна мне лишь для того, чтоб найти заявление-алиби, которое подписала вдова Ханта, когда еще способна была это сделать.
Обратившись в сторону Смолхаузера, судья Холлоуэй сверкнул искусственными зубами.
— Заявление-алиби, которое вдова Ханта подписала со слов вашего клиента, — поправил коротышка с натянутой улыбкой.
На сей раз судья Холлоуэй блеснул протезами в сторону Рэйфилда.
— У меня есть нотариус Гандер, он подтвердит, что вдова подписала документ, — резко ответил адвокат.
— То, что она подписала какую-то бумагу, он может подтвердить, но вы же сами признаете, что Кэррол скрыл текст заявления от Гандера. Кто знает, может, Гандер заверил подпись женщины, сдававшей в аренду новую собачью конуру? — Помощник окружного прокурора с улыбкой обратился к судье. — Я считаю своим долгом заявить, ваша честь, что вся эта история с отсрочкой все больше и больше представляется мне фокусом.